Arcanum

      Они селились в своих домах, аки птицы на ветках.       Возделывали море, а не землю.       Покоряли волны и непослушные корабли.       Жители Светлейшей всегда знали, как найти убежище среди хаоса. Они чувствовали, что безопасность можно обрести, только всецело доверившись стихии.       И они выбрали воду.       Она была для венецианцев священна и почти божественна, ей приносили жертвы и просили об удаче. Ее боялись и поклонялись, ее почитали и страшились лишний раз обидеть злым словом.       Здесь даже время—всегда вода, которая утекает сквозь пальцы и никогда не возвращается.       Плитка на полу Собора святого Марка похожа на волны, статуя Нептуна стоит у Лестницы гигантов во дворце Дожей…даже зеркала—это тоже немного застывшее море.       Для венецианцев в первую очередь Светлейшая стала убежищем.       Прячась от врагов, жители города нашли то, что никак не могла дать им суша—покой от войны, но неустанную борьбу со стихией, которую невозможно победить.       Девушка с рыжими волосами сидит на стрелке Доганы, на самом краю, подставляет ладони ветру и морю. Собирается гроза, которая в Венеции всегда внезапна, но и быстротечна. Море хмурится и ругается, небо становится тяжелым и устрашающим.       Девушка на парапете ничего не боится.       Звуки кораблей и лодок словно проходят сквозь нее. Напротив через воду-- колоны на площади Святого Марка, купола собора блестят в последних лучах солнца. Бродский сравнивал их с серебряным сервизом, который звенит в старых коробках, оставшихся от жизни.       Смерть при этом хмурится.       Эта часть Дорсодуро всегда делает ее излишне сентиментальной. Здесь началась история, которая набирает обороты и почти вырывается из-под контроля.       Поэтому девушка с рыжими волосами слышит звон часов с площади и замирает.       Вытянуть ли еще одну карту или остановиться, пока самое страшное еще не начало происходить? Пока карты фортуны и ее собственной еще в колоде, пока еще можно сделать всех участников истории просто незнакомцами, которые пройдут мимо. Если получится, то все обязательно изменится...       Только Микеле также будет спасать людские жизни и бороться напротив острова, носящего его имя.       Даниэль же станет отличным хореографом и когда-нибудь откроет свою школу, потому что Этери выберет жить на два дома с Америкой и продаст Ка-дарио следующему смельчаку или безумцу. В США она встретит кого-то, кто сможет полюбить ее не за то, какой ее сделала Венеция, а за исцеляющую улыбку.       Эдуард вернется к своей семье и попробует заново отстроить брак, сдавая в аренду студию на Джудзекке каким-нибудь студентам-художникам, которые нарисуют Венецию в новом цвете и победят на следующем Биенале.       Серж возглавит семейное дело на Мурано и передаст умение выдувать стекло своим детям, рассказывая им истории о драконах и чудесах.       Дженни выиграет все возможные награды, станет известной и никогда не уедет из Венеции до конца жизни. Возможно, она выкупит Ка-дарио сама, когда разбогатеет.       Аля уедет в родной город и откроет там суши бар, где заведет собаку породы акита-ину и будет танцевать в тишине, пока ее никто не видит.       Другие ученики Этери перейдут в школу воспитанников Татианы Гримани и забудут Ка-дарио, погрузив его в забвение. Первой, сделает свой выбор Аликс, а потом и все остальные. Это подарит мадам Гримани безумное счастье.       Смерть гладит колоду карт длинными пальцами, видит перед собой картинки и образы . Все, что может быть, и принесет по итогу гораздо меньше боли всем участникам игры.       --Может, все-таки отпустим их?—спрашивает она, запрокидывая голову.       Фортуна на флюгере в форме морского офицера венецианского флота поворачивается за ветром.       Девушка с рыжими волосами даже слышит ее насмешливое:       --Как знаешь…       И стучит кулаком по плитке. Смерть все-таки бывает более милосердной, чем Судьба, но награда в их играх обычно всегда слишком невероятная, чтобы останавливаться. Ты получаешь целый мир, но без новых коньков в придачу.       Если, конечно, выживаешь.       Девушка вздыхает и вытягивает новую карту из колоды…       Отшельник.       Человек, который находит мудрость в одиночестве и тишине. Тот, кто ищет настоящее в людях с фонарем во тьме.       И иногда находит.       Гроза взрывает небо, но девушка с в плаще неторопливо идет к Мадонне делла Салюте, входит внутрь, смотрит на икону с дарами в основном в виде серебряных и золотых сердец. То, что когда-то было исцелено чудом и молитвой.       Смерть спешит вглубь, вздрагивает, когда начинает играть орган, но прячется от людских глаз. Никто не замечает ее, даже тогда когда усталость берет свое.       Девушка с рыжими волосами и вечностью во взгляде садится на золоченый трон у окна. Птица, спускающаяся с облаков на спинке, словно коронует ее и распространяет свет.       Орган звучит и рассказывает что-то о величии, победах и свершениях, о том, как можно устать, но найти силы побеждать все…даже смерть.       И она не сопротивляется, позволяет музыке усыпить себя хотя бы на пять минут.       Никто не замечает, но в это время на земле никто…не умирает.       Смерть сидит с закрытыми глазами и слушает, а потом заставляет себя встать и идти мимо туристов в полном молчании.       «Откуда пришла Венеция, оттуда пришло спасение»-- читает про себя надпись, выбитую на каменном полу.       И она верит, что так и есть.       Что в этом городе можно спасти всех и все, даже то, что отчаянно хотят разрушить другие. И в ответ девушка с рыжими волосами смеется, впуская на воды лагуны звон колоколов.       Она выходит на ступеньки и вдыхает воздух после дождя, протягивая пальцы в небо, чтобы почувствовать ветер.       Солнце прорывает из-за туч и ведет ее за собой.       В тишине и молчании.       Мимо узких улиц и зашторенных окон.       Гондольеров у переправы и мастерских художников.       Она идет по ступенькам моста Кулаков, не обращая внимания на витрины и стекло в них. Потому то все это-шелуха и нереальность.       То, что нашло спасение в тонущем города от забвения и пустоты.       Смерть выходит на площадь Святого Варнавы, смотрит на маленькую церковь там и понимает, что больше не может сделать ни шагу. Тишина проникает в легкие и убирает все слова, отшельник на карте прожигает карман и заставляет страстно желать спрятаться от чужих глаз.       Девушка в пальто могла бы пожелать сейчас всем людям на площади, да и на целом острове, просто не быть. Но что-то останавливает ее от опрометчивых заклятий.       Потому что женщина с волосами цвета золота выходит с узкой улицы и будто плывет, не замечая никого вокруг. Она словно танцует на плитке и очень куда-то спешит.       Она сама—тот маяк, за которым так хочется плыть в бурю.       Смерть вздыхает и понимает, что ценность любых слов измеряется их последствиями и поэтому молчит.       Она стоит у самого края плитки с надписью «Сакрум». Если верить легенде, тот, кто ступал на нее в поисках убежища, становился неприкасаемым и защищенным.       От всего.       Поэтому, когда женщина, в волосах которой сияет свет, проходит мимо незнакомки в черном пальто, они, наконец, в первый раз смотрят друг на друга пристально и не моргая.       Узнавание почти проносится сквозь них молнией, но Смерть, которая в этот момент осознает самое главное, делает спасительный шаг на плитку и становится недосягаемой.       Этери моргает и задумчиво проходит мимо.       Она еще не может понять до конца, но так никогда и не узнает, что на одну долю секунды смогла стать сильнее самой смерти.       POV Этери.       Я иду сквозь улицы в район Дзатере быстро и не думая ни о чем. Покой, который зажигается внутри, с самого утра набирает силу.       Сегодня мне кажется, что город пытается рассказать что-то важное. Словно поворотный момент всего сейчас должен произойти и дать нам всем надежду или новые разочарования.       Я не могу понять, с чем это связано.       С моими ли танцами в Ка-Дарио?       С Дженни, которая почему-то перестает меня слышать?       С Алей, которая становится все более сильной после похода на Арсенал?       С Эдуардом, который все чаще остается у меня ночевать и делает нашу жизнь более…наполненной?       Или с Даниэлем, который открывает свой потенциал каждый день, как учитель с нашими талантливыми девочками?       Я не знаю ответа кроме того, что понимаю--иногда мне нужно оставаться один на один с этим городом, чтобы найти истину. Мне необходимо понимать, где есть я сама, а где та—которой меня так хотят видеть окружающие?       Кто есть я?       Этери—наследница громадных состояний.       Разочарование или гордость предков?       Кто есть я?       Мать? Дочь? Учитель?       Та, кто знает или та, кто постоянно ищет?       Ответ на эти вопросы не может дать ни один человек, который живет рядом со мной.       Мне становится удушающе тесно.       От запаха и прикосновений Эдарда, от ожиданий, от советов, от всего, что людям вокруг так нужно узнать от меня, чтобы найти себя.       И это неотвратимо убивает.       Я беру выходной, выключаю телефон и отправляю Эдуарда домой в его квартиру. Сегодня такой день, что от любого вопроса, мне кажется, мир развалится. Что это будет уже не раскачивания из равновесия и застоя, а полное разрушение основы основ.       И этого я допустить не могу.       Выхожу утром в город и иду за его зовом.       Мы здороваемся, как старые знакомые, прикасаемся друг у другу перилами мостов и камнями под ногами. Признаемся в любви шепотом и словами на стенах.       В какой-то момент я отчетливо слышу, как Венеция говорит со мной о самом важном.       О том, чему еще не придумали название из человеческих слов.       Я иду по улицам и стараюсь найти выражения этих мыслей в витринах и звуках. И оно окликается скрипачами на Барталомео, играющими Вивальди, маленьким муранским стеклом не с привычными цветами на нем, а маленьким сердечком в центре.       Сжимаю этот кружочек в руках и смотрю сквозь него на небо. В рыжих секторах на просвет появляются крупицы лазури. Этакая магия мелифьере, как говорят стеклодувы.       Сердце на стекле греет меня сквозь ладонь, пока я иду через площадь Святого Варнавы понимая: сейчас во мне столько любви, что она почти не вмещает внутри. Еще чуть-чуть и она поглотит все.       И эту маленькую церковь, и Дорсодуро…и всю Венецию.       А все, что не есть любовь, навсегда исчезнет.       Несмотря на это, молча иду вперед, пока чувство не становится слабее и не отступает. Будто кто-то убрал какой-то важный ингредиент и это меня остановило.       Сейчас я даже не могу анализировать, что это было, потому что на набережной Дзатере теряюсь в толпе, а потом вхожу в здание «Дома культуры».       Оно так и называется, словно привет из советского прошлого России, при поддержке которой это здание функционирует.       Свободная площадка для телемоста с разными странами, мастер-классы и просто место для отдыха всех желающих. А еще постоянные перфомансы, куда я часто вожу своих девочек, чтобы показать им другое искусство.       Но сегодня в зале для медитаций последний день выставляется проект комнаты депривации. Ты садишься в удобное кресло, отсекаешь себя от звуков большими наушниками и, приложив кристалл ко лбу, слушаешь, как стучит твое сердце.       Это странный опыт, который я хочу прожить сегодня сама.       Когда пропадают звуки, мне становится на секунду страшно.       Но потом…среди этой пустоты я начинаю слышать себя…свою музыку и свой ритм.       И это делает меня завершенной.       В безликой тишине я провожу несколько часов, пока Марчелло не будит меня нежным прикосновением, показывая, что Дом закрывается.       Мне кажется, что так чувствуют себя дети при рождении, ощущая, как свет и звуки обрушиваются на них после блаженной пустоты.       И также, как новорожденному , мне хочется заплакать, чтобы вдохнуть полной грудью и понять, что я тоже жива.       Потому что мир становится все более шумным и темным, но при этом предельно настоящим.       Я выхожу на улицу и слышу, как невероятно громко кричат чайки и гудят пароходы.       Тьма опускается на город с приходом вечера, поглощает его туманами.       Я сажусь на мраморную скамейку, под которой рассыпаны зерна граната, и читаю ветру самые верные сейчас слова:       Там, за нигде, за его пределом –       черным, бесцветным, возможно, белым —       есть какая-то вещь, предмет.       Может быть, тело. В эпоху тренья       скорость света есть скорость зренья;       даже тогда, когда света нет.       Но теперь я просто знаю одно—свет есть всегда.       Какой бы непроглядной не казалась тьма вокруг, настоящий свет живет внутри нас самих.