Нелюбимый сын

      — Ты подчинишься мне, раньше или позже. Я сломлю твою гордость, растопчу твоё высокомерие. Ты будешь ползать у моих ног и молить о ласке, о близости. А пока этого не произошло, я буду брать то, что пожелаю, силой. А желаю я тебя, холодная богиня Асгарда. Неужели ты ещё надеешься, что твой бездарный муженёк спасёт тебя, вызволит из этой клетки, где тебе, птичка, вечно сидеть, пока не наскучишь мне, Лафею, повелителю всего Йотунхейма? Так оставь надежду, ибо сама Хела не проберëтся через стражу Ледяной Крепости, чтобы вызволить пленника. Ты будешь моей!       Фригг лишь презрительно взглянула на распаляющегося йотуна и вновь отвернулась к окну. За зарешеченным узким оконцем простирались бескрайние безжизненные льды без искорки жизни и тепла. Но печальные голубые глаза не видели этого, они смотрели вдаль, сквозь пространство и время, в огромное никуда. Это были глаза бесконечно уставшего человека. О, как прекрасна и величественна она была в этот момент, даже стоя в рванине, босиком на ледяных плитах пола своей камеры. Стоя ровно, будто привычно приветствуя свой народ с балкона роскошного дворца, где она с начала времён улыбалась рядом со своим возлюбленным супругом — Отцом асов — Одином. Её ровная спина, гордая посадка головы и бесчувственное выражение лица — всё это не давало и шанса предположить, как больно и страшно ей было сейчас. Отличная, прочная маска, не пропускавшая и крохи эмоций. Она прекрасно скрывала, как кружилась голова, как трясло исхудавшее от голода и мучений тело, как горели огнём бесчисленные раны на некогда нежной сливочной коже. Внутри же Фригг тлела. От ярости, что богиня и госпожа великого царства испытала, поняв, что попала в плен, остались лишь остывающие угли. От отвращения, выросшего в ней, когда Лафей вошёл к ней в комнату и начал уговаривать не сопротивляться и возлечь с ним добровольно, — только склизкое безразличие. Она помнила, что где-то есть её муж, его воины и подданные; есть дворцы, процветающие селения, сады с молодильными золотыми яблоками; есть Вальгалла, из которой постоянно доносятся весёлые выкрики героев, пирующих, пока не настанет Последний день; есть прекрасные валькирии — её верные подруги; есть её могучие братья и сёстры, другие асы. И есть маленький сын. Долгожданный ребёнок, о котором молила она Мироздание сотни и сотни лет, на которого не могла насмотреться, которого не могла нацеловать и налелеять вдоволь, да и просто спустить с рук. Целых полтора года она была рядом с ним, наслаждаясь каждым мгновением, любуясь маленькими ручками и ножками, золотыми мягкими кудрями, голубыми глазами, пухлыми щёчками, вдыхая молочный, такой детский запах. Её Тор был самым прекрасным ребёнком во всех девяти мирах. Как же она скучала по нему.       Только воспоминания о сыне спасали Фригг. Надежда увидеть его ещё раз, прижать к груди помогала отрешиться от того, что происходило в реальности. Помогала ждать, терпеть, молчать, когда хотелось кричать и молить остановиться.       Тяжёлая рука легла на макушку и, больно сжав давно не чёсанные волосы, дёрнула, заставляя запрокинуть голову и развернуться. Со слабым интересом богиня смотрела на склонëнное к ней лицо. Лафей был в ярости, отчего его алые глаза пылали раскалëнными углями, а скулы ходили под синей кожей.       — Не смей игнорировать меня, шлюха, если жизнь дорога. Ты должна слушать и трепетать.       Фригг хранила молчание. Она замолчала давно, и с тех пор Лафей не смог добиться от неё ни звука, кроме тихих стонов боли, когда сдержаться было совсем невозможно. Фригг понимала, что никакие слова не помогут ей спастись. Придя в себя в роскошных покоях, изобилующих шёлком, серебром и редчайшим белым мехом, она кричала. Требовала отпустить, требовала почтения, выкрикивала оскорбления. Когда явился Лафей, она буквально облила его презрением с головы до ног, насмешливо кривясь. Тогда она ещё верила в свою неприкосновенность. Увы, эта наивная вера быстро была растоптана тем, кто называл себя её хозяином. Его сила была слишком велика, чтобы асиня могла ей противостоять. Поняв, что пленница, которую он так страстно желал, не собирается подчиняться, йотун был в ярости, но сдержался. Неделю он ходил к ней, соблазнял властью, магией, богатствами и своим величием, предлагал подчиниться и стать его царицей. Тогда он мог бы по праву занять Асгард. По крайней мере, так он считал. Ничего не склонило гордую асиню к нему, и тогда Лафей пошёл другим путём. Утро восьмых суток стало первым ужасным днём в череде многих других. Йотун повалил её на кровать, не замечая отчаянного сопротивления, и брал, пока не насытился.       Фригг не думала, что может быть такая боль и такое отчаяние. Но она не склонила головы, даже оказавшись в кромешном аду. Тогда Лафей велел переместить её из покоев в темницу, надеясь, что холод, голод и вечный сумрак сломают волю асини.       Пощёчина обожгла щёку.       — Слышишь? Ты слышишь меня? — бушевал йотун, крича и брызжа слюной. Он схватил тонкий подбородок пальцами и сдавил до боли, вынуждая поднять голову.       Фригг безразлично отвела взгляд и уставилась в стену. Та полностью была исчеркана короткими полосочками, которыми женщина отмеряла время своего плена, высчитывая сутки по едва светлеющему небу за решёткой. Неожиданно на голову свалилось осознание, что ещё один день — и будет уже полгода. Полгода здесь, и никто так и не пришёл. Где же Один, где его сияющая армия? Иногда Лафей рассказывал о том, что происходило на воле. Глумливо описывал поражения асгардцев, их тщетные попытки пробиться в Йотунхейм и одолеть ледяных великанов. Фригг не знала, правда это или ложь, которую мерзавец выдумывал, чтобы сломить её дух. Но вот действительность говорит сама за себя. Может, супруг и вовсе решил отречься от неё, не терять бойцов, пытаясь освободить её из крепости в самом сердце ледяной пустыни?       Хрустальная одинокая слезинка против воли скатилась по щеке. Лафей резко замолчал, заворожённо разглядывая открывшуюся картину, а потом поспешно слизал солёную влагу, широко проведя языком по коже. Его дыхание участилось и стало тяжелее. Лафея, короля Йотунхейма, всегда заводили страдания. И он не привык отказывать себе в удовольствии.       Через некоторое время Лафей вышел из камеры, на ходу поправляя завязки штанов и довольно скалясь. Его шаги гулко раздавались в тишине, а когда смолкли, Фригг прижала ладони к лицу и тихо заплакала.