***
Учиха Мадара — дядя её одноклассника, друга и просто Саске. У него идеально выглаженная рубашка, чёрные брюки и бездна в глазах. Она впервые видит его на каком-то школьном празднике. Средняя школа, фестиваль, родственники в качестве гостей. Вот только этот родственник — явно не рад. Смотрит холодно, недовольно, всё время опуская глаза на широкие запястья с дорогими часами. Он держится особняком ото всех и даже собственной семьи. И кажется, считает минуты до конца мероприятия. Сакура видит его всего пару секунд, случайно встречается взглядом, убегает почти панически. У неё мурашки по коже, от одного взгляда. И уже тогда, в свои тринадцать лет понимает — эти глаза она не забудет ни-ког-да.***
Одеревенелые пальцы сжимают снег. Тяжело, медленно, больно. Руку колет от холода, да и не только её. Мороз пробирается под не такую уж и тёплую, зато красивую, куртку, проникает под свитер, замораживает изнутри. И только сердце стучит громко, упорно, настойчиво, гонит кровь по венам. Его стук отдаётся барабанами в ушах, пульсацией в голове. Тук. Тук. Тук. Она проклинает этот звук. Потому что знает из-за чего он такой громкий. Из-за кого.***
На улицах весна, но не настолько тёплая, чтобы так легкомысленно расхаживать в платье по колено, в босоножках и без колготок. И Сакура проклинает себя за неудачный выбор — и платья, и друга. Какого, собственно, чёрта, она должна помогать этому Учиха. Потому что «Пожалуйста, Сакура?». Дура. Невысокие каблучки стучат по асфальту, до места встречи минут десять, а единственное желание — укутаться пледом по самый нос, а можно даже и дальше, взять в руки чашку с горячим какао и не вылазить из дому. На неё даже прохожие косятся. Думают, наверное, ненормальная какая-то. «И правильно думают, » — соглашается Харуно. — «Абсолютно правильно.» Она в лёгком платье, босоножках, даже без кофты, а на улице плюс двенадцать по цельсию. А ещё у неё сейчас встреча с семьёй Учиха, где она будет притворяться девушкой Учиха Саске. При одной мысли о том, что окажется под прицелом нескольких пар чёрных, ониксовых глаз, по коже бежит мороз. Впрочем, он и без мыслей бежит. «А всё почему?» — спрашивает сама себя Сакура. — «А потому, что идиотка слабохарактерная ты, Харуно Сакура.» Потому что говорить «нет» — это уметь надо. А она не умеет. И вообще, помогать для Сакуры — это само собой разумеющееся. Особенно друзьям. Особенно лучшим. Правда, о последствиях она думает не всегда. Точнее, почти никогда. И каждый раз обещает себе, что это — последний. И заранее знает, что нет, ни черта. Не сдержится, скажет сама себе, ну, как же ему не помочь, мы ведь друзья, а друзья помогают друг другу. Какой же она тогда друг, если не поможет?.. Вот и сейчас она просто пожинает плоды своей глупости. Саске встречает её около кафе, кивает приветственно, тут же снимает свою куртку и накидывает ей на плечи. И от этого жеста, Сакура уже готова ему простить эту идиотскую затею и даже ворчать желание пропадает. Послушно идёт за ним, садится в машину с личным водителем, замечает, как друг недовольно морщится. Ну да, Саске ведь независимый, он терпеть этого всего не может. От волнения ладошки потеют, она комкает платье, но тут же испуганно отдёргивает себя, начинает расправлять его. Предстать перед семьей Учиха — это страшно. А предстать в помятом платье — это вообще кошмар. Впрочем, нервничает тут не она одна. Саске ещё более хмур и угрюм, чем обычно смотрит в окно не отрывая взгляда, руки недовольно сложены на груди, да и весь он — сплошной нерв. Идиотская затея. И эта мысль преследует её всё время, особенно в тот момент, когда она идёт по мрачным, совершенно традиционным коридорам особняка. Эта фраза въедается в подсознание когда она видит его — Учиху Мадару, его она узнаёт сразу и её подельник клятвенно обещал, что дяди на «смотринах» не будет. «Мерзавец, » — думает Сакура, хотя и видит, что друг удивлён не меньше. Желание сбежать почти невыносимое, жгучее, сильное. Ещё немного — и точно сбежит. Саске это чувствует, хватает за руку, сжимает. Чувствует, подлец, что ещё немного — и договорённость полетит в тартары. И плевать ей будет на всё — она не соглашалась сидеть под этими дулами пистолетов, что почему-то выполняют функцию глаз. — Приветствую, — голос у него глубокий, хриплый, низкий, явно прокуренный. Вот теперь мурашки уже точно не от холода — от ужаса. — Здравствуй, дядя. Ты не говорил, что придёшь, — «ну да, конечно, иначе не пришел бы уже ты» — думает с иронией Харуно. Ощущать себя мухой в паутине чужих интриг и семейных пререканий хочется меньше всего. — Случайно услышал от Микото, — в холодном голосе, явная насмешка. Всё он, этот невозможный человек, знает. И про то, что всё это — всего-лишь подстава — тоже. — Решил посмотреть на твою девушку, — в последнем слове столько яда, что отравиться можно моментально. И ей кажется, что она уже — вот-вот и яд доберется до сердца, остановит его раз и навсегда. Глаза у неё бегают, смотрят куда угодно, только бы не на этого человека. «Это будет долгий, очень долгий вечер, » — с обреченностью смертника думает Сакура и всё-таки поднимает глаза. Они тут же пересекаются с другими — мертвецки-холодными, а сбежать, провалиться под землю, просто исчезнуть хочется, как никогда раньше. «Чёртов Саске.»***
Над головой — чёрное небо. Оно ни черта не синее, не звёздное, не даже пасмурное. Чёрное, словно бездна. Сакура прекрасно, как никто другой, знает, какова она — эта бездна. Она знает её цвет, запах, даже вкус. Она чернично-чёрная, пахнет горько, терпко, чуть с кислинкой, которая противно, привкусом железа, оседает на языке и сводит скулы. Бездна пахнет противными сигаретами и мерзким порохом. На вкус она чуть солоноватая, отдаёт кровью, как его кожа. Противно. Страшно. До дрожи. И каждый раз, кривясь от этой дурной смеси, она пробует её вновь и вновь. Задыхается, умирает, но остановиться — это не в её силах.***
Это был ужасный, отвратительный день. Завал в универе, ссора с Ино, а теперь ещё и дождь. Сакура, конечно же, без зонтика и промокла до нитки. В туфельках хлюпает вода, впрочем, там уже не просто хлюпает — там уже всё залито. Тушь наверняка потекла и выглядит она сейчас, как в не самых лучших, дешевых ужастиках. Хорошо ещё, людей на улице немного. Мимо неё мягко проезжает дорогая тонированная чёрная машина. В голове проносится завистливая мысль о том, что уж тому, кто внутри, очень даже тепло и сухо, а ещё, что в такую машину затащить по-тихому — и ищи-свищи. От последней мысли становится особенно не по себе. Особенно в тот самый момент, когда машина тормозит и настойчиво сигналит. Сделать бы вид, что это не ей, но на улице, как назло никого нет, только машины изредка проезжают. «А вдруг, просто заблудились и дорогу спросить хотят, » — это звучит глупо даже в мыслях, но является единственным, что помогает справиться с откровенной паникой. Стекло опускается, а глаза у Сакуры на лоб лезут. Главное — не думать, как именно она выглядит в этот момент. В машине сидит Учиха Мадара и смотрит на неё своими жуткими глазами. На лице — ноль эмоций, но это не мешает Сакуре испугаться до полусмерти, особенно вспоминая мелькнувшую в голове мысль. Этот человек, как никто другой, подходит на роль похитителя-убийцы. — Садитесь, — голос всё тот же, только простуженный немного, кажется. Именно эта мысль внезапно успокаивает её. Учиха Мадара — всё-таки человек, который тоже способен заболеть и хрипеть, наверняка, как и всякий мужчина, упрямо отрицая факт болезни, отказываясь лечиться. От этой мысли она неожиданно улыбается, заправляет прядь мокрых волос, неловко благодарит: — Спасибо, — и садится на заднее сиденье. Всё-таки, мысли о том, что этот мужчина — человек, недостаточно, чтобы она набралась храбрости сесть на переднее сиденье. — И… извините, я… я вся мокрая, и ваш салон… — храбрость пропадает, как не бывало, а в висках пульсирует лишь одна мысль — «Бежать надо было, дура». — Не страшно, — равнодушно. — Ваш адрес? Сакуре кажется, что этот вопрос — просто дань вежливости. Как будто этот человек знает о ней всё и даже больше. «Бред, » — думает она. — «Ты просто накручиваешь себя, Сакура.» Но настойчивый червячок в голове упорно твердит — с этого человека сталось бы. И, вообще-то, она с ним совершенно согласна.***
Сакура закрывает глаза и видит разноцветные мушки. Хорошо, на самом-то деле. С недавних пор она ужасно боится темноты. Спит теперь только с ночником, пусть и считает это глупостью, но отказаться от этого не в силах. Впрочем, помогает это слабо — особенно когда рядом с тобой — сплошная тьма. Она колко-холодная, проникает в самую душу, пугает, соблазняет, режет на куски. Она жесткая, колючая, но зарываться в неё пальцами, путаться, запутывать, слышать раздраженные вздохи — это уже почти смысл жизни. В конце концов, своему страху надо уметь посмотреть в глаза. И Сакура делает это так часто, как только может, но ей всё мало-мало-мало. Вообще, зависимость от собственного страха — это уже ненормально.***
Она встречает его случайно. Ну, или ей так кажется. Ино притащила её на выставку на которой, о, боже, работы её парня. Притащила и бросила, уйдя к тому самому парню. Сакура же, увы, во всём этом абстрактном искусстве просто-напросто теряется. Подруга говорит, что она просто ничего не понимает. И Сакура неопределённо пожимает плечами — может, и не понимает. Для неё клякса — это просто клякса, а не искусство. Увы, но никакая выставка, никакой талантливый художник — явно от слова «худо» — не способен пробудить в ней тягу к «неклассическому» искусству. В какой-то момент она просто цепляется взглядом за высокую тёмную фигуру. Он стоит в тёмном углу и атмосфера раздражения, холодного отчуждения, так и витает вокруг. Их глаза, в который чёртов раз, пересекаются. Сакура тут же отводит глаза, но это не помогает — его взгляд: тяжелый, колючий, скользит по ней неумолимо, ужасно ощутимо. Тихие шаги за спиной. Она же упрямо смотрит в какое-то сине-желто-фиолетовое пятно на холсте и пытается увидеть в нём смысл. Пытается и упорно не видит. — Не любите… абстракцию? — о, сколько презрения, сколько насмешки в этом слове. Смешок из груди вырывается против воли и пугает даже её саму. — Скорее не понимаю, — ведёт плечом. — Я, вероятно, примитивна для этого, — цитирует Ино, не отводя взгляда от картины, но спиной ощущая жар его тела. «Удивительное дело, » — думается ей. — «Выглядит, как айсберг, а на деле — что вулкан.» — В таком случае я составлю вам компанию в «примитивности», — насмешка всё столь же явная, а Учиха Мадара достаёт сигарету, наверняка дорогую и подпаливает её. Сказать бы, что нельзя, что правилами запрещено, но для этого человека общественных правил не существует. Только какие-то свои, личные. И запрет на курение в галерее абстрактного искусства — в них явно не входит. И ему никто даже слова не говорит, только обходят все стороной. Сакура же только морщит немного нос — она терпеть не может табачный дым. — А как вы относитесь к классическому художеству? — хриплый голос где-то над ухом заставляет вздрогнуть. Этот человек слишком, слишком близко. Но сил отойти — просто нет. — Я… положительно, — еле выдавливает из себя. И уже боится того, что последует за этим. Но вместо ответа Учиха Мадара просто разворачивается и уходит, а Сакура вздыхает полной грудью. Тут же морщится, кашляет, — дым проникает в самые лёгкие. А вечером следующего дня на телефон приходит СМС с неизвестного номера. Почему-то даже не нажимая на него, не читая, Сакура уже знает от кого оно и о чём. Страх сжимает судорогой горло и она понимает — сказать «нет» просто не решится. «Как всегда, » — усмехается сама себе, открывает сообщение. «В пять, возле перехода.» И ей даже уточнять не надо где и у какого.***
Сакура уже почти не чувствует своё тело. Оно всё замёрзло и даже сердце — успокоилось. Дыхание спокойное, тихое, только пар и доказывает — дышит. Зачем, правда, неизвестно, но — дышит. Глаза, уставшие, с тёмными кругами, чуть покрасневшие, закрываются сами по себе. Ей кажется, что она сейчас уснёт здесь — раз и навсегда. Уснёт и больше не проснётся. О ней даже не вспомнит никто. У всех какие-то свои дела, свои заботы, а она сейчас здесь — одна, медленно замерзающая. Впрочем, замерзает только тело — душа уже давно застыла в льдах чужих глаз. Только вот, почему-то, болит отчаянно, а по виску опять катится слеза. Надо же, а ей казалось — слёз больше не осталось. Выплакала все до последней, до конца.***
Их встречи — уже давно не случайность, это Сакура знает. Ловит его взгляды, задыхается, но отвести глаза уже не может. Видит его усмешку, дрожит вся, смотрит-смотрит-смотрит. И каждый раз — умирает. Ощущение, осознание того, что попала в ловушку приходит, как никогда чётко. Неизбежность, чувство обреченности — от этого уже никуда не деться. Поэтому однажды она сама, с полным осознанием того, что ныряет, падает в бездну, робко прикрывает глаза, становиться на носочки, тянется, прикасается аккуратно к плечам и чувствует чужие сухие, обветренные губы с привкусом табачного дыма. Она его по-прежнему терпеть не может, но уже даже привыкла. Её поцелуй нежный, робкий, — первый. Его властный, грубый, захватывающий, подчиняющий. Он не спрашивает, не просит, он просто берёт то, что уже его. В этот самый момент, она всхлипывает прямо в его губы, осознаёт, что щёки давно мокрые от слёз, и цепляется за лацкан его пиджака, закидывает руки на плечи, обнимает, путается пальцами в жестких волосах. Сердце в груди — сумасшедше колотится, норовит пробить рёбра. А Учиха Мадара прижимает её к себе — властно, не оставляя ни единого шанса на отступление или побег. И Сакура сдаётся, понимая — только что, она сама вырыла себе могилу. А теперь добровольно в неё ложится.***
Сил открыть глаза уже просто нет, а тело и вовсе не ощущается. Её сердце давно замёрзло, её душа умерла, так отчего бы телу не последовать за ними?.. Сакура закрывает глаза окончательно, сдаётся, как тогда, когда согласилась нырнуть в эту бездну, что гордо именуется «любовь». Она проваливается во тьму, в черноту, которая ассоциируется у неё только с одним — с ним. И лишь на периферии сознания, уходя в небытие, она слышит чей-то бег и скрипящий снег под чужими подошвами. «Впрочем, » — усмехается из последних сил. — «Меня, вероятно, даже не заметят.» И тьма поглощает её окончательно, не оставляя места ни для чего — ни для боли, ни для холода, ни для любви. Только тьма. Только он.