***
«Комната Джованни», Джеймс Болдуин Именно это значилось на обложке книги, которую я держал в руках, когда Аксель уехал рано утром на съёмки, а я был в его квартире, которая с его уходом вмиг утратила всё очарование. Последняя встреча с Агатой оставила меня в хорошем расположении духа, и я помнил о том, что она обещала прислать книгу, которая, по её словам, «поможет сделать нелёгкий выбор между... и между» и разобраться в потёмках души. И вот, когда мы с Акселем заехали ко мне домой, чтобы собрать вещи, я обнаружил в почтовом ящике ту самую книгу. Только прочитать её удалось лишь несколько дней спустя, когда я оказался в квартире один. Каждая прочитанная страница рождала во мне... что-то пугающее. Книга вызывала отторжение, иногда хотелось закинуть её вглубь комнаты и никогда больше не брать в руки, но оторваться от неё у меня не хватало сил. Смятение, грусть, горечь, боль, испуг — эти чувства полностью овладели моим сознанием, а перед глазами начали мелькать обрывки воспоминаний. Прежде забытое вдруг вспомнилось с ужасающей ясностью и с каждой новой страницей погружало в давно похороненное некогда в далёких глубинах сознания прошлое.(цитаты из книги, перемежающиеся с флешбэками)
Джованни не сводил с меня глаз, и тут я почувствовал, что никто в жизни не смотрел на меня так, как он.
Я боялся. Боялся того, что не смогу доказать, что роль Элиотта предназначена для меня, что знаю и чувствую это. Но чувствовать мало, помимо этого нужно уметь доказать. Тогда в холле я совсем обезумел от волнения. Губы были искусаны до крови, а взгляд метался из стороны в сторону, пока глаза не зацепились за чей-то посторонний взгляд. Эти глаза смотрели на меня по-особенному. По крайней мере, мне так показалось. Его взгляд был слегка удивлённый, но было в нём что-то ещё, что-то, что трудно описать... Одно лишь понятно — ни до, ни после так на меня никто не смотрел.<i>...
— Полюби его, — горячо зашептал Жак, — и не мешай ему любить тебя. Неужели ты думаешь, что на свете есть что-нибудь важнее любви? А сколько будет длиться ваша любовь — какая разница. Ведь вы мужчины, стало быть, вас ничто не связывает. Эти пять минут в темноте, всего-навсего пять минут — они стоят того, поверь мне. Конечно, если ты станешь думать, что они грязные, они и будут грязными, потому что ты проведешь их без отдачи, презирая себя и его за эту плотскую любовь. Но в ваших же силах сделать их чистыми, дать друг другу то, от чего вы оба станете лучше, прекраснее, чего вы никогда не утратите, если, конечно, ты не будешь стыдиться ваших отношений и видеть в них что-нибудь дурное.
— Макс, не стоит бежать от себя, — напутствовала сестра, когда я всё-таки сумел найти смелость признаться в своих чувствах к Акселю — ей и себе. — Ты ведь любишь его? Любишь же? — Люблю. — Что тогда тебе мешает? — Мешает то, что я встречался исключительно с девушками. Парни не нравились мне даже никогда! А тут появился он, и... — ...куда-то исчез хорошо тебе знакомый и привычный Максанс, — заключила она. — Да. — А может, этот Максанс никуда не исчезал? Может, именно с Акселем он настоящий, просто спал в тебе долгое время? Или ждал появления этого парня, чтобы раскрыться. — Агата, я не знаю. Я не знаю, как воспринимать это и что делать. — Да вот так. Люби его и позволь ему любить тебя. — Для него это временное. — Конечно, Макс, верь его девушке. Знаешь что... — вдруг осенило мою сестру. — Я читала однажды хорошую книгу. Сейчас не хочу говорить подробности, ты сам прочитаешь и поймёшь. Я пришлю тебе её по приезду домой. — По рукам. — И... Если любишь его, борись. Кто сказал, что любить легко?. . .
Не так уж много людей умерло от любви. Но сколько погибло и сколько погибает каждую минуту оттого, что им её не хватает?
— Скажи... ты хочешь найти кого-то? Одним лёгким взмахом он отвёл руку и струхнул серебристый пепел в пепельницу, почти доверху наполненную окурками. Наши пальцы насквозь пропахли дымом, но имело ли это значение? Нет, значение имел лишь тот момент. — Ноэль, не начинай. Ты знаешь, чем закончились мои последние отношения. Главное слово в этом предложении — закончились. — Эл любила тебя. — Элис, — по своему обыкновению поправил я его. Хоть мы расстались, для меня почему-то было важным называть её полным именем. — И я любил её. Но мы расстались. — И ты не хочешь больше отношений? — Почему же. Хочу... наверное. А вообще-то не знаю. — Это неплохо — любить кого-то. — Да. Но плохо — быть к кому-то привязанным и расстаться. — Ты всё ещё любишь её? — Нет. Уже нет. — Чувак, я знаю достаточно людей, которые не заводят отношений. Им просто это не надо. Но ты... Поверь, внутри тебя столько любви, что тебе просто необходимо делиться ею с другими, — заключил с улыбкой друг. — Ну, в этом есть истина. — Тебе нужно найти такого же любящего человека. Такого же тактильного. — Едва ли это легко, — проворчал я, зарываясь рукой в волосы и пытаясь их взъерошить. — Найди того, чьи глаза найдут твои. Чьё прикосновение взбудоражит тебя. В то мгновение ты поймёшь, что это тот самый человек. — И что мне тогда делать? — Не закрывайся, как умеешь. Остальное он сделает сам. Тогда я ещё не ведал, что слово «он» было пророческим.. . .
Джованни посмотрел на меня, и на его лице я снова прочитал то, что уже не раз замечал в течение этой ночи — его красота и притворная развязность скрывали душевное смятение и страх, а под сильным желанием нравиться каждому встречному таилась жуткая неуверенность в себе.
— Что для тебя — неуверенность в себе? — спросил я однажды, когда был дома у Акселя и мы сидели на его кровати, прикуривая косяк. — Хм... — он задумался. — Пожалуй, неуверенность в себе — это думать, что никогда не трахнешься. Я засмеялся. — А что думает по этому поводу второй Аксель? — Второй Аксель? — в недоумении переспросил он, обхватывая пальцами протянутый мною косяк. — Да. Второй. Тот, который более уверен в себе. — А вот второй думает, что неуверенности не существует, это всё в голове. Это можно включить и выключить по желанию. — А что думает тогда Аксель, сидящий сейчас рядом со мной? — Он... не так уверен в этом. — Тебе это причиняет неудобства? — В некотором роде. Но, пока об этом никто не знает, всё хорошо. — Я знаю. — Но ты не будешь использовать мою слабость при каждом удобном и не очень случае. Поэтому с тобой я не очень-то это скрываю. Мне стало жаль его. Этому парню пришлось отрастить толстый слой брони, под которым скрывался хрупкий и ранимый Аксель. Казалось, ему нередко приходилось страдать в связи с этим, поэтому он выбрал более выгодную оболочку — Аксель-веселун. Он правда был весёлым и шутливым, но нередко использовал это как защиту, скрывающую его истинные мысли и чувства. И я чувствовал это каждый раз, когда в дело вступал «придурок Аксель». — Кстати... — проговорил он, вновь беря в руки косяк так, что наши пальцы на долю секунды соприкоснулись. — Спасибо за понимание.. . .
Он бросился ко мне в объятия, резко привлёк меня к себе и как бы говоря мне: «Я твой», постепенно подталкивал меня к кровати. Наконец, мы оба оказались в постели. В моём мозгу отчаянно билось: «Нет! Нет!», но тело моё сокрушённо твердило: «Да! Да! Да!»
Он подскочил на кровати и повалил меня на неё, запрыгивая мне на ноги. — Что происходит? — Попытка снять домашнее порно. Он залился смехом, но буквально через мгновение смех стих, а потом он наклонился и прижался губами к моим. Прошёл ли час или всего лишь минута — ответа на этот вопрос не знал никто, но я помню лишь то, что поцелуи из невинных превратились в напористые, жадные… И чем дольше мы целовались, тем меньше одежды на нас оставалось.. . .
Казалось, он просто спокойно ждал, что я преодолею разделявшие нас несколько шагов и снова обниму его. Он ждал этого, как ждут чуда на смертном одре, чуда, которое никогда не произойдёт. Нужно было немедленно уходить! То, что скрывалось за маской его спокойствия, бушевало и в моей душе — я понимал, что ещё немного и окончательно погибну в этом омуте, который зовётся Джованни.
— Это ничего для меня не значит. Пока до меня с трудом доходил смысл его слов, он продолжил: — Я пил до твоего прихода к Давиду, пил после, пил здесь… А когда полез на тебя, это было шутки ради, ты ведь понял это? — Но… — Я люблю свою девушку, ты любишь свою. Для меня наш поцелуй, произошедший по-пьяни, значит не больше, чем если бы я поцеловал какого-то приятеля на вечеринке. И, по-моему, это случалось с каждым, так ведь? — Значит… всё как раньше? — Да. — Забудем, что было сегодня, и продолжаем жить дальше? — только и смог спросить я. — Именно. — Без недомолвок? — Абсолютно. — Ничего не было? — А что-то было? С неприятным осадком я заметил в своём разуме маленького хиленького червячка, который сказал, что мы оба лжём друг другу и знаем это, но поспешил раздавить его, чтобы не чувствовать себя таким дерьмом, каким был на самом деле. И когда Маленький принц покидал мою квартиру, я так и не нашёл в себе смелости посмотреть ему в глаза…. . .
И с каждым шагом становилось всё более невозможно повернуть назад. В голове было пусто, или, скорее, мозг стал одной огромной анестезированной раной. У меня была только одна мысль: «Когда-нибудь я ещё буду плакать об этом. Когда-нибудь я буду рыдать».
— Я люблю тебя. Пока я всеми силами пытался восстановить дыхание, он отпрянул от меня, не убирая рук с моей спины, и меня отделяла всего одна секунда, прежде чем наши глаза могли встретиться. Я знал, что он увидит в моих глазах, но также знал, что именно я так не хочу увидеть в его — отражение моих собственных, которые таили в себе все тайные мысли, побуждения, помыслы... Всего одна секунда — и будет уже не вернуться назад. Всего одна секунда — и... — Чёрт... Прежде чем я осмелился посмотреть ему в глаза, прозвучал звук звонящего в моём кармане телефона. — Ответь ей. — Да, Камиль.... . .
Трудно сказать, когда я впервые понял, что Хелла мне надоела, что её тело приелось мне, что оно непривлекательно и, вообще, она меня раздражает. Всё произошло как-то вдруг, хотя копилось исподволь давным-давно. Я смутно замечал это, когда Хелла кормила меня ужином и, наклонившись, легонько касалась кончиками грудей моего плеча. От отвращения меня прямо передёргивало. Раньше мне нравился приятный, какой-то домашний запах её белья, развешенного в ванной комнате. Теперь же оно оскорбляло моё эстетическое чувство и всегда казалось грязным. Её тело, прикрытое этими дурацкими тряпками, стало казаться мне до смешного нелепым. Когда я смотрел на голые округлости её тела, мне до смерти хотелось, чтобы оно было скроено грубее и крепче, как у Джованни. Её полные груди наводили на меня ужас, и когда она лежала подо мной, я вздрагивал при мысли, что живым мне из её объятий не вырваться. Словом, то, что прежде пленяло и возбуждало меня, теперь вызывало отвращение.
Камиль... Мне нравится эта женщина. Она, в каком-то смысле, идеальна: милая и хрупкая, и в то же время сильная и стойкая. В ней умело сочетаются противоположности: чёрное и белое, квадратное и круглое, мягкое и твёрдое, сладкое и солёное. Много граней, много качеств, которые я вправду ценю в людях. Мог ли я полюбить её? Всякий раз я давал ответ «Да», когда отвечал на её объятия и поцелуи, когда говорил комплименты. Но всякий раз, когда вспоминал моменты нашей духовной и тактильной близости с Акселем, всё моё нутро сжималось и кричало в подсознании: «Нет!» — Ты так долго, — руки Камиль, тихо вошедшей в душевую кабину, обвили меня сзади, и она всем телом прильнула к моему. Её губы начали запечатлевать на моей спине невесомые поцелуи. Это было приятно, но... Это казалось неправильным, ведь до её прихода мои мысли вертелись вокруг Акселя, а тут вошла она... Это показалось изменой, и хотя подсознание утверждало, что рядом моя девушка и ничего такого не происходит, сил повернуться и ответить на её действия я не нашёл. — Мне пора.***
По моим щекам неутомимо стекали слёзы. Я не в силах был остановить их поток, не пытался стереть с лица или взять себя в руки. Этого не стоило делать. Нужно было позволить себе такую маленькую и такую необходимую слабость... Почти два месяца назад я познакомился с Акселем. Это произошло внезапно, как молния, в одночасье разверзшая небесную гладь. И хотя гроза предупреждает о приближении молнии, ты никогда не можешь в точности высчитать, через сколько секунд она расколет небо и куда может попасть. Точно так было и с ним. Он просто влетел в мою жизнь — спокойную, размеренную — и раскололась опора под моими ногами. И тогда, когда я должен был упасть в самую глубину пропасти, я взлетел. Он стал мне другом... Или не стал?.. Может, он изначально был кем-то больше, но я начисто откидывал любые, даже самые отдалённые мысли в эту сторону? Дэвид... Пожалуй, я был похож на героя этой книги даже больше, чем хотел. Следя за его поведением и действиями в качестве стороннего наблюдателя, я видел наше сходство, и это было сродни пощёчине. В одноимённой книге король предлагал сделать Маленького принца министром юстиции и сказал такую вещь: «Себя судить куда трудней, чем других. Если ты сумеешь правильно судить себя, значит, ты поистине мудр». Так вот, в двадцать пять лет я постиг эту фразу. Благодаря прочтённой этим днём книге, я могу сказать, что был слеп. И глуп. И не искупят годы чувства вины, которое пледом окутало мою душу; однако окутало не теплотой и мягкостью, а холодом и липкостью. Все мои страхи были в этой книге. Дэвид с его тотальной неуверенностью и эгоизмом — это ведь я. Своей неуверенностью я душил себя изнутри, а неуверенность рождала эгоизм, который душил в свою очередь Акселя. Когда я отвергал его или возводил между нами стену, это было мучительно, ведь раз за разом она давала трещину, которую бесконечно приходилось латать — и так снова и снова. Но если мне это было мучительно, как же тогда было ему? Можно сказать, что я не знаю, как ему было, но, сказав это, я совру. В его глазах отражалось всё, и хотя он ни единого раза не упрекнул меня, не выказал своей боли, я видел его чувства. И чем больше я видел в его взгляде, тем чаще отводил в сторону свой. Было так просто — погрязнуть в своих сомнениях, попросту жалеть себя. Считать себя жертвой было удобно. Винить кого угодно, только не себя — тоже. Теперь же, когда мне открылись глаза на то, что я говорил и делал по отношению к Акселю, мне захотелось похоронить себя. Никогда прежде я не чувствовал себя таким недостойным его любви. Подобно Дэвиду я отторгал любые мысли о том, что люблю Орьяна. Почему? Это было не потому, что я был гомофобом, отнюдь. Мне повезло родиться в толерантной семье и расти в толерантном обществе; только вот сама мысль о том, что я мог влюбиться в парня... была пугающей. Почувствовал это, и мне показалось, что я стал самому себе чужим. Есть много сторон, которые стали известны в последние годы, о существовании которых я даже не подозревал, но куда, куда пропал Максанс, любивший женский пол? Любил ли девушек вовсе или делал вид? Что на самом деле этот человек, чьё отражение в зеркале стало мне чужим и малознакомым, чувствовал по отношению к ним? Бисексуальность, пансексуальность... Это так странно. Будто я всю жизнь любил одно, а полюбил совершенно противоположное. И любил ли я то одно... Да, любил. В моей жизни была девушка, которую я любил. Элис была той, с кем мы были на одной волне. Она была забавной, весёлой, улыбчивой, я бы даже сказал — искрящейся. Для меня было ужасным потерять её, но избежать расставания нам не удалось. В какой-то определённый момент мы оба поняли, что наши пути разветвляются и нас ожидает разная дорога. Расстаться было решением болезненным, но, несмотря на это, правильным. Однако оно покрыло меня невидимой плёнкой-коконом, укрывая от новых разочарований и новой боли. Камиль могла помочь мне вновь полюбить, но её сердце так и не дотронулось до моего. Оно шло навстречу, но моё к нему не вышло, оставшись сидеть в темнице, в которую я же его и запер. Только те, кто любил и терял, знают, как это больно. Это ломает. Так случилось со мной. Мне дорога Элис, и я так хотел бы снова общаться с ней, как делают многие расставшиеся пары, только в нашем случае это не работает, и мне жаль, что позволить себе мы этого не можем. Наверное, отношения с Камиль были обречены изначально. Это знала она. Это знал я. Но обе стороны пытались быть вместе, будто кроме нас в мире не было никого и только мы были друг у друга. Камиль была для меня Хеллой. Она была бы идеальной парой, но парой стать не смогла. Скорее она была чем-то инородным, тем, что не было со мной изначально, но то, что я отчаянно и изо всех сил пытался искусственно прилепить. Поверить в то, что Аксель не имеет серьёзных чувств ко мне, было глупостью. И я поверил лишь отчасти. В душе же всё время знал, что это ложь. Такие вещи чувствуешь. Наверное, невозможно хоть каким-то внутренним «я» не почувствовать истинное отношение человека к тебе. А он не говорил, он показывал действиями своё отношение. Имел ли я право на сомнения? Нет. Но в этом весь я. Кажется, что я сомневался всю жизнь, прежде чем пришёл к пониманию того, что было ясно в тот день, когда наши глаза и сердца нашли друг друга. Эта книга обнажила мою душу, обнажив при этом все раны, что я так тщательно скрывал от посторонних глаз, прячась в свою «комнату Джованни» и наивно полагая, что в ней безопасно... Но появился мой Дэвид в лице Акселя, и я осознал, что он может сделать это — вывести меня из затхлой, сырой и мрачной комнаты с замазанными известью окнами, в которую я сам себя, подобно Джованни, заточил, желая лишь одного — чтобы нашёлся человек, способный вызволить меня из этого убежища...