Don't burn

      — Эй!       Мидория яростно обернулся, но, заметив того, кто его толкнул, жалостливо выдохнул и только помотал головой на незаинтересованно посмотревшего Каминари. Денки только пожал плечами и пошёл дальше, шутя и улыбаясь. Да только Изуку не единожды сталкивался с ним глазами и слишком часто (всегда) не замечал в них ровным толком ничего. Ни счастья, ни радости, ни грусти, ни лёгкой смешинки, которая царит на его губах практически всегда; у Мидории возникало ощущение, что Денки и вовсе давно не жив, и его передёргивало от просмотренного накануне фильма ужаса.       Судя по крику Бакуго и взрыву, раздавшемуся по всему коридору, Каминари снова на кого-то налетел. Изуку услышал лёгкий извиняющийся смех — он невольно поморщился и прикрыл глаза, глубоко вздыхая.       Мидория называл таких людей конструкторами, которых, к сожалению, с каждой неделей становилось всё больше и больше. У кого-то внутри ломался внутренний стержень сам по себе, изведённый собственными мыслями и переживаниями, а кого-то ломали другие, практически проезжаясь бульдозером по хрупким сердцам. Конструкторов можно было легко спутать с обычными людьми, если не присматриваться. Изуку же присматривается к другим больше, чем к кому-либо.       Его честно самого чуть не ломает, когда он смотрит на Урараку, сидящую у окна и о чём-то весело переговаривающуюся с Миной. Его самого чуть не ломает, когда он замечает грустный-влюблённый взгляд Каччана, то и дело брошенный в её сторону. Они, — Каччан и сам Изуку, — ещё с детства начали задумываться, почему некоторые люди так не похожи на людей. Его чуть не ломает, но он только нежно-нежно улыбается и подходит к Урараке, укладывая собственную ладонь на её плечо, легко сжимая. Очако вздрогнула, как если бы проснулась от долгого сна, посмотрела на Мидорию незатуманенным взглядом, в котором отражалось искреннее непонимание, и Изуку внутренне возликовал.       Они с Каччаном пытались вернуть людей, починить их стержни, «оживить» эти чёртовы конструкторы, в которых от человеческого разве что оболочка.       А потом Изуку замечает почти-почти сломавшегося, которому оставался буквально шаг до полной пропасти, и он хватает его за руку, тянет на себя, заставляет жить, не становиться худшей версией себя, ощущать и чувствовать. Может, это всего лишь чувство долга, но если Мидория будет так думать, то сам станет конструктором.       А он чертовски не хочет становиться им; он хочет сжимать ледяную ладонь и улыбаться на неуверенную улыбку, чувствовать чужие объятия и дарить собственные. Изуку видит, как тот самый Тодороки, которому Мидория кричал на весь стадион о том, что он — это он, тот самый Тодороки Шото медленно оживает. Изуку знает, что ни за что не оставит Тодороки, особенно в те моменты, когда сам просыпается по утрам, слыша тихий размеренный стук сердца и крепко прижатый к чужой груди.       Мидория знает, что конструкторы сразу не станут людьми, да и вряд ли кто-нибудь сможет помочь им, но сдаваться он точно не собирается, потому что Изуку буквально задыхается от самого лучшего лекарства — любви.