…Не бойся, из гроба мертвец не встает, Что будет, то будет, — веди нас вперед!..*
***
Женщина наносила мазки на холст неравномерными ударами кисти и оставляла как есть. Кое-где пятна густо наложенной краски, кое-где полотно незакрашено, то тут, то там, участки, оставленные незаконченными, следы поправок, грубость… И все же Джеффри Лайонел Дамер, несмотря на все то чувство ужаса, которое он вызывал у окружающих, хоть мало-мальски знакомых с историей этого серийного убийцы, был задуман с любовью, полотно с профилем маньяка — это предостережение или предупреждение, а не обвинительный акт. Татьяна искренне считала, что Джеффри был наивным и чрезвычайно ранимым человеком, которого кто угодно мог вывести из равновесия шуткой или жестокостью. После чего он и совершал те ужасные вещи. «Он, Джеффри, ворует души людей и делает их сильными духом, как и мой муж, хотя криминология и семьи покончивших с жизнью поклонников Глеба со мной бы не согласились, — женщина сидела на полу и заканчивала картину. — Мой дом снаружи раскрашен в желтый цвет, внутри он весь белый, а пол выложен красной плиткой. Над ним неимоверно синее небо», — почему-то пришло художнице на ум. — …Тань, Та-а-нь! — Глеб уже минуту не мог привлечь внимание жены. — Ты не видела мой…? А вот, нашел! — что-то подняв с пола, он направился в коридор. — Куда ты? Девок цеплять в клубе? — зачем-то спросила Таня, зная, что ни в какие клубы муж не ходит и вообще квартиру покидает редко. — Мне, как рок-музыканту достаточно известному, не приходилось никогда цеплять девок в клубе. Девки в клубе сами вешались, — на ходу отозвался Глеб. — Да и вообще по клубам — это ты у нас. Вчера где была? Хотя не отвечай, мне все равно. «Вчера? — поморщившись, подумала Ларионова, взявшись тонкими пальцами за пульсирующий болью висок. — Я не помню… Иногда я успеваю сменить 4-5 нарядов за утро… Иногда я открываю шкаф и вижу там одежду, которую не покупала, или же мне доставляют пиццу, которую я не заказывала… Я могу, сидя на диване, через некоторое время обнаружить себя в гей-клубе или за рулем автомобиля без единой мысли по поводу того, куда я направляюсь.»***
Темный и затхлый подвал. Бледная лампочка мигает где-то под потолком, вызывая приступ тошноты. Шею сжимают грубые руки. Хриплый голос приказывает не кричать. Из глаз текут слезы, и щеку опаляет сильный удар мозолистой ладони. «Молчи, сука!» Я не дышу. Только трясусь от ужаса и стыда, а еще от холода. На мне ничего нет. Я стою босыми ногами на бетонном полу. Рядом лежит моя любимая кукла Анфиса. Он трогает меня, сжимает еще неоформившуюся грудь, гладит голый, совсем еще без волос, лобок, засовывает внутрь пальцы. Больно. Но я повинуюсь. Знаю, что если не подчиниться, будет еще больнее. Тело обжигает новая волна боли. Дальше я ничего не помню. Просыпаюсь утром с исцарапанными ладонями. На них кровь. Мою руки и пытаюсь отгородиться, уйти в себя. Это все не со мной. Мне страшно. Если бы не ОНИ, я бы никогда не пережила этот кошмар. Они мои единственные друзья, которым я могу рассказать все. — Хочешь кофе? — спрашивает меня Татьяна. Ей шестнадцать. Она совсем взрослая, красивая и смелая. — Да, очень хочу! — почти всегда отвечаю я. — Ты же знаешь, что я не пью кофе. У меня на него аллергия, — иногда вмешивается в наш разговор маленькая Танюша. Ей всего три, но она такая сообразительная. И всегда улыбается. Так любит божьих коровок. Рисует их постоянно. Чистый, незапачканный жизнью человечек. Ей нужна защита. Она еще слишком мала. Я знаю, Татьяна обо всех нас позаботится. Поэтому я ничего не боюсь.***
Таблетки. Эти чертовы таблетки. Я начала пить их, когда депрессия полностью затянула меня в свой черный плен. Девочки больше не говорят со мной. Я осталась одна. Я теперь тоже взрослая, как она. Даже старше. Мне ее очень не хватает. Ее и маленькой жизнерадостной Танюши. Мы столько пережили вместе. А теперь их больше нет. Есть лишь пустота внутри.