***
— Рот закрой! Конечно, это был Маугли. Правда, одетый и выглядел неплохо. Чёрная копна волос, из которой, я знаю, вытекала сзади косичка-шнурок, тонкий нос и раскосые глаза. Ощущение выходца какого-то американского племени индейцев, племени мочика. На нём чёрные джинсы с мотнёй и чёрная же толстовка с каким-то невнятным жёлтым рисунком. Зато на ногах — банальные тапочки без пятки. Все вопросы по поводу, как он смог меня обставить в «Риому», сразу отпали. Я понял, что он пришёл за призом, а не поговорить. В челюсть — на первое, в зад — на второе, мыло — на десерт. И мне как теперь? Типа подать? Или можно испортить трапезу? — Почему Milano? — это сейчас крайне важно, то, что я спросил. — По имени. — И какое же у нас имя? — Милан, — сказал он, сделав ударение на первый слог. — Что это за имя такое? — Раздевайся. Этого не может быть, потому что этого не может быть! Меня сейчас трахнут? Первокурсник с клыками и нарисованным позвоночником... Сальвадор Дали нервно курит! — Ты вправду хочешь меня… э-э-э… отыметь? — А ты надеялся, что отшлёпаю? — Но… ты ведь не гей! — Ты в этом уверен? — Гей? — Сейчас и проверим. Что за бред? Я не буду с ним этим заниматься. Я его боюсь? Откуда он взялся, выродок? Он вообще кто? — Ты вообще человек? — тупо спрашиваю я Milano. — А ты? — Ты меня тогда вывел!. — Извинения не принимаются. Ты проиграл — раздевайся. Не будь тряпкой! Конечно, я понимаю, что это развод. Но тряпкой выглядеть в этих жёлтых глазах почему-то дико не хочется. — Хорошо. Но ты понимаешь, что я с тебя потом не слезу? — Ты будешь подо мной. Слезать не придётся. — Ты остряк, да? Я тебе жизни не дам, сука! — я начинаю заводиться и раздеваться. На каждое движение вылетают фразы типа «змеёныш», «сучонок», «позвоночное», «недоносок» и другие литературные образы. Он молча и внимательно смотрит. Да мне нечего стесняться! Смотри, змеёныш! Духу не хватит даже прислониться ко мне, страшному... Когда я остаюсь в одних боксёрах, ехидно-вопросительно гляжу на него, и литературный персонаж протягивает: — Краси-и-ивый... Это тоже снимай, будут мешать. И я снимаю! — К столу! — командует Милан. — Обопрись на локти. Бред! Я это делаю? Я сплю? У меня помутнение? Я что-нибудь не то выкурил? Не-е-е, он не посмеет... Хотя мне становится страшно и холодно, вообще-то отопление ещё не включили. Милан подходит ко мне, я бедром чувствую лёгкое прикосновение ткани его штанов. Мама! Чувствую тёплую руку на голом загривке, которая медленно и волнообразно начала двигаться по спине, от ягодицы рука завернула на бок, на талию и переместилась на живот. В этот же момент я ощутил вторую руку с другой стороны на животе. Маугли переместился прямо позади меня, чуть наклонился, касаясь своей одеждой моих ног, бёдер, задницы, а рукавами — талии. Его руки гладят живот, пальцы доходят до самого низа и ёлочкой поднимаются к диафрагме. Что он творит? Напряжённый живот прямо заходится от его прикосновений, живот меня предал, он не слушается моего разума. Ещё, ещё, ещё… Потом меня предала грудь, а вместе с ней и спина, так как гадёныш почти лёг на меня, чтобы достать до груди, ключиц и шеи снизу. Его ладони прижались к соскам, вращали, нежили, постукивали подушечками пальцев. Меня предал весь матерный запас слов, просто куда-то сгинул... Что случилось дальше? Стояк, что ещё могло случиться? Эта сука тыльной стороной ладони проехалась по бокам и сжала ягодицы. Блин, потом его губы и влажное дыхание — по позвоночнику, ниже, ниже, ниже… — Сука, зачем ты это делаешь? — хриплю я. Нет ответа. Опять тёплые руки! Плечи, шея, лопатки, опять живот, низ живота… Там, внизу живота горячий ком, паровой молот, ленивое бешенство. — Еби уже! — уговариваю гада. На животе остаётся только одна рука. Живот-предатель заволновался: нет, нет, не покидай! Но вдруг он верной животу рукой берёт меня за член от основания и стал сжимать и массировать большим пальцем. Мастер, гад! А вторая рука оказывается на заднице и спускается к анусу. Я напрягаюсь, сознание уже подводит меня, так как в башке какая-то извилина припадочно завопила: «Давай, войди!» И его пальцы услышали извилину. Как эта сука быстро нашла общий язык с моим телом? Алле-гоп! И готово! О-о-ом-м-м... Он вставляет пальцы внутрь, сколько пальцев, не скажу, не настолько чувствителен! О-о-ом-м-м... К-х-как это? Не больно, но странно, там не должно ничего шевелиться. Это место не для этого! Он оккупировал меня с двух сторон: с одной — распаляет, с другой… смущает! Что это за звук? Я стону? Блядь, сопротивляйся! Не поддавайся!.. На хрена, не буду! Пусть делает уже всё остальное: — Я сейчас кончу, еби уже, сука! Где твой хуй, давай его! — не могу поверить, я это сказал! Он убирает руки, видимо, снимает одежду и… и… и… чего он ждёт? — Чего ждёшь, сука? — рявкаю я. Ответа нет! Я разворачиваюсь всем своим красным стоящим естеством и упираюсь в пустоту. Его нет. Челюсть вновь поползла вниз. Как это? Он вообще был здесь? Может, он не человек? А-а-а-а, в душ быстрее! Спасите мой коврик! В душевой я …неожиданно заплакал, это от нервов. Чёрт, этого ещё не хватало!часть 2
16 мая 2013 г. в 00:05
Конечно, мы мудилы! Продолжать идиотскую затею посвящения первокурсников дедовским способом — это идиотская затея. Но нам казалось, что не мы начали, не нам и заканчивать. Это не то посвящение, которое студсовет устраивает — кругосветка с клятвами, пионерия ностальгирует! Тупо избиение и унижение. Когда-то и я там был. Вспоминать стрёмно. Это посвящение обычно происходит в душевой бассейна, что в академии. Тогда, когда перваки чувствуют себя уязвимыми. Ясно, что через такую церемонию пропускают только парней. Девчонки в блаженном неведении.
Первая же их физкультура заканчивается увлекательным мероприятием. В этом году — это уже третье сентября. Залетаем в душевую. Нас человек восемь. Самый главный издеватель — Пашка: он не только «эстакаду» устроит — это пинание по голым задницам, — но ещё и норовит зажать какого-нибудь пацана, облапать голого, до слёз довести. Короче, наклонности у Паштета левые…
Пашка сразу начинает ор:
— Опа-опочки, какие попочки! Опа, какие мальчики! Все прекращают дрочить и выползают в общий строй, мыло не смывать. Пригодится!
Короче, началось его паскудство. Испуганные парни реагируют по-разному: кто-то пытается сбежать, что по скользкому кафелю сложно, кто-то сразу готов терпеть, сжимая зубы, кто-то начинает зарыпаться, распаляя мудил (то есть нас). Все составляющие букета были и в этот раз. Типа веселуха началась, бесит меня это долбоёбство! И вдруг среди испуганного пара и выстроенных голых длинных тел, среди матершинных плоских шуток Паштета удивлённый голос Андрюхи с третьего курса:
— Ни хрена себе! Мужики, я обалдеваю!
Все направились к Андрюхе, который стоял в конце душевой, явно на «шубе», прикрывая выход в бассейн. Он изумлённо смотрел на крайнюю кабинку. Там, отвернувшись от нашего грёбаного мероприятия, меланхолически мылся парень. Достаточно высокий, может, чуть ниже меня, очень прилично скроенный, хотя не качок, худой, на пояснице ямочки, очень смуглый — Маугли в пубертатном периоде. Цвет кожи свой, так как белых мест от плавок на заднице не наблюдалось. Но самое главное — вдоль всего позвоночника от шеи, из-под волос — татуировка, которая изображала сам позвоночник, доходила до крестца и скрывалась за половинками ягодиц. Красиво! Парень намыливал руки, выжженный позвоночник двигался, казался какой-то ребристой змеёй. Мы, по-моему, опупели.
— Что, слюни текут? — вдруг громко спросил парень, НЕ ПОВОРАЧИВАЯСЬ К НАМ. Ни хрена самомнение! Даже меня это задело.
— Лишь бы у тебя ничего не побежало, позвоночное! — крикнул я, остальные ещё в ауте. — Всем велено выйти! А ты?
— Велено мудаками! — перебивает и продолжает намывать тело. Кирюха, ближний к этому Маугли, схватил его за тощую косичку, дополнительной змейкой прилипшую к спине, и рванул наглеца назад. Маугли ловко перехватил Кира за руку, как-то странно прогнувшись назад, и вывернулся от захвата, разворачиваясь к нам лицом. И вдруг он ребром ладони ка-а-ак врежет Кирюхе в живот, тот стал задыхаться и уползать.
А нас ожидал очередной культурный шок. Смуглый оскалился, и мы увидели подточенные и наращённые клыки. Отряд кошачьих! Он вроде бы даже зашипел. И глаза какого-то странного цвета, я тогда сквозь пар и удивление не разглядел.
— Ты, паря, берега не путай! Мудаки ведь и отъебут! — запальчиво заявляет Пашка.
— Как бы вас не отъебли, — прищурившись, шипит клыкасто-позвоночное существо и даже делает маленький шаг на нас. — Я бы не отказался вот от этой Белоснежки! — И показывает на меня.
— Что-о-о?! — я аж задохнулся от его слов. — Да ты же кровью изойдёшь, сука!
— Парень, беги, — пискнул как-то слишком весело Куба. — Мы Ара теперь не удержим.
И это правда! Я ринулся на этого мокрого Маугли с болтающимся членом, забыв все благородные заветы мастеров киокусинкай не применять силу в ярости и против слабого. Ринулся и сразу чуть не рухнул: этот ублюдок как-то хитро увернулся, практически совершив танцевальное движение. Это меня разозлило окончательно, и я стал молотить его, прежде всего доставая ногами. Старался попасть в лицо, не всегда получалось. Голый был гибок и увёртлив, причём таких уходов от удара я и не видел никогда. Он и сам пытался меня достать, но злой я — дурак, реакция обостряется. Только раз он совершенно прямой ногой в неимоверной растяжке дал мне пяткой в челюсть. Меня откинуло внутрь его кабинки. Но это был повод вмешаться парням — те навалились на голого со всех сторон. Он дрался как дикая кошка, клыки белели настолько хищно и естественно, что у меня пронеслось в голове: «Он хоть человек?» Кто-то вылетел от его удара из этого мокрого клубка. Голый вертелся, изгибался, но что он мог против семерых мудаков? Вижу, сейчас убьют придурка без меня, ору:
— Я са-а-ам! Он мой!
Подскакиваю и бью уже изрядно побитого кошака основанием ладони в челюсть, тот залетает в свою же (почти обжитую) кабинку на пол, ударяясь о стенку башкой. И теперь он не встаёт, а у меня уже сорвало чердак окончательно. Подскакиваю к нему, под весёлый душ, ставлю колено на его бедро и хриплю ему в лицо:
— Белоснежку захотел, сопляк! Могу удовлетворить тебя прямо сейчас!
Дёргаю головой, вижу мыло этого позвоночного, хватаю. Толкаю Маугли в плечо и прижимаю к кафелю так, чтобы он оказался спиной и задом кверху. И с силой вставляю мыло туда, где заканчивается его татуированный позвоночник! Голый выгнулся, но не кричал, вода смывала с его рта кровь. Мыло выскользнуло из его дырки и мирно поплыло к стоку. Я же, уже, видимо, очнувшись от состояния невменяемости (факт медицинского характера — невиновен!), повернул парня к себе, наклонился к лицу и нежно спросил:
— Живой ещё, змеёныш?
Он распахнул глаза. Они жёлтые! Я в шоке отшатнулся, чёрт! Он человек вообще? Голый слабо улыбнулся и закрыл глаза.
— Ар, ты, по-моему, сейчас его трахнул, статья 131, — тихо сказал Куба. Я повернулся к коллегам по посвящению, они в ахуе от моего деликта. Я тоже там же…
— У меня смягчающее — аморальность потерпевшего…
Праздник посвящения в ЮРИДИЧЕСКОМ закончился телом на полу, несколькими окровавленными мордами и полностью мокрой одеждой на всех нас, мудилах! Отдельная история, как мы до общаги добирались, ни в одну машину нас не пускали. Шли пешком, злые.
На следующий день увидев одного из перваков, свидетелей избиения, схватил его за одежду и спросил, живо ли вчерашнее позвоночное? Тот проблеял, что сломана челюсть и тот в больнице. Декан не вызывал, физрук молчал… Значит, желтоглазый благородно не заявил. Я тогда даже имени его не узнал. А это, как выяснилось, первое, что надо было сделать.