***
Американец лишь недовольно рычит, смотря на мужчину, сидящего на потрёпаной жизнью койке. Парень цокает, поправляя небольшие круглые очки, которые ему так подходили, но напоминали всем об ужасной горечи прошлого. Смотря сквозь призму стекла в полумутные зрачки, он старательно осматривал шею, оглаживая красные ожоги от железа, что лежало рядом, задевая пальцами в резиновых перчатках старую метку и вызывая этим у осматриваемого лёгкое жжение, но тот и пальцем не дёрнет, смотря безучастно в одну точку с определённой тревогой на сердце, понять которую он не смог. — Я не вижу ничего травматического, что в будущем как-то скажется на его здоровье. Это очень хорошо, учитывая, что плата внутри сгорела во время того, как была на его шее. Могло быть и намного хуже, — он стягивает перчатки, выкидывая их в урну, берёт аккуратно «ошейник», железо которого уже давно остыло, говоря не мужчине и даже не американцу, а, скорее, даже самому себе. Он осматривает закоптившуюся сталь, покрывшуюся чёрной пригорью, протягивает руку США, который первое время смотрит с недоверием, но после всё-таки снимает со своей шеи ключ-карту, размером в несколько миллиметров. — Да-а, я впервые с такой поломкой сталкиваюсь. Скорее всего, на это уйдет денька так два. Можешь, конечно, надеть на него другой… но в этом нет смысла, на новую настройку уйдёт примерно столько же. Тонкие брови сводятся. Кажется, он сейчас сорвётся. — И что ты предлагаешь?! Чтоб он свободно разгуливал по улицам?! Я не позволю подвергнуть людей опасно… — Тебе стоит контролировать свой пыл. Безрассудство — защитить людей, которые тебе дороги, и твои доказательства отцу, что ты очень много можешь. Ограничивая его слишком сильно, ты получаешь возможность его контролировать, но вызываешь ещё более сильное желание противостоять твоим ограничениям. За два дня он не сотворит что-то столь ужасное, учитывая, что почти на каждом углу твои люди. Япония всегда отличался предельным спокойствием, размышляя за нескольких людей сразу, не забывал подчеркнуть их ошибки, повышая своё, без того, уважаемое, завышенное эго. На его шее блеснуло такое же железо, что сразу принижало его ум и самооценку в два раза. -На твоей совести, — шепчет парень с большим будущим, но страхами прошлого, всё же он доверял своим людям и уму Японии. — За десять лет он ни разу не предпринял попытку это сломать. Сомневаюсь, что у него сейчас появилось желание куда-либо бежать, он уже давно забыл что такое воля действий…ведь так? ~ — Япония не мог промолчать, словами надавливая на болевые точки, но лишь недовольно цокая, когда тот не реагировал на них. Мужчину даже не воспринимали, когда тот находился в одном помещении с ними, будто не замечали. Ему было не столь и важно, половину их слов он явно пропустил мимо ушей, ожидая, когда же его уже отпустят. Запах медикоментов душил его лёгкие, вызывая лёгкую рвоту. Его безучастный вид подметил Япония, фыркнув и махнув рукой США, отворачивается, доставая инструменты, чтобы извлечь плату и открывает ключом основной механизм. — Я позвоню, когда он будет готов Молодой парень цокнул, отпрянув от стены, на которую опирался пару секунд назад. — Пошли. Окликнутый бросает быстрый взгляд, спрыгивая с кушетки, помещает руки в карманы, довольно быстро ускоряя шаг, выходя из лаборатории Японии. — Куда рванул?! — Я ненадолго, — притормаживает, смотря в карие глаза парня, тот недовольно их закатывает, говоря то, что мужчина и сам знает. — Мои ребята будут наблюдать из далека, усёк? — Усёк. Опасно сщуривая глаза, он лишь накидывает капюшон толстовки, выходя из больницы, пряча голову от утренего, ещё довольно холодного солнца, засовывая пальцы в чёрную кожанку поглубже, пытаясь сохранить тепло, что постепенно покидало его тело, пока сама одежда никак не грела, и бредёт на другую часть города в место, где он мог расслабиться не под надзором копов.***
— …аина! Украина! Ты меня слушаешь вообще? Парень резко дёргается, переводя взгляд на своего старшего брата. Немного пустой и стеклянный взор меняется так же, как и лицо, натягивая на губы беззаботную улыбку. — Конечно! Очередная попытка России вытянуть брата на улицу не закончилась чем-то особенным, вновь притихший комочек чувств, который прятал пальцы, пытаясь их согреть, но… что-то было не так, как обычно. Повседневная неизменчивая рутина, что менялась задумчивостью и непривычно тревожным Украиной. Его брат всегда умел замечать то, чего никто бы не приметил, краем глаза глядя на парня, сравниваясь с ним, идя чуть медленнее и нога в ногу, наблюдает за ним, что не остаётся без внимания. — Что-то не так? — Украина приподнимает русую бровь, интересуясь тем, от чего его шумный улыбчивый охранник затих. — Может вернёмся домой или сходим в больницу? Ты выглядишь бледнее и тише прежнего… Выкидыш не сказался на здоровье парня положительно, пробелы с переломанным позвоночником вызывали адские боли, если выпрямить спину, так что Украина, уходя в себя, непроизвольно сжимался. Ходить было всё ещё больно, но Россия насильно заставлял его не терять себя, присекая накатывающие депрессивные моменты. Первое время Украина со слезами на глазах проклинал его, ведь встать было больно, будто тот наступает на миллионы иголок. Но со временем, благодарность — это то, что переполняло его и по сей день, парень даже начал улыбаться, постепенно оживая, хотя старые шрамы давали о себе знать, мучая не только создание, но и плоть. — Россия… всё хорошо, ты напрасно переживаешь. Я и так в больнице три раза за неделю, не выдержу опять этого. Братец, прошу, — моляще, наверное, даже слишком по-детски рассеивая всё напряжение, просит, заставляя брата улыбнуться. — Прямо, как в детстве. Годы идут, а ты всё такой же. Ласковая улыбка и трепание по голове — семейная традиция для младших от старших, в этой семье. Славянин впервые так ласково и солнечно улыбнулся, даже розовытые щёчки украсили место бледной кожи. Он прерывается, желая сказать те слова, о которых, наверное, будет жалеть: — Я бы хотел сходить в одно место, — тихий шёпот и взгляд в небо, что отражалось в его омутах, улыбка не сходила, но теперь, скорее, стала похожа на тоскующую. — Помнишь тот сад в котором мы играли в детстве?.. Недавно его реконструировали, превратив в общественный парк.Качающийся из стороны в сторону ивы, между которых стоит одинокий мальчик, опираясь на ствол.
Он резко вздрагивает, в шоке видя что-то такое, что снилось ему в камерах, преследующих и по сей день, жмуря глаза и хватаясь за голову, брат испуганно приближается к нему, сжав тонкую ладонь. — Украина, всё хорошо?.. — Д-да…там открывается парк, много растений… Я… хотел бы туда сходить. Беларусь тоже нужно вытягивать иногда из дома, — он с горечью поднимает глаза, успокаивая брата, встряхивает головой. После смерти Союза братья не спешили собираться вместе и стали более отстранёнными, полными своих проблем. — Я не считаю что тебе можно туда. Ты еле стоишь на ногах, а это почти за городом. Дороги размытые, сезон дождей как никак, я… Украина перехватывает его ладонь, перелетая пальцы, сжав посильнее, будто пытаясь доказать, что в его дрожащих руках больше силы, чем он думает. — Россия… прошу. Русский поджимает губы, не выдержав смотреть в его глаза, отводит взгляд, так же сильно сжав ладонь. Не ожидав даже сам от себя таких действий, притягивает его к себе, нежно сжимая в руках и поглаживая затылок. — Да что с тобой в последнее время… Я же вижу, что что-то не так… Не обманывай хотя бы себя, ведь меня у тебя не получится тем более. Если ты так хочешь — хорошо, но улыбайся так же искренно, как и сейчас… я не могу смотреть на то, как твой огонёк в глазах тухнет с каждым годом всё больше… — он шепчет, сжимая его плечи. Почему-то парня пробивает на дрожь, что бывала так редко. Он выглядит суровым, строгим и даже немного жестоким, но внутри заботливый брат, чувствующий свою ответственность за каждого, пусть даже не родного, но до трепета любимого человека — слишком дорогого. Нежная улыбка трогает губы Украины, и он слабо отстраняется, поднимаясь на носочки и оглаживая щеку брата — Ты слишком беспокойный. Прямо как отец, будто точная его копия. Ты бы лучше о себе позаботился, ты опять начал курить. Я же знаю… — он смотрит немного с болью, и Россия отдёргивает свою ладонь, закусив губу. — У тебя руки ледяные. Ты замёрз, я пойду куплю кофе, постой тут. Глаза переводятся на железо, что сцепило шею младшего брата, и тот с тяжестью в его серых глазах уходит, пряча руки в карманы. Украина заметил этот взгляд, прикусив язык, чтобы не сказать ни единого слова. Знал, что его брат слишком заботлив, и меры предосторожности иногда даже ему самому не всегда нравились, но кому хочется, чтобы родной тебе человек потерял себя? Особое изобретение подручного США и его отца Британии, «ошейник», о котором, кажется, мечтал бы каждый садист, но не каждому доступен. Украина оглаживает плату на железе, смотря в асфальт с некой тоской того, что собственный брат не всегда верит его словам, а когда появилась эта вещь — перестал доверять и поступкам. После смерти Рейха… для него обрушился весь мир и железное кольцо, что при надобности, стоит только на ключ-карте оставить отпечаток в нужном месте, вколит усыпительные. Проведёшь вдоль тонкой грани, зажимая механическое колёсико, и точно узнаешь место положение человека, который был руками и глазами Третьего Рейха. Механизмом объединения этих «рук» стал сам Украина, являясь сердцем этой машины. Отследить, прослушать, усыпить или вызвать полицию, которая давно стала не только работой его старшего брата, но и главными ушами. — Зависим… — шепчет он дрожащими губами, не пряча улыбку, пока смотрит вслед России, который забрёл в самую близь стоящую кафешку, чтобы взять кофе на вынос. Когда же его такой удручающий силуэт пропадает из поля зрения, Украина отворачивается, заходя в переулок, опирается лбом на стену, прячась от забирающегося во все углы ветра, доставая телефон, чтобы заткнуть чем-нибудь уши. Жизнь города и голоса людей, заставляли его гниющее изнутри сердце, наполненное болью, сжиматься от осознания, что его жизнь оборвалась вместе со смертью Третьего Рейха и их общего ребёнка, которого он носил под сердцем.***
Сигареты, сигареты и ещё раз сигареты. Этим запахом, казалось, пропахла не только его куртка, но вся его жизнь. Сжимая бумажный, почти оконченный окурок, пройдя уже довольно много для того, чтобы ноги устали, но абсолютно ничего не чувствуя, ведь в сердце что-то так настойчиво кололо, заставляя его идти, тот сам не знал, куда и зачем, просто идти, следуя эмоциям и ветру, толкающему его ледяными руками в спину. Улицы так пусты, что удивляло его ещё больше, чем серые тучи, предзнаменующие скорый ливень. И от чего, когда тот выходит на улицу, погода оплакивает его тело? Ответа на этот вопрос не было, свинцовые глаза лишь с горечью обнаруживают два силуэта позади своей спины, раздражённо выкидывая тот самый окурок в урну по пути. — Думаешь, он? — А разве США не отводил его на осмотр? — Мне кажется, лучше проверить, потом будут проблемы. Два полицейских незаметно, будто общаясь сами с собой, явно подсекли его одинокую персону. Тот удручённо закатывает глаза, сжав зубы, его слух вполне мог уловить каждый шорох их одежды и тяжёлые шаги. Людей как назло не было, чёткий слух, уловив, что сейчас его небольшой отдых остановят, заставляет сжать кулак в одном из карманов, заворачивая в богом забытый переулок, и с ухмылкой замечает парня, что безучастно повёрнут к нему спиной, слушая музыку. — Хэй, малыш! Я уже думал, потерял тебя. Он дёрнул мальчишку за руку, так же резко выдёргивая наушники из ушей, «случано» выбив из его рук телефон, поглядывал краем глаза за двумя мужчинами, не особо обращая внимания на почему-то онемевшую замерзшую персону, и шипит на приближающихся полицейских. — Подыграй мне, — сжав подбородок в тонких пальцах, тот впивается в его губы, и как только переводит взгляд… замирает на месте, так же, как и голубоглазый славянин, в глазах напротив столько эмоций, и только одна замирает на лице, вызывая бешенный стук сердца, шок. Они не двигаются, сжав одежду друг друга в руках. — Чёрт, ошиблись. Пойдём! — говорит один из полицейских, ругаясь на капли дождя, что начали барабанить по асфальту, скривив губы от прилюдного поцелуя, лицо мужчины, которого они так и не разглядели, после слышаться их удаляющиеся шаги, которые заглушаются стуком, безумным стуком украинского серца, по щеке которого скатывается слеза, не веря в то, что происходит прямо сейчас. Мужчина отстраняется, так же не в силах выдавить из себя и слова. Сжав его запястья и с такими же слезами на глазах смотря в его омуты, чувствуя запах домашнего молока, и не в силах надышаться им. — Г-германия… Две души резко дёргают глаза, реагируя шум упавших из русских рук стаканчиков. Сжавшись, Россия, который тут же меняет онемение и шок на свою остервенелость, поднимает глаза на своего брата и, сцепляя зубы до отвратного скрежета, говорит: — Украина, отойди от него. Свинцовые глаза со всем холодом, переполняющим его, смотря на Россию, пока напиток, который тот выронил из рук, размывается дождевой водой. Тот только утробно рычит, подхватив славянина на руки, и так же быстро со всех сил рванул из этого переулка от старшего брата и того, кто отобрал Украину у него. Руки дрожали, но тот прижимал к себе его тело, не веря, что это всё действительно не сон. Ледяные капли покрывают их тела, заставляя дрожать от холода. На асфальте появляются первые лужи, такие же серые и мутные, как сейчас глаза Украины, которые только и делают, что не веря своему взору, смотрят в омуты напротив, судорожно меняющие направление, перебегая через дороги на красный свет, скорачивая путь через подворотни между домами. Столько слов, которые он хотел бы сказать, которые он уже милионны раз прокрутил у себя в голове и во снах, просто застревают у него в глотке, не давая даже вздохнуть. Германия кого-то сталкивает, из-за чего этот человек падает, роняя зонтик из своих рук. Просто обычный представитель серой массы, который подбивает Германию. Казалось, вот он вновь упадёт, как много лет назад, выронив из рук своё счастье, но тот стоит твёрдо на ногах, прижимая прямо к сердцу того, кто так дорог. Сжимая зубы и, кажется, уже успев обкусать все губы в кровь, он сумеет держаться до последнего, чтобы прямо сейчас не пустить ту скупую слезу, которая копилась все эти десять лет. Слышится крик России и, кажется, полицейских, но, слишком поздно спохватившись, те не успевают попасть в метро, и прямо перед их носами закрывающейся дверь, подразумевающая то, что голубоглазый парень останется один в утреннем, ещё таком пустом вагоне. Поезд трогается под крики, маты и всё, что как чёрная смола обвалакивает каждого, кто упустил юывшего Третьего Рейха и его истинного — его слабое место, его сердце… Запястья прижимаются чужими ладонями к стеклу вагона, сжав их до красных пятен, тот с тяжким сбитым дыханием, шепчет: — Прошу, скажи, что ты не просто мой сон. Наверное, столько боли в одних словах никто бы не услышал. Омега, не сдержав себя, смотрит в его дрожащие потерянные глаза со своих плачущих, столько слов на языке, в голове, от сердца. Казалось, их миллионы — того, что он хочет спросить и сказать, но тот только чувствует губы, зажмуривая глаза, обняв за шею и став прижатым к немецкому телу за талию, только сильнее сжимает его куртку, жадно целуя, будто это его последний вздох, будто действительно был последним. Тот хватается за последние глотки у Германии, вкус сигарет на его губах и запах, что развеивается, стоило ему только коснуться его кожи, являя миру новый, никому не ведомый, тонкий запах цветов. Никто не может сдержать слёз, и каждый из них цепляется друг за друга, как за последнюю ниточку своей жизни. Германия отрывается от его губ, прислонившись лбом к его коже, такой горячей, шепчет, будто думал, что их подслушивают, и он хотел сохранить все эти тайны в одном человеке: — Ещё с утра… ещё с утра я думал, что ты мёртв, и все эти годы думал, что ты мёртв! — он срывается, жмуря глаза. Его тело пробивает дрожь и мурашки, словно все чувства, которые исчезли, сейчас просто волной накрыли их с головой — так резко, что те просто не смогли сориентироваться и просто тонут, сцепив ладони вместе. Метро останавливается на следующей остановке, встречая два отряда полиции, почти всех братьев Украины во главе с которыми стоял сам Россия. Те приехали настолько быстро, насколько это было возможно, получив гудок на телефоне от умного ошейника, что их старший брат оказался с запрещённым третьим объектом. Кинув свою работы, оставив детей на старших или мужей, которые стояли на той самой остановке, сжимая ладони в кулаки, США берёт рупор в руки, выхватывая его у одного из полицейских. — Вы оба, выйдите сейчас же! Руки за голову и отдельно! Германия рычит, смотря в глаза своему чуду, сжав его ладонь в своей, переплетая пальцы так сильно, как только мог, чтобы не навредить ему, целуя каждый пальчик и прислоняя к своему лицу, наклоняется к его щеке, тихо зашептав: — Главный мост города, сегодня в девять вечера. Трепетно переведя взгляд, тот с силой сжимает его ладонь, понимая что ещё пару секунд, и его отберут, отдерут прямо от сердца, заставляя его вновь кровоточить. Тихо выходя из вагона, не отходя от Украины ни на шаг, заслоняя его своей спиной, холодно и рычаще, поглядывая на всех здесь присутствующих, толпа клоунов, которых он себе так окрестил. — Хорошо… теперь отойди от Украины. Россия вмешивается в эти гляделки с убийцей, понимает, что эмоции сейчас не выходит, но и хочет лишь одного — забрать парня обратно. В прошлом Рейх, а сейчас лишь мужчина, которого можно в случае застрелить, главное лишь забрать у него Украину. Смотря точно в его свинцовые глаза, рычит, всем своим видом показывая, что и на шаг не отпустит его. США перехватывает его внимание следующими словами: — Тогда нам придёться открыть огонь. Россия переводит на него остервенелый взгляд, на, что американец вытягивает руку вперёд, заставляя придержать свой пыл. Германия эмоционально разбит, истощён, и, только аккуратно повернувшись к сжавшимуся комочку, что отрицательно качал головой, просит, чтобы тот не отпускал его руку, рыдая всё сильнее, чтобы тот этого не делал. Сердце обливается кровью, смотря в его глаза, и тот, крепко прижав его к себе, краем глаза наблюдал за тем, как его брат аккуратно подходит к ним, сжимая от злости кулаки, протягивая ладонь, чтобы забрать того, кто ему дорог. Закрыв глаза, немец, сжимая зубы, нежно стирает слёзы с его щёк, готовый расцеловать каждую веснушку на его лице, но лишь оставляет нежный поцелуй на губах, под напряжённые взгляды толпы, осторожно вручая тело в руки его старшего брата. Видя, как на глазах Украина меняется, рыдая и старательно пытаясь вырваться из крепкой хватки, смотря на своего истинного, метка которого оставалась на его плече через года. Он медленно заводит руки за голову, оседая на колени, смотря в голубые глаза до тех пор, пока отряды полицейских не подбегают к нему, вжав лицо в асфальт под звуки уезжающего поезда.***
Домой Украина попадает только в четыре часа вечера. Две больницы, лаборатория Японии, который пытался успокоить не только Украину, но и Россию, что в панике глотал успокоительное. Братья, вздохнув о том, что их член семьи больше не подвергнут опасности, спокойно разъехались, оставив славянина на попечение России. Дверь в прихожей со всей злостью захлопывается за их спинами. Парень, сжавшись, лишь тихо зажмуривается, а на его щеке остаётся краснеющий отпечаток от оставленной Россией пощёчины. Славянин никогда его не бил, и тот в шоке смотрит в дальний угол с холодным, абсолютно не о том думающим взгляде, который мужчина давно успел прочитать. Быстро преодолев, без того, короткое расстояние между ними, тот хватает его за руки, прижимая его за запястья к стене. — Ты… Губы дрожат, младший брат впервые за столь долгое время видит его взгляд, и столько страха, как в его глазах, наверное, он не видел ни у кого. Всё, что делает Россия — не кричит, нет, он прижимает голову Украины к своему сердцу, бешенный стук которого так сильно удивил плачущего, ещё совсем ребёнка для старшего брата. — Так всё время, всё время, что я смотрел на тебя в его руках… Украина, я не отдам тебя в его руки, ни за что. — Ты мне соврал… обо всем соврал, и врал все эти годы. Украина не может себя сдержать, дрожащими руками сжав его белую рубашку. Ему было так больно слышать всё, что Россия сейчас говорил, он хотел его уберечь? Чушь. Он заставлял его страдать все эти годы, и всё для того, чтобы уберечь от человека, ребёнка которого они убили. Он не хотел думать о том, былв ли это правда: выкидыш или по инициативе отца ребёнка просто убили. Сжав ладони на груди, ткань, без того, мокрая из-за дождя промокает от русских слёз, его старший брат с горечью гладит его голову, сжимая зубы. — Мне очень жаль… но сейчас… я должен обезопасить тебя. Ты можешь называть это жестоким, безрассудным и не справедливым, но я должен. С этого дня ты под домашним арестом. — Ч-что?.. Ему не дают договорить, и Россия, схватив его за запястья, тащит в комнату, грубо кинув на кровать и закрыв дверь на ключ. Парень, пару минут пребывая в ступоре, но после, подрываясь, яростно барабанит кулаками в несчастное девеву. — Россия, ты не имеешь право меня тут держать! Р-россия?! Братец, прошу! Слышится хлопок двери. Мужчина часто так делал, когда не мог справиться с эмоциями, просто уходил за очередной пачкой сигарет, зная, что брат никуда не денется. Украина, громко вскрикивая, ударил руками в дверь сбив костяшки в кровь. Красная жидкость стекала вдоль локтя на пол, сливаясь со слезами, которые судорожно скапывали с его щёк. Пару минут все мысли в его голове спутывались, как комок ниток, не давая рассудительно всё разобрать. Выдохнув, рукавом стерев все слёзы, он сжал ключ-карточку в ладони, заведя её себе за голову, позволяя сканеру снять отпечатки России с этой самой карточки. Слышится щелчок, и железо, тяжким грузом падает на пол. Ключ-карта, что он сорвал с шеи России, когда они обнимались, удачно попадает в тайник под кроватью между шатающихся половиц. Выдохнув, Украина открывает окно, что неприятно проскрипелло, и, забравшись на подоконник, делает самый рискованный прыжок в своей жизни.***
Мужчина открывает ключом дверь, проходя в прихожую, с горечью смотря на капельки крови, оставшиеся после пощёчины. Он долго будет молить прощения, целуя каждую веснушку на его лбу и щеках, но сейчас, сев на колени, только сжимает волосы в кулак, выдыхая тяжёлый и горячий воздух. — Украина? Солнце, прости… я очень погорячился. Россия толкает дверь, надеясь увидеть Украину, сжавшегося в комок на кровати, прижимающего колени к груди и мирно спящего, но только в шоке открывает глаза, ринувшись к не закрытому окну. Он смотрит на одинокую ветку девева и в панике хватается к своей шее, громко взвыв, не найдя ключа и переведя взгляд на пол. На ламинате валялся железный ограничитель его брата и отсвечивал персиковый закат. Телефон в кармане джинс зазвонил. Беря трубку, он слышит крик США о том, что Германия подстрелил трёх полицейских и удрал. Россия тяжело садится на перину кровати и сжимает переносицу, потирая её. — Украина тоже сбежал, не ори. Выводи все свои машины, пускай ищут их. Они явно вдвоём и не могли уйти очень далеко. Да… Я сказал, не ори! США судорожно и дрожаще говорит, что они их найдут, и Россия сбрасывает трубку, потирая виски и голову, что начала до жжения болеть. Усталый взгляд поднимается на фотографию, стоящую на прикроватной тумбе, где была вся их семья, и где он ещё маленький обнимает Украину, такого счастливого и радостного в его руках. — П-прости, отец… я не смог его уберечь… — он срывается, падает на колени и прижимает это фото к груди, вспоминая то, что скрывал от его любимого брата. Капли крови падают на невинно-белый снег, пачкая его женской кровью, голова которой была простреленна насквозь. СССР перезаряжает пистолет, подходя ближе к упавшему, потерявшему смысл жизни Рейху, прислоняя к его голове дуло. Тот смотрит в его глаза холодным безжизненным взором, даже не шелохнувшись, и не двинется именно так, ожидая, когда его жизнь оборвут. Собираются все страны, что учавствовали в этой кровопролитной войне, с холодными взглядами смотря на живой труп с презрением. Союз хмыкает, растянув губы в ухмылке, его пронзает до ужаса пугающий всех смех, война…даже само это слово сводило с ума. Он кидает пистолет Британии, который судорожно сжал его в руках. — Оставляю это крысу тебе. У него не осталось никого, кем он дорожил. Заставь эту тварь жить и страдать каждый день, чтобы тот только молил о смерти~ Он сжимает плечо мужчины уважительных лет, ядовито глянув на худощавое тело, лежащее в снегу. Сжимая кулаки с горечью утраты, готовый закричать, смотря на труп своей нянички, смотрящая на него мертвыми глазами с огромной дыркой в голове, с которой вытекала кровь, застилая когда-то прекрасные глаза.***
Сжимая свои плечи, он теряется в толпе людей, выискивая глазами такие знакомые черты. Не знал, зачем он бредёт, куда и почему. Набравшись сил, он просто бросился в пропасть безрассудных поступков, которые, так же, как и тогда сломали его жизнь, доверие родных. Но от чего он так бежит, сломя голову, среди людей? От того, что «его» метка так жжёт кожу на его шее? Почему же? Зачем рейх так резко вернулся в его жизнь? Кому он хочет доказать? И что он хочет доказать? Он не знал, когда эйфория от встречи прошла. Час бродя на свежем воздухе по городу и уже тридцать минут слоняясь по мосту туда-сюда, накручивая круги и даже в какой-то момент желая просто бросить всё, его жизнь ведь только начала налаживатья, входить в привычное русло чёрно-белых проблем, отчаянно находя в этом всём только одни минусы. Чтобы хоть как-то заставить себя уйти, отговорить, ведь раньше у него не было выбора, и лишь детская влюблённость, навееная нахождением с более сильным альфой, сейчас спустя года рассеилась накипью боли, отчаяния и одиночества в толпе. Он пытался забыться, просто кануть хоть в чём-нибудь, но перед его глазами раз за разом прокручивается этот момент, когда его холодных уст касаются ещё более продрогшие на холоде губы. Сжавшись, он бредёт к перилам моста, сжав голову и свои русые пряди, так сильно зажмуриваясь, что перед глазами поплыли круги. Этот водоворот, в который его затянуло, вымотал до безмысленности. Старые раны, швы и бурозды, которые только-только перестали болеть, вновь заболели. Этот наркотик, котёл безумия, в котором он варится вместе со своей болью, начал делиться на двоих. Он чувствует лёгкую вибрацию под локтями и, открыв глаза, краем взора замечает свой ночной кошмар и первую не забытую до сих пор любовь. Он так устал, устал страдать в одиночку и думать над тем, насколько это всё правильно, а насколько нет, ведь те весы, которые перевешивали то в одну, то в другую сторону, давным давно сбили его с нужной дорожки. Его сгребают в объятья, такие нежные тёплые руки, сжав только так, как умеют, эти самые руки никто иной, нежные поглаживания по голове с целью успокоить. Становится так смешно от того, что это помогает, он не знает, почему, но тепло внутри разливается водопадом чувств, пока некоторые люди обарачиваются, но, не сказав и слова, идут дальше, позволяя этим двоим хотя бы сейчас, эти секунды побыть счастливыми. Германия берёт его лицо в свои ладони, нежно гладя щёки, что так приятно развели для него, они не говорят ни слова, понимая, что каждый из них прошёл эти разжённые, раскалённые угли, станцевав с жизнью через свою боль и слёзы. Всё, чтобы хотя бы коснуться кожи друг друга, они опускаются на колени перед друг дгругом, не слыша ничего вокруг, кроме стука их сердец, смотря в глаза, которые мерцали в закате города. — Они ведь не дадут нам быть вместе… Если не все отделения полиции, то мой брат. Он просто запретит нам видеться, придумают, что угодно, — он шепчет еле слышно, будто боясь разрушить своё счастье, привысив голос. — Милый Украина, завтра, послезавтра, через неделю, через год, каждый день, запомни, каждый день, я буду стараться сломать эту вещь. Я всеми возможными силами дам тебе то счастье, которым ты стал для меня, - забывается всё, только трепетные слова тихо шепчет, заставляя дрожаще улыбнуться. — Моё сердце стало как осколки. Нежность к тебе заставило… Его обрывают, и уже украинские уста продолжают то, что тот не договорил: — Собраться воедино, отражая зеркалом мою любовь… Они касаются лбов друг друга, закрыв глаза, старательно вытирая слёзы, что катятся с любимых щёк, сжимая пальцы в замок. Знают, что это не конец их спокойной жизни, а начало счастливой, ведь только вдвоём, только, держа руки друг друга, они смогут приодолеть всё. Вместе.