Don't burn

      Изуку улыбается.       Ну, улыбается, да. И смеётся. И смущённо потирает широкой ладонью шею, отводя взгляд. А ещё смотрит, — прожигает взглядом, — и нервно отвечает на наводящие вопросы. Изуку, вообще-то, человек такой — обращает на себя внимание, не делая совсем ничего, вот совсем-совсем. Разве можно проигнорировать лучи света, которые он распыляет вокруг себя с настолько частой периодичностью, что люди, стоящие рядом, просто-напросто задыхаются в подобном изобилии? Каким-то непонятным образом, никто не задыхается, никто, кроме самого Изуку, который забегает в комнату и тихо-тихо прикрывает дверь, вжимается теми самыми ладонями в собственный рот, вгрызается в кожу кистей зубами и скулит, опускается на пол, утыкается лбом в одеревеневшие колени и качается, качается, качается, закрывает глаза, бьётся затылком о стену позади себя, а потом громко-громко воет внутри, выражая этот самый вой яростным покусыванием губ, оставляя после только кровавые ошмётки.       Изуку улыбается, но сейчас, сидя на полу у распахнутого настежь окна, сквозь эту самую улыбку, минуя все внутренние ограничители, ломая и отстраивая заново новые столпы умиротворения, он горит, горит, нет, тлеет, чуть слышно, чуть видно. Слишком много, слишком мало, слишком больно, слишком устал, устал настолько сильно, что хочется упасть лицом, горевшим от слёз, — горьких, долгих, — в прохладную подушку и закричать, срывая глотку.       Изуку чувствует себя в клетке, бьётся о её бетонные стены, видит сквозь трещины яркий-яркий полыхающий свет костра, но он истлел, и сил больше нет, и хочется лежать, смотреть в потолок, чувствовать, как последние слёзы уже сами выдавливаются откуда-то глубоко изнутри, стекают по мокрым липким щекам и оседают спокойным осадком.       Дверь со скрипом открывается, впуская в комнату тонкую полосу света, а Изуку чувствует, как бетонная клетка разрушается с каждым тихим приближающимся шагом. Окно медленно закрывают, его самого поднимают с пола и прижимают к себе крепко-крепко, зарываются длинными пальцами в слипшиеся волосы и мягко поглаживают кожу головы.       — Не гори в одиночестве, — шепчет Тодороки, забираясь на кровать с ногами, опираясь спиной на стену и, конечно же, не выпуская Изуку из кольца рук.       А Изуку улыбается и горит-горит-горит.