У каждого человека есть своя точка невозврата. Для кого-то это смена работы, для кого-то — рождение ребёнка и создание семьи. Для меня же это свет ангельских глазок в темноте. Да, именно он.
Пойманная, я стою на пустынной улице под пронизывающим ветром, который пытается сломить меня. К счастью, нельзя сломать ту, что уже сломлена. Чем дольше вглядываюсь в лобовое стекло чёрной бмв, тем быстрее теряю себя. Родные губы, родные глаза, родные руки. И такой чужой их обладатель. Когда-то тёплые глаза сейчас отдавали ни чем иным, как холодом, а нежно обнимавшие меня руки теперь избегают любой возможности соприкоснуться с моими.
Когда мы так изменились? Или он всегда таким был?
Под его надменным взглядом в свете ангельских глаз опускаюсь перед ним на колени.
— Мой Король, — шепчу я, приклоняя голову, со стремительно нарастающей ненавистью к себе самой. Когда я такой стала? Когда он сломал меня. Ему подарила меня Судьба, но он, сочтя, что я очередная игрушка, выкручивал мне руки, ноги, голову, ставил меня в пару к одному, двум, трём... (господи) Кенам; выкручивал, ломал меня и смеялся.
— Ты такая слабая, малышка.
Слова страшные, голос нежный. Его язык ласкает моё имя, когда он начинает обходить меня справа. Как будто волк запугивает свою жертву перед тем, как напасть, чтобы всецело насладиться её беспомощностью и страхом.
Я не слабая... Была не слабой.
Не в силах поднять голову, клонюсь к земле ещё больше, буквально дышу свежестью мокрого асфальта. Ему это нравится. Нравится чувствовать власть надо мной. Нравится знать, что ему всё сойдёт с рук и он всегда может уйти и вернуться, чтобы продолжить эту игру.
Тик-так.
Ноги уже давно затекли. Единственным желанием было их вытянуть, но он держал меня за плечо, из-за чего я вынуждена была сидеть на коленях.
— Ты ослушалась меня, — чеканя слова, произносит Король, применяя силу, отчего мне кажется, будто он скоро вдавит меня в асфальт и потом в него же закатает.
Нахожу в себе смелость поднять глаза — и замираю. Он в ярости. Знаете, как чувствуют себя маленькие дети, у которых отбирают (ну, или пытаются отобрать) любимую игрушку? Так, как он сейчас. Я должна была знать, что бессмысленно пытаться построить нормальные, человеческие отношения, где мужчина и женщина равноправны. Должна была знать, что Он не даст мне этого сделать.
— Ты моя, — шепчет он, грубо беря меня за подбородок и поворачивая голову то вправо, то влево, разглядывая меня.
Боже, за что...
Звон. Я буквально на пару секунд онемела, когда он размахнулся и ударил меня по лицу так, что я отлетела прямо под колёса. Тупая боль не заставила себя долго ждать, и с моих губ сорвался стон.
— Давай, признай, что тебе это нравится, маленькая потаскуха. Любишь боль? Получай, — будто выплёвывает слова и подходит ко мне ближе. Я пытаюсь закрыть оцарапанными руками хотя бы лицо, но он хватает меня за волосы и кидает на капот спиной к себе.
Тик-так.
— Тебе страшно, малышка? — шепчет он мне на ухо, одним пальцем стягивая кружевные стринги.
Не в силах ответить, потому что страх забился комом в горле, я кивнула.
Резко задёрнув платье вверх и продолжая натягивать волосы, он вошёл в меня. Я охнула то ли от ноющей боли по всему телу, проявляющей себя, то ли от его размеров. Делая весьма резкие движения, член то и дело ударялся в матку, принося лишь болезненные ощущения. Однако с губ всё же сорвался предательский стон.
Удар.
По капоту. Ладонью, со всей силы, после чего я чуть не лишилась последней частицы разума.
— Моя маленькая дрянь, — шепчет он, обдавая горячим дыханием, но пробирает до костей почему-то не от жары, а от смертельного холода. Его руки по-хозяйски скользят по моему телу. Он знает все секретные места, выучив меня и моё тело наизусть, а оно же, чувствуя и «узнавая» родную руку, предательски поддается. Чёрт бы его побрал.
Обхватывает грудь, потягивая в разные стороны соски, при этом не уменьшая темп своих движений. Он буквально рычит, вбиваясь в меня, готовый оторвать мне соски и впечатать меня лицом прямо в капот.
Половые губы горели от грубого обращения, но это не мешало смазке обильно выделяться. Кажется, заметила это не только я.
— Что, течёшь, сука? — рычит он, нарочно делая так, чтобы боль не приносила мне удовольствие, а вызывала желание умереть здесь и сейчас. Так и случилось. Вскрикнув, я дёрнулась, пытаясь избежать своей участи.
— Не так быстро, малышка.
Тон смягчился; он достаёт эрегированный член и опрокидывает меня на асфальт, отчего я окончательно разбиваю себе колени.
Боже, как же унизительно. Особенно, если подумать о том, что это сейчас кто-то наблюдает из выходящих во двор окон…
Делать то, о чём он безмолвно просит (глупости — требует), совершенно не хочется.
— Я, конечно, люблю, когда ты непослушная, но сейчас не время играть в такие игры, — в конец озверевший от возбуждения, приказывает он и, в очередной раз ударяя меня по щеке, берёт за волосы, проникая членом в мой раскрывшийся от острой боли рот. Не ожидая такого поворота (хотя подозревая, что так получится), я буквально задыхаюсь. Он же, не замечая моих мучений (или же делая вид, что не замечает), делает свои незамысловатые движения взад–вперёд, проникая прямо в глотку.
— Смотри на меня, — повелевает он, отчего, прикладывая неимоверные усилия, я поднимаю голову и смотрю ему прямо в глаза.
Чёртов садист.
Челюсть онемела, язык затёк прежде, чем он кончил мне прямо в глотку и отшвырнул меня. Поперхнувшись, я пытаюсь восстановить дыхание и остановить грядущий поток слёз, потому что боль от ссадин по всему телу была адской.
Сквозь пелену смотрю, как он демонстративно застёгивает ширинку и ремень и медленно присаживается около меня на корточки. Мягко проводит рукой по горящей от пощёчин щеке и негромко произносит:
— Не плачь, малышка. — Рука пробирается к уху, зарываясь в копну белых волос. — В следующий раз будешь знать, как убегать от меня. — Убрав руку от волос, проводит пальцами под глазами, убирая слёзы.
Пытаюсь открыть рот, чтобы ответить, но тело снова сотрясают беззвучные рыдания, поэтому я оставляю попытки как-то оправдаться и что-то доказать. Бесполезно. Всё равно каждый из нас окажется при своём мнении, но он расценил это совсем по-другому.
— Будешь говорить тогда, когда я позволю, поняла?
Угрожающе смотрит; я, всхлипнув, киваю.
Наконец, жёсткая ухмылка сменяется довольной, мягкой улыбкой и он, с лёгкостью подхватывая меня на руки, несёт к машине и с заботой садит (насколько это возможно) на пассажирское сиденье.
«Боится, что попробую выпрыгнуть из машины», — думаю я, гоняя в голове мысли на тему «почему же не на задние сиденья».
— Вымажешь машину кровью — убью, усекла?
Его резкий, грубый тон вырывает меня из состояния помутнения, и я меланхолично киваю, с усилием сглатывая остатки спермы во рту.
Он садится за руль и, крутанув руль влево и дав по газам, срывается с этого трёклятого двора, будь он неладен.
Дорогу провели в тишине. Ему было нечего добавить, а я слишком плохо себя чувствовала, чтобы что-то сказать (да и мне слова не давали).
***
— Эй, принцесса, просыпайся, — наклонившись прямо к моему лицу, шепчет он.
Собственно, я не спала, просто изредка проваливалась в полудрёму, насколько это было возможно из-за полученных ушибов (надеюсь, что только них). Отвернувшись от этого самодовольного нахала, я поворачиваю голову вправо. Передо мной вновь возвышался шикарный двухэтажный коттедж, выполненный в стиле барокко, напоминающий дворец, нежели обитель простого человека.
Дома (если его так можно назвать) я оказываюсь таким же способом, каким оказалась в машине, будучи до этого полулежащей на асфальте. Почти бережно кладёт меня на кровать и, достав домашнюю аптечку, протягивает мне.
— Приведи себя в порядок. На тебя страшно смотреть.
Ну да, при свете фар, наверное, рассмотреть своё художество у него не очень-то получилось. Зато теперь посмотрела я… Стараясь больше не смотреть, сразу выпила обезболивающее и таблетки от тошноты. Потом приступила к промыванию ран, а уже после — к их обработке. Закончив, полностью обессиленная, падаю обратно в кровать. Мучитель не показывался, поэтому я, наконец, позволила себе провалиться в беспамятство.
Проснулась от крика. Крика, закладывающего уши. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что кричу я, и ещё несколько — чтобы выяснить причину. Градом катящиеся слёзы обдавали холодом раскалённую, пострадавшую от ударов, щёку; а я, привязанная к стальным прутьям у изголовья кровати, лежала и смотрела, как он уже относит от моего бедра раскалённое железо. Мой крик, похоже, ласкает его слух, раз он расплывается в улыбке чеширского кота. Он обработал рану и залюбовался. Похоже, понимая, что я до сих пор не видела того, что он сделал, Король делает фотографию на телефон и подносит мне к лицу, держа на уровне глаз. Господи.
На моём бедре пестрела небольшого размера выжженная надпись «ТЫ МОЯ».
— Господи… — шепчу я, принимая новый поток слёз. — Заклеймил, как какую-то вещь или животное. Как будто я преступница или (того хуже) рабыня.
— Ты и есть рабыня, — довольный своей работой, отвечает и убирает телефон обратно в карман.
— Это же незаконно…
Он звонко рассмеялся, который раз за день упиваясь моей беспомощностью.
— Ты такая глупая и наивная малышка. Я же говорил:
«Не будешь моей — не будешь ничьей».
Всхлипнув, резко выдохнула. Он сумасшедший. Почти не чувствуя своего тела, ровно перед тем, как снова провалиться в беспамятство, я напрягла память, пытаясь вспомнить, в какой же момент жизни была моя настоящая точка невозврата, с чего всё началось. И вспомнила. С насыщенно красного платья и серебряного браслета с гравировкой «Моя Королева». Да, именно с них.
***
POV: Он [Король]
Наблюдать за ней, спящей, было одно удовольствие. Не такое, конечно, когда она кричит, но всё же. Маленькая, наглая сука пыталась меня провести, сбежав и тем самым заставив перерыть весь чёртов город вверх дном, выложив не одну штуку, чтобы в конце концов разыскать её. Ну, ничего, теперь-то он на ней отыграется и она отработает каждый потраченный на её же шкуру цент.
Подхожу к ней и присаживаюсь рядом. Наклоняюсь, развязываю все узлы, кроме тех, что держат руки около изголовья, и оставляю на её солёных от слёз губах лёгкий поцелуй.
— Спи сладко, пока можешь, малышка.
Резко поднявшись, окидываю взглядом беглянку ещё раз и выхожу из комнаты.
