Такой же, как я

Я никогда не сказала бы, что люблю весну. Знаю, что звучит странно, ведь это время года поистине самое красивое: природа стремительно обновляется после холодного сна, окончательно избавляясь от остатков прошлогоднего убранства, но мне, к сожалению, некогда любоваться триумфом новой жизни, поскольку учебный год широкими шагами близится к своему завершению, и я не то что мира вокруг — вообще ничего, кроме бесконечных учебников, не вижу. На улице шумел молодой листвой озорной месяц май, когда мой телефон залился звонкой трелью, оповещая, что я должна оторваться от книги, с которой не расставалась последние несколько часов, и взять трубку. После затяжной тишины, стоявшей в комнате, неожиданный и довольно громкий звук показался мне иглой, скребущей по барабанной перепонке. От телефона я не отходила ни на секунду с того самого дня, когда приехала домой из Петербурга — одна, поскольку брат остался там, — но если раньше это казалось чем-то необязательным, то сейчас переросло в паранойю. Я жутко боялась пропустить звонок Антона, поэтому мобильник таскала с собой повсюду: на кухню, в душ, клала под подушку, когда ложилась спать. Вот и сейчас, только заслышав первые нотки мелодии звонка, я буквально отбросила учебник и быстро схватила телефон, от волнения едва попадая пальцами по нужным клавишам на экране, боясь не успеть ответить. «Только бы это был брат, только бы это был брат» — десятки раз успела мысленно взмолиться я за ту секунду, что в трубке стояла тишина. А когда на том конце наконец раздался тот самый голос, которого я так ждала все те несколько месяцев, что прошли с моего возвращения, мои ноги буквально подкосились, и мне пришлось схватиться за письменный стол, чтобы не упасть на пол. Однако на полу я всё же оказалась, медленно съехав спиной по широкому торцу письменного стола и подтянув к груди колени, когда услышала то, отчего окончательно лишилась равновесия. В моей голове не осталось никаких мыслей, там воцарилась звенящая пустота после слов брата: «Я собираюсь ехать к вам, в Александров. Готовьтесь встречать». Перед глазами пронеслись все те несколько месяцев, что прошли с нашей с ним последней встречи — это было как раз в тот день, когда Антон провожал меня на вокзал. Казалось, что я не видела брата целую вечность, и теперь в голове попросту не укладывалось, что уже через несколько дней я наконец смогу снова обнять его, услышать его смех и голос, не искажённый телефонной связью… Антон прибавил, что приедет не один, и это ввело меня в некое замешательство — не один, но кто тогда с ним? Наверное, кто-то из здоровых друзей, потому что отпускать инвалида одного в достаточно длинный путь — решение весьма рискованное, и я очень сомневаюсь, что ему позволят ехать в одиночку. Ну что ж, будем готовиться встречать гостей. Несколько дней пролетели со скоростью стрелы, пущенной из тугого лука, и вот уже я нервно поправляю волосы, глядя в смутное отражение на стекле папиного автомобиля по пути в аэропорт. Находиться в душном салоне было просто невыносимо, но я почти не чувствовала не по-майски сильной жары, поскольку мои мысли двигались в совершенно другом направлении. Кожа покрылась мурашками, колени начали предательски подрагивать, а с лица никак не желала уходить счастливая улыбка от предвкушения долгожданной встречи с братом. Папа вырулил на парковку около огромного, искрящегося от многочисленных стеклянных панелей здания аэропорта, и я тут же «прилипла» к окну машины, ища глазами знакомый силуэт на инвалидной коляске, но территория была почти пуста. Дрожь в коленях усилилась, и я лишь огромным усилием смогла подавить её и заставить себя успокоиться. Подошедшая сзади мама сжала мою руку и еле заметно кивнула мне: «Всё в порядке». Я вздохнула и стиснула её ладонь в ответ. Несмотря на то, что снаружи людей почти не было, внутри аэропорта царила настоящая кутерьма. Я тут же схватила широкую папину ладонь, чтобы не потеряться в толпе, и ещё крепче сжала мамину, ощущая себя маленькой девочкой. Будто мне снова пять лет, и мы гуляем всей семьёй где-нибудь в парке или на аллее, любуясь молодой зеленью и цветущими деревьями. Смех взлетает ввысь, разбиваясь о купол небосвода на тысячи крошечных хрустальных брызг. Мы с братом просто дети, ему девять лет, а мне пять, и нам ничего не нужно, кроме этого лета, этого дня, этой минуты. Он снова стоит на своих ногах, а моё лицо ещё не уродует шрам-рубец… Я резко открыла глаза, только сейчас осознав, что доселе они были закрыты, поскольку я с головой ушла в свои воспоминания. Стоявшая перед взором светлая картина разлетелась на осколки, возвратив меня в шум и гул аэропорта. Однако мне уже не горько, ведь я слышу голос, зовущий меня по имени откуда-то справа, из гущи толпы: — Мама, папа, Карина! Идите сюда, я здесь! Отец сориентировался быстрее, чем мы с мамой, и буквально потащил нас в сторону, расталкивая суетящихся и бестолково галдящих людей с их громоздкими чемоданами, о которые мы, впрочем, всё равно умудрились пару раз споткнуться. Антон, как оказалось, ждал нас около широкого панорамного окна, выходящего на взлётную полосу, на которой уже готовился к отправке в новый путь гигант-самолёт, распластавший белоснежные крылья, точно подбитая птица. Брат — он, как ни странно, был один, — протянул руки нам навстречу, и я видела, как по его лицу всё же расплывается плохо сдерживаемая улыбка. Первой в его объятиях оказалась, конечно, я. Антон настолько крепко стиснул меня своими сильными руками, что мне показалось, будто в моих лёгких совсем не осталось воздуха, а рёбра сейчас треснут. После меня брат поочерёдно обнял сначала маму, потом отца, и наконец откинулся на спинку своего кресла, буквально пожирая нас взглядом, словно не мог на нас наглядеться. — Как же я вас давно не видел! — Глаза у него сияли, и я отметила, что больше не вижу в них тоски и печали, как раньше, что не могло не радовать. Папа хотел было взяться за поручни коляски и направиться к выходу, но Антон остановил его: — Подожди, пап. Со мной приехала девушка, она сейчас придёт, нужно её подождать. Мне не послышалось? Он сказал «девушка»? У моего Антона появилась девушка? Видя наше недоумение — у мамы вовсе глаза чуть не на лоб полезли — брат поспешил исправиться: — Не в том смысле, что это именно моя девушка, не думайте ничего такого. Просто… ммм… знакомая поехала со мной, чтобы не отпускать меня одного. — Ну-ну, — хмыкнул отец, едва сдерживая свою фирменную улыбку в стиле «ага-так-я-тебе-и-поверил». Мы с братом хорошо знали её ещё с детства и не смогли не переглянуться. Я отметила, что Антон всё же невероятно изменился за полгода, прошедшие с нашей последней встречи. По-моему, у него даже манера разговора поменялась. Неужели на него так подействовал Петербург? Если так, то я очень этому рада. Вспоминая наш далёкий разговор тридцать первого декабря в кафе, я вижу, что мои слова, произнесённые тогда, действительно возымели эффект: Антон больше не опускает стыдливо глаза, когда проходящие мимо люди с интересом рассматривают его и его инвалидную коляску, не зажимается и не просит поскорее уйти, как это было раньше. Для меня брат навсегда стал примером того, каким сильным может быть человек, несмотря на своё положение. Папа докуривал третью сигарету под недовольное ворчание мамы, когда к нашей небольшой компании наконец подбежала какая-то незнакомая мне рыжеволосая девушка в рваных джинсах — видимо, та самая, что приехала с Антоном. Завидев её, тот сложил на груди руки, с явным недовольством глядя на неё, и мне еле удалось подавить смешок, потому что в этот момент брат был очень похож на отца — точь-в-точь папа, отчитывающий нас за проступок. — Марьяна, потрудись объяснить, где тебя носило сорок минут? — Я шла по павильонам, а там всякие штучки… В общем, затянуло меня, и я совсем позабыла про время. Прости, — покаялась незнакомка, неловко жестикулируя — если честно, я так и не поняла, что она хотела показать движениями своих рук. Видно было, что она действительно недавно спохватилась и примчалась сюда за считанные минуты: об этом свидетельствовали её растрёпанные волосы, рассыпавшиеся по плечам огненным веером, сбившееся дыхание и слегка покрасневшее лицо, россыпь веснушек на котором из-за румянца казалась ещё темнее. Говор у неё тоже был какой-то странноватый, непривычный, и чем-то смахивал на украинский. Повернувшись к нам, она попыталась сгладить неловкость: — А вы семья Антона, я правильно понимаю? — Родители кивнули, и девушка продолжила уже увереннее: — Он мне про вас рассказывал, но я не уверена, что точно запомнила имена. Ты его сестра… Арина, если я не ошибаюсь? — спросила она, протягивая мне руку. Я с неким удовольствием её пожала, ощущая, как во мне начинает зарождаться симпатия. — Карина. — Ой, прости, я просто не очень хорошо запомнила, — замахала руками девушка, — меня зовут Марьяна, я подруга твоего брата. Антон, может быть, ты сам представишь мне свою семью? — Она обернулась к брату, и тот, пряча улыбку, шутливо возмутился: — Ты без меня совсем ничего сделать не можешь? Ладно. Это моя мама, Софья Алексеевна, и папа, Владислав Дмитриевич. Ну, а с моей сестрой Кариной ты уже познакомилась. Кстати, семейство, — оживился брат, глядя на огромные электронные часы на стене аэропорта, — мы домой вообще собираемся? — Ну что ж, поехали домой, — согласился папа, погасил сигарету и принялся шарить по карманам в поисках ключей от машины. — Вы только учтите, что добираться придётся по меньшей мере часа два, а у нас в машине душновато, — предупредил он новоприбывших. — Выдержите? — Да уж как-нибудь, — неловко улыбнулась Марьяна и взялась за поручни инвалидного кресла. Антон закатил глаза, но «возникать» не стал. Папа не соврал, когда сказал, что в машине душно — за без малого час, что мы провели в аэропорту, салон автомобиля нагрелся на солнцепёке и превратился в настоящую парилку, не помогали даже опущенные до предела стёкла. Мне не повезло больше всех, потому что я оказалась втиснута между Антоном и Марьяной, и тепло их тел, смешиваясь в духотой в салоне, действовало на меня так, будто меня посадили в ванну, наполненную кипятком. — Если честно, я уже забыл, как выглядит наш город, — со смехом признался Антон, глядя в окно. — Петербург хорошо помню, Москву — кое-как, но всё же, а вот Александров совсем из памяти стёрся. — Марьяна, а ты с рождения живёшь в Санкт-Петербурге? — поинтересовалась я. Новая знакомая махнула рукой: — Да что ты, нет. Я недавно приехала в Питер из Мариуполя — это Донецкая область, Украина, — но уже успела полюбить этот город всей душой. Он невероятно красивый, и я очень надеюсь, что мне удастся остаться в нём на всю жизнь. Значит, я не ошиблась — она действительно украинка, вот чем объясняется её немного необычная манера речи. С каждый мгновением Марьяна всё больше и больше нравилась мне: скромная, весёлая, не слишком говорливая девушка, и что самое главное — она ни разу не задержала взгляд на моём шраме, даже исподтишка, мельком. Похоже, моя отметина её вовсе не интересовала, что не могло не радовать, ибо я безумно устала от постоянного внимания, прикованного к моему увечью. Когда мы наконец добрались до Александрова, мне казалось, что я совершенно забыла, как нужно ходить — мои ноги затекли до такой степени, что я почти их не чувствовала, поэтому выбралась из машины первой, чтобы хоть немного размять их. Марьяна нерешительно переминалась с ноги на ногу возле дверцы, пока папа пересаживал Антона на его кресло. Я знала, что ей неловко смотреть на это, и прекрасно её понимала — трудно видеть человека в неудобном для него положении. — Бог ты мой, здесь почти ничего не изменилось! — воскликнул Антон, заехав в свою комнату. Это было правдой — мама и папа решили ничего в комнате не трогать и оставить всё так, как было при брате. Разве что в углу красовались несколько не слишком презентабельных коробок с вещами, которые отец перетащил сюда из коридора, где они всегда стояли. В комнате ведь всё равно никто не жил, так что они не помешали. — Такое ощущение, что я и не уезжал никуда. Марьяну решили устроить в моей комнате на раскладушке, и пока папа искал эту самую раскладушку, мы с новой знакомой принялись разбирать вещи. К нам присоединился и Антон, заявив, что ему надоело бездельничать — и получив в ответ нарочито-язвительное: «Да неужели? Это же твоё постоянное состояние!» от меня. Закончив с делами, мы решили прогуляться, благо, жара спала, и можно было спокойно выйти на улицу, не боясь получить солнечный удар. Выгадав момент, когда Марьяна отойдёт от нас достаточно далеко — она решила купить мороженого, — я подозвала Антона к себе и тихо спросила: — Ты, конечно, извини за личный вопрос, но… Кто для тебя эта девушка? Только честно. — Не понял? — Брат приподнял бровь. А он, оказывается, неплохой актёр — я, если бы не росла с ним бок о бок, точно бы поверила. — Антон, не надо прикидываться сапогом. Я, слава Богу, не слепая, и прекрасно видела, как ты смутился, когда папа тебя спросил на этот счёт в аэропорту. Марьяна тебе нравится? Брат вздохнул и опустил голову, уставившись на свои сцепленные в замок руки. Я буквально почувствовала, как неудобно ему стало после моего вопроса, и, постыдившись, уже подбирала слова для извинения, но стоило мне открыть рот, как Антон заговорил: — Ты, наверное, меня не поймёшь. — Я попыталась было перебить его и сказать, что я уже взрослая и могу его понять, но он приподнял ладонь, заставляя меня замолчать. — Послушай меня, Карина. Я много думал над тем, что ты сказала мне тогда, зимой… Ты во многом была права, я это не отрицаю, но ты никогда не сможешь полностью убедить меня, что я такой же человек, как ты, несмотря на то, что я прикован к инвалидному креслу. Ты не сможешь, Карина, и не надо меня перебивать! — Начало фразы он произнёс с ощутимым нажимом, и мне стало неприятно. Он словно отчитывал меня. — Да, возможно, для тебя я по-прежнему такой же, как и до аварии, но это лишь потому, что я твой брат. А для других — тех, кто не знает меня, — я всего лишь жалкое существо. Или, как многие выражаются, «человек с ограниченными возможностями». Согласись, ведь это противно звучит. И дело в том, что такому, как я, сложно найти даже друга, который не будет постоянно давать понять, что он намного лучше, потому что в его жизни, слава Богу, не случилось то, что со мной. А найти любовь в моём положении вообще практически невозможно. Я уже почти уверен, что такое бывает лишь в дешёвых романах для подростков. Открой глаза, Карина, перестань жить иллюзиями! Очень тяжело находиться рядом с беспомощным человеком, который элементарно обслужить себя без чужой помощи не может. И обратной дороги нет. Каждое его слово для меня — словно ножевое ранение. До этого я и не подозревала, что Антон настолько низко себя оценивает, как человека. «Жалкое существо»… Я отказываюсь верить, что он действительно назвал себя так. — Теперь послушай меня. — Я присела на корточки перед его коляской, чтобы наши лица оказались примерно на одном уровне. Вышло, правда, не очень удачно, и я всё равно смотрела на него немного сверху вниз, но с этим уже ничего нельзя было поделать. — Может быть, всё действительно так, как ты думаешь. Но ведь попытка тебе ничего не стоит, так почему бы не попробовать? Признайся ей, Антон. Может быть, она ответит тебе взаимностью? Брат криво усмехнулся и покачал головой. — Какая же ты всё-таки наивная. Если бы я боялся только того, что моя симпатия не найдёт ответа, давно бы признался. Не надо делать из меня героя дурацких книжек для тринадцатилетних девчонок, хорошо? Дело не только во взаимности. Я наоборот боюсь того, что, возможно, тоже ей нравлюсь. Потому что тогда Марьяна захочет, чтобы мы были вместе, а я этого допустить не могу. Если уж так случилось, что я обречён остаться одиноким на всю жизнь — это не значит, что я имею право губить чужие судьбы. Марьяне всего двадцать лет, у неё ещё всё впереди, и я не хочу портить её будущее, превратив его в бесконечную возню с инвалидом-колясочником. Она не заслуживает этого. На этом наш разговор закончился. Точнее, я хотела ещё что-то сказать, но Антон мотнул головой и показал вперёд, за моё плечо: к нам быстрым шагом приближалась Марьяна, держа в руках три рожка мороженого. Я быстро встала, отряхивая джинсы от пыли, и постаралась сделать вид, будто ничего из ряда вон выходящего, пока её не было, не произошло. Больше к этой теме мы с братом не возвращались, однако его слова: «То, что я обречён остаться одиноким на всю жизнь, не значит, что я имею право губить чужие судьбы» навязчиво крутились в моей голове, мешая перевести внимание на что-то другое. День близился к концу, но в парке, как ни странно, было довольно многолюдно. На пруду крякали городские утки, вокруг нас бегали детишки с игрушками и шариками, а несколько раз чинно прошёл самый настоящий пушистый пони — я часто видела таких на улицах, на них катаются дети. Когда мы остановились в тени одного из деревьев и сели на лавочку — в смысле, сели мы с Марьяной, Антон остался в кресле, — к брату подбежала маленькая девочка с задорным хвостиком на макушке и шариком, привязанным к лямке рюкзачка, что был у неё за спиной, и поинтересовалась: — Почему ты на таком странном стульчике сидишь? — Она ткнула пальчиком в инвалидную коляску. Антон улыбнулся малышке и вздохнул. — Потому что я не могу ходить. Видишь, какие у этого кресла большие колёса? Они заменяют мне мои ноги, которые у меня не работают. — И ты совсем-совсем никогда не сможешь ходить? — Глаза девочки расширились от удивления. Похоже, инвалидов-колясочников она никогда ещё не встречала. — Я не знаю. Может быть, смогу, а может быть, и нет, — слукавил Антон. Девочка несколько минут молча рассматривала его, а затем вытащила из своего маленького рюкзачка крошечную птичку, сложенную из листка бумаги — мы с братом сами когда-то делали таких, когда нам было восемь или десять лет, — и протянула её ему: — Смотри, эта уточка может исполнять желания. Надо просто ей сказать, чего ты хочешь, и положить её в воду, в пруд, и тогда она поплывёт в волшебную страну и попросит добрую фею, чтобы она сделала то, чего ты просишь. Попроси её, чтобы ты смог ходить, а я отнесу её в воду и отпущу. Обещаю! Мы с Марьяной переглянулись и хихикнули. Так мила была эта детская непосредственность и вера в чудо… Мне самой на секунду захотелось снова стать таким же ребёнком, у которого нет никаких проблем, который верит в волшебную страну и добрых фей. Поверить не могу, что я когда-то была такой же малышкой. Антон осторожно взял хрупкую бумажную фигурку из рук девочки и улыбнулся. — Я хочу ходить. Слышишь, уточка? Хочу ходить. Пожалуйста, передай доброй фее моё желание. — И отдал её обратно ребёнку: — Можешь отпускать. Теперь моё желание сбудется? — Конечно! — Девочка радостно закивала, отчего хвостик на её голове смешно задёргался, взяла птичку и побежала к пруду. Антон проводил её взглядом и вздохнул. — Хотел бы я, чтобы эта птичка действительно оказалась волшебной… Но так не будет. Последние его слова прозвучали так горько, что мне стало не по себе. Неужели разговор с малышкой так сильно задел его? Судя по лицу Марьяны, она тоже об этом задумалась. Она даже привстала со скамейки, видимо, желая подойти к Антону, но тот помотал головой. — Не надо, всё хорошо. Просто… немного задумался. Но я всё же чувствовала по его тону, что в его душе словно с болезненным звоном разорвалась ещё одна ниточка. *** А наутро нас всех одновременно разбудил громкий вопль Антона из его комнаты — не предвещающий что-то страшное, а больше шокированный, но не напуганный. Пока мы с Марьяной продирали глаза, к брату уже забежали родители, и теперь за стеной слышались их взволнованные голоса. Похоже, что-то случилось. Мы как были, в пижамах, влетели в соседнюю комнату и застали странноватую картину. Антон сидел на кровати, опираясь на подушку, прислонённую к спинке, и закрыв руками лицо. Папа расхаживал по комнате с телефоном в руках, а мама сидела на краю кровати брата и приобнимала его одной рукой. Тот бессильно привалился к её плечу, как беспомощный ребёнок. — Что тут случилось? — напряжённо поинтересовалась бледная как смерть Марьяна. У меня словно отняло дар речи, и я могла лишь, шокировано хлопая ресницами, взирать на открывшуюся мне сцену. — Я не знаю, Марьяна, — дрожащим голосом произнесла мама, всё так же прижимая к себе Антона. — Он так кричал, что разбудил нас, мы подумали, что что-то не так, он что-то сказал отцу, я не слышала, что, но больше ничего не говорит, ничего… — Ноги, — вдруг хрипло произнёс Антон. — Ноги? — непонимающе переспросила я. Брат кивнул и ткнул пальцем в своё бедро, прикрытое одеялом. — Ноги, — повторил он. — Я проснулся и понял, что чувствую их, а раньше этого не мог. — То есть… — До меня медленно начало доходить, что это значит. Антон закивал, глядя на меня сияющими глазами. — Я смогу ходить, Карина, — дрожащим голосом сказал он, похоже, сам не веря в то, что говорит. — Я смогу ходить. Мама ахнула, а я сама не сообразила, как оказалась на его кровати, крепко обхватив шею брата и уткнувшись в его плечо носом. Мама обняла нас обоих, а с другой стороны нерешительно примостилась Марьяна. К нам присоединился ещё и папа, и тут случилось то, чего я не ожидала: у Антона дрогнули плечи, он несколько раз тихо всхлипнул, зарывшись в мои волосы, и я вдруг поняла, что он плачет — плачет по-настоящему, но уже не от боли или отчаяния, как раньше, а от счастья. Я ещё крепче обняла брата, и тут меня посетила и ещё одна мысль, которая заставила почти взвизгнуть от восторга: ведь если Антон сможет ходить, получается, что он может снова вернуться к прежней жизни и наконец признаться Марьяне в своих чувствах. Теперь он действительно такой, как я. Как там говорят? Надежда умирает последней? А за окном шумит молодой листвой озорная весна, ставшая для нас волшебной и для каждого — по-своему личной. Весна восстановления, обновления, начала новой жизни. Весна нашей семьи. Весна моей надежды.