***
- Эй, Мэри! – сказал мне тот парень за обедом. У него мертвецки чёрные глаза, словно в детстве он неудачно мазнул кисточкой по зрачку. Мятая футболка на нём кажется самой правдоподобной вещью на свете. А ещё он никогда не прилизывал свои волосы с помощью лака. Такой трепетно-живой, дышащий жизнью и излучающий жизнь. Радиоактивный кусок жизнерадостного элемента. - Да, Кевин? – я смотрю на него с улыбкой, осторожно заправляя прядь волос за ухо. Перед глазами мерцает расплывачатая картинка повседневной иллюзии, и теперь даже его лицо кажется мне выдумкой. - Хотел спросить… Ты в порядке?***
Он подмешал мне ложку сахара в суп. Сколько я себя помню, меня никогда не приглашали на танцы. Я хочу воспитать в себе что-то чёрное, чтобы оно перехватило контроль над разумом и острыми клыками впилось в моё тело, не желая отпускать. Дождь. Иногда он бывает таким навязчивым. Моя учительница английского всегда казалась мне немного чудноватой. Надо вспомнить её имя. Лампочка на столе мерцает в десятый раз, и с потолка падает крупная капля воды. Недавно наш сосед устроил потоп. Заголовки в газетах кричали о чём-то страшном. Истоптанные туфли сестры в углу – моя личная детская травма.***
- Да, Кевин, всё прекрасно. - Оу, правда? – он ерошит свои волосы, хитро усмехаясь. Его белая улыбка напоминает мне людей. Тех самых людей, у которых всегда были серые лица. Я прошу его закрыть свой рот и больше не показывать мне этого ровного ряда отбелённых зубов. И Кевин окончательно становится иллюзией.***
Меня зовут Мэри, мне семнадцать лет, и я учусь на журналиста. Я люблю красный цвет и розы в саду моей соседки. Свеча на столе горит ярким оранжевым пламенем, и я тяну к нему руки, пытаясь обжечься. Меня зовут Мэри, мне семнадцать лет, и я учусь. Недавно врач сказал, что у моего друга обнаружено серьёзное заболевание крови. Бабочка подлетает к тускло горящей лампочке и падает замертво, словно кто-то сделал выстрел. Меня зовут Мэри, мне семнадцать лет. Иногда люди говорили, что я странная. Но почему у всех в округе серые лица? Мой друг умер несколько дней назад. Меня зовут Мэри. Бабочка умерла по собственной глупости. Ещё одна капля с потолка соседа. Кажется, скоро он устроит потоп в моей квартире. Меня зовут… Меня зовут… Меня… не существует.***
Что люди делают, когда им приходится ползать? Я смотрю на Кевина, лениво помешивающего сахар в своей чашке, и думаю о всяких глупостях. Он открывает рот, но оттуда не вылетает ни звука. Ан, нет, я просто не слушаю. - У меня есть брат, Эрик, - Кевин говорит это с неким беспокойством, и мне кажется, что он совершенно не любит его. Но это ведь не мои проблемы, верно? Укладываю голову на холодную поверхность стола и выдавливаю из себя несколько мычащих звуков. Кевин с грустью улыбается. На этот раз его волосы уложены лаком, а лицо покрашено серой краской. - Он как-то связан с катастрофой? – фыркаю я, глядя на собственную сумочку, висящую на спинке стула. Мы сидим в кафе и разговариваем о какой-то мишуре. С каких пор я принимаю подобные приглашения? - Не думаю, - Кевин продолжает улыбаться, но уже более счастливо. Его ровные зубы и приторный запах мяты заставляют меня засмотреться на отчищенную до блеска поверхность стола. У Кевина есть брат Эрик, и он никак не связан с катастрофами. - Тогда зачем мне эта информация? – усмехаюсь в ответ, делая глоток из зелёной чашки. Кажется, она была зелёного цвета. По крайней мере, так мне сказали. – Я журналист, и моё задание состоит в том, чтобы отсеять лишнюю информацию. Если твой брат соберётся отправить в полёт половину вашего крохотного городишки, позвони мне снова. Подхватываю сумку и встаю со своего места, бросая Кевину визитку. Мой номер уже год как записан в списке его контактов, но сейчас это совершенно не интересует меня. Телефон мерзкой трелью звенит в кармане пальто. Кажется, новая катастрофа снова нашла меня.***
Этот дождь когда-нибудь закончится? В моём классе была девочка, её звали Элизабет. Она всегда делилась со мной леденцами. Все, кто притягивал катастрофы, магнитили меня к себе с самого детства. Что вы можете сказать по этому поводу? Цифры маячат перед глазами, и почему-то становится тошно. Бабочка возле лампы больше не шевелится в предсмертных судорогах. Я видела, как моего друга закапывали в землю, и это казалось чем-то неправильным, хотя мне доводилось бывать на похоронах людей сотни тысяч раз. Иногда мама кричала на меня, когда ей было плохо. Серое, серое, серое. Почему я не могу увидеть это другим? Я напишу на твоём надгробии: «Вечность». Иногда мне кажется, что я теряю ощущение реальности. Очередная капля падает на пол. Кажется, сосед только начинает свою пьянку. Руки цепляются за замочек на куртке, и я не контролирую этого. Как вы отреагировали, когда узнали об этом? Нарвав себе ландышей или подстрелив белого тигра, я смогу почувствовать азарт? Оружие становится непомерно тяжёлым, и у меня больше нет сил держать его в руках. В моём доме нож всегда лежал в отведённом для него ящичке. Холодная сталь почему-то согревает.***
- Я видел новый выпуск новостей. Ты невероятна, - он нежно целует в меня щёку, и по спине пробегает стадо мурашек. Я улыбаюсь ему своей самой приторной улыбкой и с усталым вздохом скидываю пальто с плеч. Мы с Кевином уже месяц как встречаемся. - Сделай мне кофе, пожалуйста, - прошу его на выдохе, пока он подхватывает мою одежду и прячет её в шкаф, словно хочет поскорее забыть, чем я занималась пять минут назад, когда он щёлкал каналы по телевизору. Звучит чертовски неправильно, но мы действительно никогда не говорим об этом. Моя профессия – это что-то вроде табу, запретной темы, которую никто не хочет обсуждать. Кевин часто хвалит меня, подразумевая под этим Мэри-по-телевизору, ту самую улыбчивую девушку, которая всё время вещает о катастрофах, находясь в их эпицентре. Но здесь я уже не Мэри. А кто тогда? - Мои родители недавно спрашивали о девушке, - Кевин улыбается. Кажется, продолжение этой фразы должно быть хорошим. Я усаживаюсь на диване, делая глоток из чашки, и с интересом принимаюсь слушать всё, что он мне рассказывает. Журналистов учат делать вид, что им интересно. Это жестокое умение выручает меня уже не в первый раз. - Ну, продолжай, - киваю с улыбкой, стараясь не показывать свои зубы. Только плотно сжатая полоска губ, слегка вздёрнутые брови и мельком поправленные волосы. Никаких голливудских улыбок, никаких серых лиц, никаких катастроф. Никакой Мэри-по-телевизору. - Я показал им тебя, и они в восторге! – радостно оповещает Кевин, и в этот момент он отчётливо напоминает маленького ребёнка. Маленького ребёнка с окрашенный в серый лицом. Он даже не хочет вспоминать, как его родители смогли меня увидеть. Они видели другую Мэри, ту, которой я не должна была быть рядом с ним. Мы не обсуждаем это. Я снова киваю и отставляю кофе в сторону. - Здорово. - Хочешь прийти познакомиться с ними лицом к лицу? – спрашивает Кевин, открывая шкаф с одеждой. Его вещи аккуратно разложены по полкам, все вычищены и выглажены. Это напоминает тех людей, к которым я приходила на интервью. Таких поддельно-блестящих, с белозубыми улыбками и хорошими манерами. - Да, почему бы и нет. - Мой младший брат, кажется, тоже в восторге от тебя, - Кевин не может нарадоваться моему ответу, и я приободряюще улыбаюсь ему, не желая разрушать эту хрупкую иллюзию.***
У меня есть парень. Его зовут Кевин. Я уже не учусь, но меня до сих пор зовут Мэри. Розы в огороде моей соседки заросли сорняками, потому что она больше не может выходить во двор. В маленьких городах никогда ничего не происходит. Без катастроф я ощущаю ломку. Мы будем вместе до самой смерти. Похоже на негласный договор о вечных страданиях. Соседская собака никогда не любила меня. Эта тварь снова затопила мою квартиру, но это уже в прошлом. Меня до сих пор зовут Мэри, и мне далеко не семнадцать.