***
Болезнь постепенно сходила на нет, и я раздумывал: выгонит ли меня Аксель, если узнает, что я выздоравливаю? Что он скажет, когда термометр покажет приемлемую отметку и станет ясно, что я могу сам о себе позаботиться? Случилось то, чего я боялся. «36,7». Мысли лихорадочно искали выход. Прикинуться на грани смерти и сделать вид, что градусник сломан? Опустить его в горячую воду? Разум подсказывал, что это бесполезно. Если он захочет меня вышвырнуть, то сделает это в любом случае. Но как же хотелось остаться... — Енотище, ты дома? — раздалось громко с коридора. Странным прозвучал вопрос. Я даже слегка остолбенел, услышав эти слова от пришедшего со съёмок Акселя. Возникло желание сказать: «Да, дома», но ведь дом был не мой, а его. И тем не менее именно в его доме я начал ощущать себя на своём месте. Дома... — Пазл сошёлся. — Что? — спросил я с испугом, как-будто Аксель тайно проник в мои мысли, но всё оказалось гораздо проще: он, показавшийся в дверном проёме, с улыбкой смотрел на собранный пазл, купленный недавно специально для меня. — А... Пазл... Да, я собрал его. Это было... Не успел я добавить: «Интересно», как Аксель пересёк комнату и склонился надо мной, дотрагиваясь губами до моего лба. Несколько секунд он не двигался. Показалось, что этим счастливым дням пришёл конец, но... — Знаешь, я столько всего накупил, что тебе просто придётся стать для меня подопытной свинкой... Ну, или на худой конец енотом, — он усмехнулся, — и испробовать все методы лечения, которые я вычитал в интернете. И да, добавлю твоё любимое — снова. Кстати, я скучал по тебе... — Брайан тоже скучал по тебе. — Я тебя ненавижу, — откликнулся он и тут же убежал на кухню. До вечера Аксель изо всех сил угождал мне, заботился как о ребёнке, пытался быть милым (правда, надолго его не хватало, и он снова становился собой), а я со всех сторон был объят его заботой и вниманием. Когда он лежал рядом, положив мою голову себе на грудь и перебирая пряди моих волос, мне стало горько от того, сколько боли ему пришлось перенести из-за меня. В этом маленьком человечке было столько внутренней силы, что это поражало и приводило в недоумение. Я слегка приподнял голову и заглянул ему в лицо. Его рука замерла в моих волосах. Когда смотрел на него, мне почему-то внезапно подумалось о том, что это не он, а я — тот Маленький принц, который бросил свою розу и лишь через время, поняв свою вину, осознал, что она такая одна и другой ему не надо. — Ты особенный, — сорвалось с моих губ. Он опешил, но засмеялся, по своему обыкновению, пытаясь скрыть некоторую неловкость и смятение. — Есть много людей, похожих на меня, — только и ответил я. И я заговорил, повторив слово в слово цитату из своей любимой книги, которая за годы буквально отпечаталась в моём мозгу, но переиначив её на свой лад. И с каждым моим словом с лица Акселя сходила на нет улыбка, а глаза расширялись и становились пугающе-глубокими. — «Они красивые, но пустые. Ради них не хочется умереть. Конечно, случайный прохожий, поглядев на них, скажет, что они такие же, как ты. Но мне ты один дороже всех их». Его пальцы, почивающие в моих волосах, стали подрагивать. Переведя дух, я продолжил: — Ведь это не им, а тебе я звонил посреди ночи в слезах после прочтения очередного письма. Это тебя, а не их я обнимал каждый раз, когда не мог справиться с волнением. Это ты приезжал ко мне всегда, когда я просил тебя приехать, независимо от времени суток. Это тебе, а не им я доверил все свои страхи и сомнения. Это ты, а не они признался мне в любви... Это ты делал всё, чтобы доказать свои чувства. Это ты, а не они заботился обо мне. Ты, а не они приютил у себя моего питона, хотя до ужаса их боишься, и даже кормил его. Это не они, это ты меня приручил и стал для меня единственным в целом свете... Он должен был сделать что угодно — рассмеяться, толкнуть меня, съязвить, но вместо этого он сделал нечто другое. Он резко оттолкнул меня, отвернулся и... заплакал. И весь мой мир разрушился. Я никогда не желал причинять ему боль. И, видя его страдания, я боялся даже дышать. Одно было ясно — больше ничего не будет как прежде. Солнце завтра не будет светить, как сегодня, а звёзды могут стать больше или насовсем исчезнуть. Оставалось совершить последнее, самое важное — то, что разрушит всё или спасёт. — Аксель... Я люблю тебя.***
Его тело замерло. Но он даже не повернулся... Это было больно, но ожидаемо. Я заслуживал этого. Заслуживал и чего похуже, но, так как опускаться ниже было уже некуда, пришлось просто подарить ему то, что задолжал за это время — правду и искренность. — У меня нет температуры. Благодаря твоей неустанной заботе, которой ты окружал меня эту неделю, я пошёл на поправку. Ты ведь понял это? Молчание. — Знаю, что понял. И теперь у тебя нет причин больше держать меня здесь. Но сегодня кое-что произошло... И я понял, что не могу уйти, не сказав тебе то, что должен был сказать уже давно. У тебя нет ни единой причины прощать меня, да и я не уверен, что меня стоит прощать, но... Если вдруг... — Я тебя не прощу, — выдохнул он, а затем, спохватившись, поспешно добавил: — Не сейчас. Несмотря на горький смысл этой фразы, я улыбнулся. Кое-что всплыло в памяти. — А когда простишь? — осторожно осведомился я. Минута молчания. — Я скажу тебе когда. Я снова улыбнулся самому себе и подождал минуту. — Уже? Тяжёлое прежде дыхание Акселя стало настолько тихим, что, если бы я не видел его еле видимое покачивание из стороны в сторону, подумал, что он не живой. — Нет. В его голосе появилась теплота. Он сразу всё понял. Опять комнату окутала тишина. — Уже? — Максанс, — предостерёг меня он. Я вздохнул и сделал то, что должен был — на коленях пересёк разделявшее нас на кровати расстояние и крепко-крепко обнял Акселя, уткнувшись носом ему в спину. Он вздохнул, но не стал противиться моей близости. — Уже? — проговорил я ему в спину. Вопреки ситуации, меня беспокоило то, что своим признанием я в очередной раз ранил его, и мой разум отчаянно говорил о том, что Аксель не простит меня за всю ту боль, что я ему причинил. Не сможет. И вопреки лёгкому юмору, искренняя надежда сквозила в моём голосе. — Блядь, Макс, ты такая заноза в заднице... «Да, да, я люблю тебя. Моя вина, что ты этого не знал». Он наконец-то осмелился повернуться, от чего кровать тихонько заскрипела. — Когда мы будем трахаться, нужно будет делать это на полу, — он критично осмотрел слегка скрипящую кровать и поджал губы, а затем послал мне улыбку, которая была особенной и предназначалась только мне. — Прости меня, Аксель... — И что ты собираешься делать теперь, после своего признания? — Хм... — задумался я, перебирая варианты и склоняясь всё же к одному. — Собирать вещички и валить? — Это единственное, что ты должен был бы сделать, — справедливо заметил он. — И единственное, что я сделать тебе не позволю. — И почему же? Он взял мои ладони в свои и запечатлел на них нежный поцелуй, а потом снова посмотрел на меня. — Потому, что я тоже люблю тебя.