загадай желание

Представьте следующее: Виктору десять лет, он сидит на полу, удобно устроившись между длинных маминых ног, и играет с серебристыми прядями ее волос, которые легонько щекочут нос. Перед ними на кафеле стоит торт, покрытый голубой глазурью; его украшает ровно десять свечей. Квартира заполнена шариками и бумажными гирляндами. Выглядит глуповато, но мама Виктора говорит, что сегодня день рождения Виктора, а людям в их дни рождения всегда дозволено вести себя глупо, а значит, можно и им. — Мама, мама, мамаааааа, — тянет Виктор, легонько дергая маму за длинные волосы. Его взгляд прикован к пляшущим на свечках язычкам пламени, он очарован ярким оранжевым светом. — Спой песню, мама. Свечки растают! Его мама хихикает. — Хорошо, хорошо, — сдается она, театрально откашливается и смеется еще сильнее, потому что Виктор нетерпеливо хнычет. — С днем рождения, Витя, с днем рождения, Витя, — наконец-то поет мама, и ее похож на необыкновенную мелодию. — С днем рождения, маленький ледяной принц. — Она шутливо тыкает Виктора в щеку, и тот, вздрогнув, морщится. — С днем рождения, тебя. Виктор восторженно хлопает в ладоши. — Можно я теперь задую свечки? — Конечно, solnyshko. — Мама прячет ласковую улыбку в волосах и целует его в макушку. — Загадай желание. Виктор зажмуривается и морщит лоб, полностью сосредоточенный на том, чтобы загадать желание. Я хочу, чтобы папа вернулся домой, загадывает он. Я хочу, чтобы мама перестала болеть. Я хочу, чтобы она продолжала смеяться. Я хочу быть достаточно хорош, чтобы участвовать в юниорских соревнованиях в следующем году. С надутыми щеками он выглядит как бурундук (он понимает это, потому что мама снова смеется). Виктор задувает свечи. — Что же ты загадал? — спрашивает его мама, заканчивая покрывать его лицо поцелуями. Виктор моргает. Его мама глупая. Все знают, что желание не исполнится, если произнести его вслух. Однако он, крепко ее обнимая, делает небольшую жертву. — Я загадал, чтобы мое катание стало лучше. Мама хмыкает. — Я уверена, что у тебя всё получится, solnyshko. . . . Представьте следующее: Виктору пятнадцать, он вместе со своей мамой сидит на полу, между ними — торт, покрытый голубой глазурью. На шее висит золотая медаль — его третья подряд победа, распущенные волосы уже свободно достигают ключиц. Квартира заполнена воздушными шариками — с каждым годом их становится всё меньше и меньше. Но, мягко удерживая холодные ладони матери в своих теплых руках, Виктор понимает, что ему абсолютно всё равно на это. — С днем рождения, Витя, с днем рождения, Витя, — поддразнивая, как обычно поет мама, и Виктор мягко улыбается, наблюдая за ней, а не за мерцающими свечками, как в детстве. Она еще сильнее похудела, но пока не критично; щеки немного ввалились, а кожа стала бледнее, чем обычно. Виктор подносит ее ладони к лицу и дышит на них, надеясь согреть. Если быть честным, Виктор не дает себе волноваться только потому, что, когда мама улыбается, ее карие глаза всё еще светятся от счастья. Она всё ещё красива, полна жизни, несмотря на болезнь, несмотря на то, что отец так и не вернулся, оставив их много лет назад. — …рождения, Витя. Поздравление выдергивает его обратно в реальность, и Виктор моргает; мама улыбается ему. Она подается вперед, Виктор делает то же самое, и она целует его в лоб. — Я так горжусь тобой, solnyshko. Загадай желание. Виктор наклоняется к свечкам и без промедления закрывает глаза. Я хочу, чтобы лекарство, которое дали тебе на этот раз, сработало, мама, думает он, сжимая ее ладони, я хочу, чтобы ты гордилась мной. Я хочу, чтобы с тобой всё было в порядке. Виктор задувает свечи. Когда он распрямляется, мама спрашивает, что же он загадал, Виктор с улыбкой пожимает плечами и говорит: — Я загадал щенка. Мама поднимает бровь. — Что ж, посмотрим, — отвечает она, а затем, измазав палец в креме, быстро тыкает Виктора в щеку. Тот не успевает отклониться и только недовольно восклицает. — Мама! Мама, подожди… это смешно, — отбивается он, беспомощно хихикая. Это глупо, считает Виктор, и в отместку вытирает щеку об ее кофту. Мама смеется. По-другому и быть не могло. . . . Представьте следующее: Виктору шестнадцать, он сидит на неудобном пластиковом стуле бог знает как долго. На холодном полу из плитки нет шариков. На стенах не висят бумажные гирлянды. Вместо этого Виктор сквозь застилающие глаза слезы наблюдает за мамой, спящей на больничной кровати. Никакой поздравительной песни. Вместо этого Маккачин грустно поскуливает с холодного пола, свернувшись в комок. Тишину нарушает только унылый звук кардиомонитора с интервалом в три с половиной секунды (Виктор знает, потому что он терпеливо считает, и каждый раз, когда звук немного сбивается с ритма, к горлу подкатывает комок страха). Белый шум разрывает барабанные полки, и единственное, что Виктор хочет услышать, это смех его мамы. Никакого торта на этот раз. Никаких свечей. Но Виктор всё равно зажмуривается, проглатывает всхлип и загадывает желание. Пожалуйста. Пожалуйста. . . . Представьте следующее: Виктору восемнадцать, и он перестал праздновать свои дни рождения. . . . Представьте следующее: Виктору двадцать шесть. Он возвращается домой со стойким перегаром и усталостью, сравнимой с истощением, которое он никак не может стряхнуть. Когда он открывает дверь, его встречает полная тишина пустого дома — слишком чистого, слишком нежилого. Виктор быстро окидывает взглядом квартиру, убеждаясь, что Маккачин спит на ковре в гостиной. Никаких шариков, никаких подарков. Всё равно я слишком старый для таких глупостей, решает Виктор, тяжело вздыхает и, закрыв дверь, направляется на кухню. Он ставит сумку на стул и кладет на кухонный стол бумажный пакет, который до этого держал в руках; достает оттуда небольшую коробочку. Виктор снимает обертку и тупо смотрит на голубое пирожное. В коробочке лежит и маленькая белая свечка. Это всё — не более, чем жалкая, грустная попытка возродить старую традицию. Прошли годы с тех пор, как он перестал праздновать, и Виктор не знает, что именно заставило его попытаться еще раз. Скука, наверное. Или алкоголь. Да, наверное, это. А еще непосильный груз одиночества, давящий на грудь. Виктор, наверное, рассмеялся бы, если бы не тратил все свои силы на то, чтобы не заплакать. Что-то касается его ног, и Виктор смотрит вниз, выдавливая из себя слабую улыбку. Он выдыхает — надо же, он даже не заметил, как задержал дыхание. — Маккачин, — мягко шепчет он и гладит пса. Виктор притворяется, что не замечает слез, текущих по щекам. — Я разбудил тебя, малыш? В голову тут же приходит идея поднять Маккачина к себе на стул так, чтобы передними лапами он встал на стол, задними упирался ему в бедра и был на одном уровне с пирожным. Это выглядит забавно, и Виктор усмехается в ладонь и смеется в голос, когда Маккачин, виляя хвостом, гавкает на сладость. — Попробуем еще раз, ладно? Дрожащими пальцами Виктор устанавливает свечку в центр пирожного и зажигает ее. Он запускает пальцы в мягкую шерсть Маккачина и смотрит на дрожащий огонек. Тихим, прерывающимся голосом Виктор поет. — С днем рождения, Витя, с днем рождения, Витя… Я хочу, чтобы Маккачин всегда был рядом. Он — единственный, кто у меня остался. Я хочу перестать быть одиноким. — С днем рождения, маленький ледяной принц… Я хочу снова вспомнить, каково это — быть счастливым. — С днем рождения тебя… Я хочу… Я хочу… Виктор закрывает глаза и задувает свечку. . . . Представьте следующее: Виктору двадцать восемь, он находится в тысячах километров от России, и он просыпается, уткнувшись носом в мягкие прядки волос и обнимая теплое тело. В комнате тихо, всё еще темно и умиротворенно. Едва Виктор успевает задаться вопросом, отчего же он проснулся, как телефон вибрирует на прикроватной тумбочке. Он тянется за ним и, морщась от бьющего по глазам света, читает расплывающиеся сообщения. От: Юра Кому: мне Отправлено в 12:00 на год ближе к смерти, поздравляю Виктор удивленно моргает. Он почти забыл, что завтра — ладно, уже сегодня — его день рождения. Виктор ждет неприятных чувств, вызванных поздравлением Юры. Ждет боль и горечь воспоминаний. Но Юри так тесно прижимается к нему, а в комнате всё еще темно и умиротворенно, что Виктор не чувствует этого. Нет ничего, кроме глубокого молчания в его груди, как будто что-то утраченное сейчас вернулось на место; он проваливается обратно в сон. Когда Виктор просыпается снова, ему уже двадцать девять. Сквозь шторы пробиваются лучи света, окрашивая фигуру, лежащую рядом с ним, в золотые оттенки, и Виктор медленно расплывается в удовлетворенной улыбке. Он не думает ни о чем, прижимаясь губами к серебряной коже своего соседа — прямо над вырезом пижамной кофты. Упомянутый сосед вздыхает и сворачивается клубочком в его объятьях. — Виктор, — зевает Юри — он явно еще не проснулся до конца. Он берет его ладонь и переплетает пальцы. — Привет. Внезапно это кажется почти нереальным — слишком нежным, слишком прекрасным; кажется, будто Виктор до сих пор спит. Виктор улыбается еще шире и, наверное, влюбляется еще сильнее. — Привет, — говорит он и целует Юри в макушку. — Доброе утро, solnyshko. — Еще слишком рано, — стонет Юри, но не останавливает Виктора, когда тот целует его еще раз. — Который час? — Не знаю, — отвечает Виктор и переводит взгляд на часы. Только шесть утра — еще слишком рано для Юри, особенно в его выходной, и он знает, что Юри убьет его, если узнает время. (Ладно, наверное, не убьет. Юри слишком любит его. Но он точно расстроится, а Виктор не хочет, чтобы он расстраивался.) Поэтому он шепчет: — Часы говорят, что сейчас время поцеловать меня. Юри хмыкает. — Еще слишком рано, да? — Без понятия, о чем ты, — бормочет Виктор. Юри берет очки, надевает их и сам смотрит на время. А затем переводит взгляд на Виктора, приподняв брови и пытаясь скрыть улыбку. По идее он должен выглядеть сурово, но воронье гнездо у Юри на голове разрушает весь эффект. — Сейчас шесть часов, — говорит Юри. — Утра. Виктор широко и бесстыдно улыбается. — Люблю тебя. Юри сдается и качает головой, смеется. — Я тоже тебя люблю, — шепчет он, и на самом деле Виктор никогда не устанет слышать это. Юри целует его без всякого предупреждения, и это выбивает воздух из легких Виктора настолько быстро, что становится больно. Юри целует его нежно и целомудренно, но Виктор, закрывая глаза, всё равно растворяется в поцелуе, полностью сосредоточившись на мягких губах и ладони, лежащей на его челюсти. Когда они отстраняются, Юри смотрит на него с самой милой на свете улыбкой. — Спасибо, что разбудил меня. Очередь Виктора удивляться. — Правда? — Правда, — отвечает Юри и встает с кровати, ничего не объясняя. — Что ты делаешь? — непонимающе спрашивает Виктор, но Юри только отмахивается: «Я скоро вернусь!», и Виктор остается один в комнате. Виктор вздыхает. Юри невозможно остановить, если у него есть конкретная цель. Он берет телефон, вспоминая о сообщении Юры, и снова читает его. Это звучит грубее, когда Виктор видит его, полностью проснувшись. Даже поздравление с днем рождения тот смог превратить во что-то необычное. Виктор качает головой, но всё равно отвечает «Спасибо!» и засыпает его блестящими эмодзи-сердечками, чтобы побесить. Удовлетворенный, Виктор откладывает телефон, а затем поднимает взгляд и видит в дверном проеме Юри, который аккуратно несет торт, а Маккачин вьется вокруг его ног. Дыхание Виктора застывает где-то в горле. — Юри… — Я вставал прошлой ночью, — смущенно говорит Юри, пропуская Маккачина вперед и мокро целуя Виктора. — Я хотел, чтобы это был сюрприз. — Я… — запинается Виктор, рассеянно поглаживая Маккачина и глядя на торт расширенными глазами. — Юри, я… Тебе не нужно было… — Ты же не думал, что я забуду о твоем дне рождения? — спрашивает Юри, опускаясь на колени перед кроватью настолько аккуратно, насколько это вообще возможно. Он смущенно улыбается, и этот вид — Юри вместе с тортом — явно плохо влияет на сердце Виктора. — Я очень старался, — говорит Юри и прикусывает губу, наблюдая за реакцией Виктора. — Он не выглядит слишком хорошо, но я надеюсь он вкуснее, чем кажется? Виктор сглатывает комок в горле и смотрит на торт. Он нереалистично голубого оттенка, по кругу неровно украшен белой глазурью. Юри — невероятно талантливый фигурист, но его таланты явно не распространяются на кондитерство. Виктор даже не может понять, какого вкуса должен быть торт. Это настолько уродливо, что просто невообразимо прекрасно; глаза наполняются слезами. Когда слезы катятся по щекам, Юри в панике открывает рот и почти роняет блюдо. — В-Виктор?! Виктор, не плачь, мне жаль… Виктор смеется. Это останавливает Юри от новой волны паники. Виктор смеется — влажно и немного болезненно, но с каждым вздохом он понимает, что выплескивает всё, что копилось в нем долгие годы. Он смеется до тех пор, пока Юри полностью перестает паниковать и просто сконфуженно смотрит на него, пока слезы не останавливаются. — Прости, мне жаль, — улыбается Виктор. Когда он снова смотрит на Юри, его глаза красные и опухшие, но Виктор улыбается так, как никогда прежде не улыбался. Торт выглядит настолько знакомым, и Виктор не понимает, почему же сейчас он чувствует себя абсолютно иначе. — Он идеален, — говорит он. — Мне очень нравится. — Ты в порядке? — интересуется Юри. Свободной от блюда рукой он вытирает слезы Виктора и гладит его по щеке. — Виктор? — Да, — отвечает он. Юри ставит торт на пол, а затем Виктор целует его. — Да. Этот голубой торт уродлив, и Виктор смеется, как сумасшедший, он выплакал все глаза, он в тысячах километров от родины, на горячих источниках в Японии с любовью всей его жизни, спрашивающей его, всё ли в порядке. Это глупо. Но это день рождения Виктора, а людям можно совершать глупости в их дни рождения. Поэтому Виктор в порядке. Более, чем в порядке. . . . Представьте следующее. Виктору двадцать девять лет. Когда они снова ложатся на кровать, а его истерика сходит на нет, Юри зажигает свечку и просит Виктора загадать желание. И Виктор поворачивает к нему и, мягко улыбнувшись, шепчет: — Я хотел этого. Всегда. Виктор закрывает глаза и задувает свечи.