Per aspera. Часть первая: О звёздах

Коллеги Виктора в один голос хвалили спортзал Центра, но так вышло, что он сам добрался до него только через две недели работы. Такое странное чувство: эти две недели пролетели как секунда, и в то же время Виктору казалось, что он работает в Центре всю жизнь. Он наизусть выучил график смен операторов, работающих с их группой, и меню в столовой. Ему довелось направлять людей, которые сами не могли вернуться в реал — «отрезанных», которым отныне нельзя будет соваться в астрал, потому что их мозг забыл, как снова переходить в нормальный режим, и на второй раз их будет не вытащить даже с профессиональной помощью. Один раз Виктор даже около часа держал астральное тело с осложнённой потерей контроля, пока специальная группа из Центра ехала туда, где находилась покинутая хозяином тушка. С каждым днём ему встречалось в коридорах всё больше знакомых лиц, и даже кошмароподобные рожи НПФ уже начинали казаться почти симпатичными. Нет, правда, в конце концов, они ведь не виноваты, что такие страшные! Просто какое-то время назад, когда помпезный научный мир только-только с неохотой начинал признавать, что астрал — это полноправная часть реальности, а сонный паралич — не просто нарушение сна, а, на минуточку, чуть ли не выход на другой план бытия, один чудак по имени Лукас Хирш, движимый духом первопроходца, вышел в астрал и увидел там… это. Страшно испугался, очнулся, срочно зарисовал, и его наброски мигом облетели весь мир. Самым смешным во всей этой истории было, что на самом деле НПФ выглядели не так. Вернее, они, скорее всего, выглядели… никак. Вообще не «выглядели», потому что зрения в астрале не существует, визуальное восприятие или его имитация — это свойство человеческого мозга, а нечеловеческие существа с других граней реальности могли и вовсе не иметь такой характеристики, как внешность. Страшное гуманоидное нечто существовало прежде всего у Хирша в воображении — он художник, он так видит. Вот только до того, как кто-то это понял, образ неведомой потусторонней фигни успели растиражировать в иллюстрациях к научным работам и фантастическим романам, в комиксах и первых фильмах по теме, и почти каждый в цивилизованном мире, кто не живёт в глухом лесу, был с ним знаком. А человеческий мозг устроен так, что «видит» в астрале то, что ожидает увидеть. Эксперименты показали: даже те, кто уже имел астральный опыт до злополучных иллюстраций и наблюдал какие-то сущности, выглядевшие иначе, после начал видеть их в облике монстров. Это явление так и назвали — эффектом Хирша. Кончилось всё тем, что попытки выяснить или хотя бы представить, как НПФ должны выглядеть «на самом деле», были брошены, и картинки Хирша поместили в учебные пособия по ВМР: пусть у всех, кто выходит в астрал, хотя бы будут одинаковые ожидания. Да, не очень научно, зато облегчает процесс общения: как иначе соотносить друг с другом бесконечное число субъективных астральных впечатлений? Эта байка была чуть ли не единственным, что Виктор запомнил с лекций по истории изучения ВМР — увлекательнейшего предмета, явно поставленного в расписание только затем, чтобы уставшие студенты могли с утра доспать ещё часок. Он, помнится, тогда смотрел на оригинальный рисунок Хирша в учебнике и осознавал, что его собственные НПФ — восприятие у каждого всё-таки было немножко индивидуальным — куда больше похожи на особей из «Звёздного патруля»… Спортзал занимал добрую половину огромного четвёртого этажа, и Виктор в нём слегка заблудился. Он шёл по коридору и читал указатели: зал аэробики, зал йоги, бассейн… Вау. Ничего себе. А он-то просто искал свободную беговую дорожку. Впрочем, тот факт, что Центр не страдает от нехватки финансов, был понятен ещё из зарплат и страховок сотрудников. В последние десять лет исследование астрала стремительно набирало обороты; в него вкладывались охотно — и, в перспективе, едва ли бескорыстно. В конце концов, патруль даже близко не был основной деятельностью Центра — его сердце всегда составляли учёные. Но и им ради своих исследований приходилось проводить в астрале столько, что иметь большущий спорткомплекс казалось разумной мерой здравоохранения на рабочем месте. Сам Виктор переносил одну трёхчасовую смену вполне безболезненно, а вот с двух его уже начинало накрывать, если как следует не подвигаться и не поесть в перерыве. Вот болевой синдром адаптации, о котором его предупреждали на инструктаже, почему-то дался ему неожиданно легко. Противная, но естественная штука — раньше он никогда не проводил в астрале по столько часов в сутки пять дней в неделю, вот тело и закатило истерику аккурат к первым выходным на новой работе. Виктору удалось пресечь это дело в зародыше, устроив себе дополнительную дозу физических нагрузок. Он никогда не понимал тех, кто пытается перетерпеть БС, сидя на одном месте: ну да, шевелиться при нём больно, но так ведь реально быстрее проходит! Когда Виктора самого начинало ломать, он выходил на пробежку, и уже через километр-другой становилось легче. Благо, бегать ему нравилось, а в районе весёлых чистеньких новостроек, где он теперь снимал квартиру, это было безопасно делать хоть ночью… Звуки из-за двери чуть дальше по коридору резко заставили Виктора забыть, о чём он думал, и остановиться на полушаге. Он знал такие ему совсем по другому району — переполненным и грязным кварталам, где он вырос. Там они значили, что лучше пойти домой обходной дорогой, лишь бы не входить под тёмную арку или в вонючий переулок с перегоревшим фонарём. Кого-то били, смачно и со вкусом. Кулаки Виктора сжались сами собой, а плечи напряглись; он сделал вдох, выдохнул и шагнул к дверям. Вообще-то, это всё не твоё дело. Мог бы просто пройти мимо. … нет уж. Вот только от драк он ещё не бегал. Табличка у косяка не без иронии сообщала, что перед ним зал единоборств. Виктор бесшумно толкнул дверь, вошёл и… Да уж. Если бы старые привычки не сидели в нём так глубоко, он мог бы сообразить, что слышит всего одного человека. Кари отрабатывала удары на боксёрской груше. Увлечённая, она не услышала, как он вошёл, и Виктор остался у дверей, невольно любуясь ею. Он сразу оценил то, что видит: экономные, точные, грязные движения уличного бойца. Она готовилась не к показательному поединку, а к настоящей драке — к такой, где ты будешь бить врага не ногой в лицо, как в зрелищном кино, а коленом значительно ниже. Даже на вид сила её удара была такова, что у Виктора в знак солидарности заныла челюсть. Не хотел бы он оказаться с ней по разные стороны в стычке. Кари нанесла груше последний сокрушительный удар, который наверняка мог бы вырубить слона, и остановилась, тяжело дыша. — Ого, — сказал Виктор с чувством, очень серьёзно глядя на грушу. — Я надеюсь, ты не представляла на её месте меня. Кари улыбнулась ему через плечо, заправляя за ухо выбившиеся из пучка прядки чёрных волос. Её тёмная кожа блестела от пота. — С чего бы? Ты ничего мне не сделал, — она хмыкнула и любовно похлопала грушу по боку. — Хотя, впрочем, и эта старушка тоже. Но такая уж у неё работа. Виктор усмехнулся. — Я так понимаю, тебя лучше не злить. — Глупости, — беззаботно отмахнулась Кари. — На самом деле я мягкая и пушистая. Ну, положим, насчёт мягкости спорить не приходилось — её большое тело в шортах и коротком спортивном топе было сплошь изгибы и округлости, за которые где-то в глубине души смутно хотелось подержаться. Но Виктор только что собственными глазами видел, что под слоем жира, который нынешняя поп-культура с её модой на суповые наборы сто процентов сочла бы избыточным, скрываются мускулы, причём ого-го какие. — Ни разу тебя здесь не встречала, — вдруг сказала Кари. — Ты же обычно бегаешь на улице? Она была права — Виктор на самом деле не любил тренажёры и ходил бегать по двору вокруг здания Центра. Ради свежего воздуха можно было потерпеть и грязь, и осеннюю морось… Но не вот это. Он кивнул на окно, по стеклу которого потоками струился ледяной дождь. — Побоялся, что меня смоет. — Да уж, — Кари хихикнула, — меня и то могло бы… Слушай, это же здорово, что ты здесь. Пойдём с нами играть в стритбол! Колина сегодня нет на работе, я уж думала, нам с Магдой придётся отдуваться вдвоём. О, вот и славно. На эту беговую дорожку Виктору с самого начала не очень-то и хотелось. — Я в деле. Только правила объясни. Кари посмотрела на него с недоверием. — Ты никогда не гонял в стритбол во дворе? И в школе тоже? Где ты вообще рос? Виктор пожал плечами. — Меня не брали. — Оу. А мне казалось, ты в детстве должен был быть главным заводилой… Почему так? — Кари окинула его взглядом. — Вряд ли ты был тем толстым мальчишкой, которого никто не хотел к себе в команду… Она рассмеялась. — Хотя мне было ещё хуже — я была толстой девчонкой. Пока не выросла выше всех мальчишек, тогда капитаны за меня драться стали готовы… Ну что, пойдём? Оказалось, они играют в стритбол каждый понедельник с ребятами из 207- и 203-Б — у групп под одинаковой буквой график совпадал. Виктор знал, что стритбол — это такой брат баскетбола, воспитанный на улице. Магда, их товарищ по команде, показалась ему низковатой для этой игры, но что-то в её крепкой фигуре напоминало Диту, презирающую лестницы — наверняка она может высоко прыгать. Двоих ребят из команды соперника, чёрного парня и белую девушку, он не знал. Третьего видел несколько раз — кажется, его фамилия была Бергер; они ни разу не обменялись ни словом, но Виктору он всё равно не нравился. Судя по косому взгляду противника, вполне взаимно. В стритбол играли на половине баскетбольного поля, с одним кольцом, втроём против троих. Из динамиков чьего-то телефона гремел агрессивно-жизнерадостный хип-хоп, и, разминая плечи, Виктор почувствовал, как внутри закипает азарт. Он не променял бы свои одинокие пробежки ни на что на свете, но как же он, оказывается, скучал по соперничеству. Пришло время наконец вспомнить, каково это — утереть кому-нибудь нос! Что с того, что он никогда не участвовал в таком раньше? Суть была та же, что у всех игр с мячом — забить так, чтобы не забили тебе. Виктор наблюдал за движениями и тактикой остальных; ему понадобилось время, чтобы приноровиться, но до той поры можно было просто путаться под ногами у чужих сильнее, чем у своих, что, в принципе, тоже работало. Потом его тело разобралось, что к чему, и началось настоящее веселье. Виктор не ошибся в Магде — эта коротышка выстреливала вверх, как пружина. Ему самому было проще — хорошо всё-таки быть длинным! — но неопытность брала своё, и ему пока ни разу не удалось забить. Кари за первые же три минуты забила дважды. Она изрядно отвлекала Виктора от игры: сложно было одновременно следить и за мячом, и за ней, а отвести глаза — ещё сложнее. Да, он видел её каждый рабочий день, но когда Кари сидела напротив в громоздком монитор-кресле, а мысли крутились вокруг предстоящего патруля, у Виктора как-то не было повода заметить, как же она впечатляет. Тяжёлая, сильная — кто вообще придумал, что девушки должны быть феями, вальсирующими на лепестках роз? — она двигалась как пантера, как гейзер, как чёртова тектоническая плита. Бергер, самопровозглашённая звезда другой команды, играл так яростно, как будто от исхода этого матча зависела жизнь его любимго кота, и, кажется, его побаивались даже свои, но Кари обходила его уверенно и хладнокровно. Чёрт. Может быть, этот Колин решит уйти в отпуск на пару недель, и в следующий раз можно будет сыграть вместо него снова? Если честно, чем дальше, тем больше Виктору хотелось подстеречь парня в подворотне и слегка сломать ему ногу. Ну, чтобы наверняка. Десять минут матча близились к концу, когда мяч снова оказался у него, и Виктор вдруг очень ясно понял, что сможет забить. Он видел в голове нужную траекторию и не сомневался в себе. Ни глаз, ни рука ещё никогда его не подводили. Нужно было только… Удар сшиб его на пол в самом начале прыжка, перед глазами белыми искрами вспыхнула боль, и, когда Виктор заморгал, пытаясь осознать, что случилось, с его ресниц закапало что-то тёмное. — Ох, боже, Вик! — Кари склонилась над ним, виновато и тревожно глядя ему в лицо. — Прости, прости, прости! Виктор вытер лоб тыльной стороной ладони. Голова звенела; из разбитой брови сочилась кровь. Кари испугалась её куда больше, чем он сам — чего уж тут, всего капля… Похоже, она случайно сбила его с ног, да ещё для ровного счёта заехала локтем. Смешно: в фильмах тебя травмируют нечестно играющие соперники, а в жизни… — Я увлеклась, — совершенно несчастным голосом сказала Кари, — а тут ты! Не успела затормозить, и… Кто-то у неё за спиной нехорошо рассмеялся, и тело Виктора мигом напряглось. Бергер. Кари выпрямилась и повернулась к нему лицом. — Не оправдывайся, госпожа Правило Номер Четырнадцать, — спокойно сказал Бергер. — Нет, ладно, я понимаю, что чувство самосохранения у тебя отсутствует, но калечить своих же? Это что-то новенькое. Всё ещё сидя на полу, Виктор увидел, как спина Кари окаменела, а руки сжались в кулаки. Он стиснул зубы и поднялся. Сделал шаг вперёд, вставая между ней и этим ухмыляющимся уродом. — Отвали от неё, — негромко сказал Виктор. Бергер был ниже него, и ему пришлось задрать голову, но невозмутимая насмешка на его лице никуда не делась. — О, так этой маленькой девочке нужен защитник? — хмыкнул он. — Благородно. Хорошо, давай поговорим по-мужски. Например, о том, что не так с тобой. Мне уже две недели интересно: почему тебя взяли только на испытательный срок? — он оглянулся на остальных двоих из своей команды, которым явно было не по себе. — Я ещё не видел никого, кого приняли бы с испытательным сроком. А вы? Впрочем, что это я, — он снова взглянул на Виктора, — ты же из двести два-бэ. Это многое объясняет. Там все немного… того, верно? Виктор хрустнул костяшками пальцев, пропуская его трёп мимо ушей. Иногда сразу ясно, что разговаривать бесполезно. Ничего. Есть способы, чтобы тебя поняли и без слов. … в воздухе просвистело, и в лицо Бергера на полной скорости врезался забытый всеми баскетбольный мяч. Парень пошатнулся, лишь чудом удерживаясь на ногах; пробулькал что-то ошеломлённое, зажимая рукой расквашенный нос. В его глазах боролись ярость и шок. — Ой, — убийственно ровно сказала Кари, глядя прямо на него. — Извини. Я случайно. Она обвела его товарищей взглядом, от которого те сделали шаг назад. — На смену не опоздайте. И, ничего больше не говоря, развернулась и пошла прочь из зала. Бергер злобно смотрел ей вслед. У Виктора всё ещё чесались кулаки, но к тому, что сказала Кари, добавить было нечего, и он вышел вслед за ней. — Что ещё за «правило номер четырнадцать»? — спросил он, догоняя её в коридоре. Кари зло мотнула головой, не глядя на него. — Он тупой идиот! — рыкнула она. — Сам не знает, что несёт! И ты тоже хорош! Ты что, решил, что я не могу сама за себя постоять?! Виктор, сдаваясь, вскинул руки ладонями вверх. — Можешь, можешь, сам видел. Но что мне нужно было делать? Спрятаться за свою широкую спину?! Они дошли до небольшого холла с кулером и диваном между двух дверей — в женскую и мужскую раздевалку. Кари вдруг остановилась и повернулась к Виктору. — Я не на тебя злюсь. Прости, — она вздохнула. –И… за это тоже, — она протянула руку и очень-очень бережно коснулась его лба. — Надеюсь, шрама не останется. Ерунда. Виктор не боялся ссадин, а эта даже кровоточить уже перестала. — Ты здорово его приложила, — честно сказал он. — А против шрамов я не возражаю. Они на память. Кари кивнула на краешек розового рубца, виднеющийся из-под рукава его футболки. — И этот тоже? Виктор сдержал желание потереть плечо. Этот шрам на самом деле был куда больше, чем она видела.  — Да, и он. Кари не стала просить его рассказать. — Надо бы и впрямь на смену не опоздать, — она достала из кармана телефон, посмотрела на время. Подняла глаза на Виктора, улыбнулась, и он понял, что не привык к тому, что девушке не приходится смотреть на него снизу вверх. — Спасибо, — сказала Кари. — Всё-таки классно поиграли. Да. И никаким уродам этого не испортить. Она ушла переодеваться, и Виктор какое-то время постоял, глядя ей вслед с дурацкой улыбкой, с которой ничего не мог поделать. Он уже развернулся было к мужской раздевалке, когда коридор вдруг огласила бодрая песенка — кажется, опенинг какого-то мультсериала. Вместо того, чтобы вернуть свой телефон в карман, Кари забыла его на подоконнике. Виктор взял его и постучался в дверь, за которой она скрылась. — Эй, тебе тут… — окликнул он и случайно бросил взгляд на дисплей. Это честно было случайно. Он не имел никакого желания лазать в её контактах. Тот, который набрал её сейчас, был подписан как «Главный мужчина всей моей жизни». — … звонят, — закончил Виктор, чувствуя, как вся радость последних часов вытекает из него, как вода из треснувшей чашки. — Да? — Кари выглянула из-за двери, и Виктор вложил телефон в протянутую руку. — Спасибо! Он ещё успел краем глаза увидеть улыбку, которая озарила её лицо, когда она ответила на звонок и сказала: «Привет!». Ему никто никогда так не улыбался. Переодевшись, Виктор не стал ждать Кари и пошёл вниз, в комнату 202, без неё. До смены оставалось минут пятнадцать, и из всей 202-Б там пока был только Ханну. Он сидел на подоконнике в коридоре, болтая в воздухе отвратительно девчачьими лакированными кедами в звёздочку. Напротив него, улыбающийся и растрёпанный, как и всегда, стоял Уилл. — Так мне ждать тебя вечером? — продолжая какой-то их разговор, спросил Ханну. — Я разве не говорил? Я же вписался в доппатруль с девяти до полуночи, — Уилл застенчиво улыбнулся. — Сам знаешь, лишние деньги сейчас не помешают… — Ай, точно, я и забыл! Тогда позвони мне, как будешь дома, ладно? Уилл фыркнул. — Будить тебя? Вот ещё! Ты же рано ложишься. — Ну, хотя бы напиши. Ханну соскочил с подоконника и, встав на цыпочки, обнял Уилла за шею. Какое-то время неподвижно постоял в его медвежьих объятиях с закрытыми глазами, потом взъерошил пятернёй его рыжие волосы, поцеловал в щёку, отпустил. — Береги себя, — сказал он. Виктор прошёл мимо всех этих нежностей молча, хоть это и стоило ему большого труда. Ладно, чёрт с ним, с тем, что он сам просто в принципе не понимает, как и зачем мужчине обнимать кого-то, кроме родителей и любимой девушки — может, это он устарел или чего-то не знает, но в чём удовольствие делать это на людях? Потихоньку начали подтягиваться остальные. Кари пришла минут за пять до начала, свежая и спокойная — обменялась новостями с Дитой, весело поздоровалась с Гестом, который ответил ей ничего не выражающим взглядом — как будто её не узнал. Распрощавшийся с Уиллом Ханну, как с лучшей подружкой, трепался о чём-то с девушкой-оператором за стеклянной стенкой. Гест раздражённо вздохнул, потёр глаза и прикрикнул: — Осберкан! Она даст тебе номер своей маникюрши после смены! Давай на место. По идее, сильные эмоции в астрале должны были заметно притупляться — всё-таки связь с телом ослабевала, и все его гормональные реакции и прочая чушь уходили на второй план. Когда Виктор ещё жил с родителями, это обычно и впрямь помогало — хотя, может, всё дело было в том, что у него тогда не было своей комнаты, и ему позарез нужно было хоть немного уединения, пусть и такого? Как бы то ни было, сегодня он вышел, и легче не стало. Злость никуда не делась, и ему приходилось прикладывать усилия, чтобы она не была слишком очевидна тем, кого он должен был охранять. За эти две недели патрулирование астрала успело стать рутиной. Случались дни, в которые Виктор живо вспоминал, почему всегда хотел здесь работать, но были и такие смены, как эта: бесконечные, скучные и бессмысленные. В голову упорно лезла привязавшаяся с Института фраза о том, что по каким-то там документам труд ВМР-патруля относится к сфере услуг; кажется, вся эта толпа обывателей, набившихся в астрал ближе к вечеру, была с этим вполне согласна. Сегодня Виктору особенно остро казалось, что люди, к которым он подходит с обычным вопросом о том, всё ли у них в порядке, отмахиваются от него, как от надоевшей прислуги, мешающей беседе. Алё, ребята, вообще-то, мы здесь, чтобы в случае чего спасать ваши дурацкие жизни! Пускай это и такие жизни, в которых вы не можете придумать себе занятие на вечер получше, чем валяться в коматозном состоянии, блуждая сознанием непонятно где… Когда их пришли сменять из 202-В, Виктор готов был от всего сердца поблагодарить бога. Его душевному состоянию как раз подошёл бы какой-нибудь языческий, пожирающий младенцев на завтрак. — Патрульный Микконен, — бодро представился парень со смутно знакомым лицом. За две недели Виктор успел запомнить тех, кто обычно ходит в патруль до них и после, и вполне мог узнать их в астрале. — Привет двести второй-бэ. — Урхо! — Ханну по своей криповатой привычке появился рядом как бы из ниоткуда. Неужели нельзя ходить ногами, хотя бы ради тех, кто не может в телепорт так, как ты, и кого вымораживает твоя способность?! — Привет. У меня к тебе ужасно срочный вопрос! — Что такое? — Как там твоя собака? Микконен рассмеялся. — Этот бестолковый комок пуха? Тебе правда интересно? — Не говори о ней так! — потребовал Ханну. — Она собачья богиня! Я подписался на твой аккаунт ради её фото, и их, между прочим, не было уже неделю! Скажи мне, что с Булочкой всё в порядке, просто у тебя сломалась камера на телефоне, или я не знаю!.. Микконен улыбнулся и вполголоса сказал что-то на непонятном языке, явно самому себе… но Ханну взял и ответил — на нём же. Через полминуты они уже со скоростью пулемётной очереди чирикали невесть о чём на каком-то чёртовом эльфийском диалекте. Смена Виктора закончилась. Ничто его не держало. Он мог выйти из астрала и из Центра. Поехать домой. — Никак не возьму в толк, — негромко сказал он. — Нахрена ты это делаешь? Ханну недоумённо обернулся. — Извини, что? Микконен, прощаясь, махнул рукой и скрылся в серой астральной дымке. Его ждали впереди три часа патруля, ему было некогда. — Зачем тебе это? — повторил Виктор. — Вся эта тупая болтовня про серёжки, ноготочки, собачек с каждым, кого ты видишь. Нет, честно, я правда не понимаю. Почему тебе обязательно надо всем-всем понравиться? У тебя что, так плохо с самооценкой? Ты поэтому так чудовищно красишься, да? Ханну невольно отступил на полшага назад, глядя на него с непониманием. — Хотя нет, выглядит круто, не спорю, — продолжал Виктор, чувствуя, что его несёт, и не собираясь ничего с этим делать. — Прямо как отретушированная по самое не могу фотка в женском журнале в статье «Как найти мужчину», с подписью типа «Просто будь собой, но красивой». Во сколько ты встаёшь, чтобы нарисовать это на себе? Типа, часов в пять? Боже. Впрочем, чего это я, главное, чтобы твоему Уиллу нравилось. Даже жаль, он выглядит хорошим парнем, с ним можно было бы дружить. Кстати, хочешь секрет? Мне было бы плевать, что там между вами, если бы вы, чёрт возьми, не тыкали своей нежной любовью мне в лицо! Виктор замолчал, переводя дыхание. Ханну стоял прямо и неподвижно, серый, как и всё вне реала, потому что воспроизводить цвета для мозга слишком сложно, и было так странно видеть его без сиреневого оттенка его идеальной укладки и пастельных тонов шмоток из женского отдела. — Ты меня совсем не знаешь, — тихо сказал он. Виктор смотрел на него, краем глаза видя рослую фигуру Кари и спешащую к ним Диту. Вокруг них собиралась вся 202-Б. Ему было всё равно. — Ну да, — легко согласился он. — И не хочу узнавать. Потому что мне хватает того, что я вижу. Размалёванной девчонки без мозгов. — Нет, вы издеваетесь. В голосе Геста было столько жуткой, холодной ярости, что Виктор мигом забыл про Ханну. — Вот только грызни в астрале мне не хватало, — прошипел командир. — Подерётесь дома, во внерабочее время. Вон. Все в реал. Живо. Виктор зло зыркнул на него, но потом передумал. В самом деле, что он здесь забыл? Ему не платят за сверхурочную работу. Он закрыл воображаемые глаза и привычным переключением тумблера в голове вернулся в реальность. Вот только вместо неё была боль. Ошеломительная, ослепляющая, она ударила его, как несущийся на полной скорости поезд, ломая, выбивая воздух из лёгких. Виктор хотел закричать, но не смог вдохнуть. Всё тело от макушки до кончиков пальцев ног перемалывала пронизывающая, добела раскалённая агония, страдание, не похожее ни на что, не поддающееся описанию ни одним из человеческих языков. Легкие горели, но сжавший горло спазм не пускал воздух внутрь; в ушах звенело — или не в ушах, а в подлокотнике монитор-кресла? Виктор не понимал. Он не понимал вообще ничего, просто пытался вспомнить, как дышать, и у него не получалось, и… — Серьёзно? — голос Геста где-то безумно далеко, в другом мире, в другой вселенной, звучал досадливо-равнодушно. — Ещё и неточный вход? Осберкан, ты ближе всех. Кинь мне аптечку. Кажется, вокруг него спешили и суетились, но для Виктора прошла целая вечность, прежде чем Гест сказал уже где-то совсем близко: — Подержи его, Кармен. Мало ли. Горячие руки Кари придавили его плечо и голову к спинке кресла, в шею кольнуло, и стало темно. *** Очнувшись, Виктор долго не мог понять, где он. Он лежал в чистой кровати с приподнятым изголовьем, полностью одетый, но заботливо укрытый тёплым одеялом. Отвратительно разбитое, слабое тело чувствовало себя так, словно его переехал грузовик; голова гудела, как будто отходя от похмелья. Или от наркоза. Вещи начали вставать на свои места. Неточный вход. Острый болевой синдром особой тяжести. Виктор моргнул, сдался и снова закрыл глаза, которым было больно даже от неяркого света лампы. За что учёным Центра вообще платят деньги, если от этой дряни так и не придумали средства получше, чем просто вырубать пациента лошадиной дозой разных интересных веществ, чтобы он не отбросил коньки от болевого шока за ту пару часов, пока оно не пройдёт само? В окно маленькой белой комнатки — без особого, кажется, интереса — заглядывала темнота. Это не значило вообще ничего: на дворе как раз стояло то поганое время, когда от дня уже остался коротенький огрызок, а снег, отражающий свет фонарей, ещё не выпал, так что две трети суток ничего не видно, и родители достают детей наказами не гулять допоздна, особенно дочек. Интересно, самый главный мужчина в жизни Кари встречает её сегодня, чтоб проводить домой от метро? Память Виктора вдруг вывалила на него весь прошедший день разом, как полный самосвал камней и грязи, и захотелось застонать. Мало жизнь тебя учила за эти двадцать три года? Мало, да? — Идиот, — с чувством выдохнул он. — Ого. Самокритично. Виктор открыл глаза. В дверях палаты — он уже понял, что лежит в медицинской части, вот ведь, довелось наконец побывать — стояла Дита. — Можно к тебе? Не то чтобы Виктору сейчас очень не хватало компании, но он кивнул. Дита уселась на кровать у него в ногах. Её собственные, пухленькие и короткие, болтались в воздухе, не доставая до пола. — Нет, правда, будь с собой полегче, — сказала она. — Нельзя работать в патруле и ни разу не словить неточный вход. Считай, что прошёл инициацию. Теперь ты точно и без вопросов один из нас. Виктор неопределённо хмыкнул и не стал возражать. Пусть думает, что он бесится из-за того, что повёл себя как тупой новичок и забыл, что при возвращении из астрала не стоит думать о посторонних вещах. Да, процесс входа и выхода после тренировок начинает казаться совсем простым, но если плевать на осторожность и собранность, можно здорово получить от собственного тела… — Сколько времени? — спросил он. — Десятый час. Виктор сел, и это было ошибкой. За рёбрами мгновенно прострелило болью; он схватился за грудь, часто и трудно дыша сквозь зубы. — Ох. БС на сердце? — с искренним сочувствием сказала Дита. — Ты… не похож на человека из группы риска. Ну да, конечно, ведь если ты не жирный и не старше сорока, проблем с сердцем и сосудами быть не должно, да? Если бы. — Подарок по папиной линии, — отдышавшись, фыркнул Виктор. — Там у предков с этим вообще… плоховато. А по маминой бабушка с дедушкой оба умерли от рака. Ничего такое наследство, да? БС почти всегда ударял по самому слабому месту в организме. Те, у кого в анамнезе были всякие хронические штуки, заранее знали, чего от него ждать. Сердце Виктора пока что его не подводило, но врачи мрачно предрекали, что годам к пятидесяти начнётся веселье; впрочем, это звучало вполне оптимистично на фоне того, что его дед и дядя по отцовской линии умерли в сорок с чем-то. Вот только вспоминать об этом всём ему сейчас и не хватало. — Надеюсь, ты пришла не для того, чтобы прочитать мне нотацию о том, как плохо я себя вёл, — сказал Виктор, просто чтобы сменить тему. — Нет, конечно. Просто зашла проведать. Может, напомнить, что ты имеешь право на ночь остаться здесь, а завтра взять больничный на денёк, неточный вход — достаточный повод, — она вдруг посерьёзнела. — Хотя, если уж на то пошло, правда, зря ты так. Ханну славный, он не заслуживает, чтобы ему говорили такие вещи. Даже в… горячке боя. Ага. Как будто он, Виктор, ляпнул не подумав, а на трезвую голову бы не стал. Как же. — Уж извини, — сказал он. — Не умею молчать о том, что думаю. На самом деле, от мыслей об этой нелепой стычке со смешным накрашенным мальчишкой становилось гадко. Какой смысл связываться с кем-то, кто заведомо слабее тебя? Впрочем, рано или поздно это должно было случиться, так почему не сейчас? Было бы о чём жалеть. — И имеешь на это право, — подозрительно покладисто согласилась Дита. Надо же, даже не начала про то, что «иногда лучше промолчать», или «тогда хотя бы сначала думай, а потом говори». — Но ты ведь правда многого о нём не знаешь. — Чего, например? Попробуй, удиви меня. Дита чуть улыбнулась. — Ну, если удивить… Того, например, что у него был лучший на курсе результат по практике в тире. Подойдёт? — Серьёзно? — не поверил Виктор. — Предельно, — кивнула Дита. — Я сначала тоже не поверила. Но потом подумала: а почему нет? Если так посмотреть, полезное умение для кого-то, кто пытается быть доброжелательным ко всем без исключения в мире, где… — … есть такие, как я? — беззлобно закончил за неё Виктор. Он вдруг с особенной силой ощутил, как же он устал. — Можешь не продолжать, я понял. Я урод, а он няшка. Ты права, всё так и есть. Дальше по сценарию ты должна сказать, что и Лэнгрин на самом деле лучше, чем хочет казаться, да? Валяй, раз надо. Дита с улыбкой покачала головой. — Он уж точно не нуждается в моей защите. Она взглянула Виктору в лицо, и ей, кажется, не понравилось. — Нет, правда, не езди сегодня никуда, — сказала она. — Лучше… В этот момент в коридоре взвыла сирена. *** День никак не кончался. Нейрохимик Кадзивара Хоши как-то раз помогла Гесту с одним важным делом, и он чувствовал, что задолжал ей ответную услугу, но всё равно жалел, что согласился. Вечерний патруль дал ему шанс ненадолго сбежать в астрал, но после блаженных часов свободы тюрьма неисправного тела казалась ещё теснее — настолько, что тянуло завыть. Если не считать «сдохнуть» за полноценный вариант, Гесту хотелось только одного: попасть, наконец, домой. На работе слишком много сил уходило на то, чтобы не показывать, как ему больно. Он лгал на регулярных осмотрах и рискнул на некоторые манипуляции со своей медкартой не для того, чтобы случайно выдать себя страдающим лицом. Хронические заболевания занимали недвусмысленное место в списке противопоказаний для работы в патруле, а Гест не согласен был менять профессию. Ничего. Пусть все вокруг просто считают его высокомерным типом с постной рожей. Это его вполне устраивало. Стоял глубокий вечер, большинство сотрудников Центра уже закончило рабочие дни, и в полутёмных коридорах было пусто. Там, за стеклянной перегородкой, где в расслабленных позах глубоко спящих людей возлежали в монитор-креслах Хоши и её коллеги, на потолке горело две лампы из четырёх. Сам Гест сидел в полумраке, освещённом мерцанием экрана, и гипнотизировал взглядом показатели в окошке программы, получающей сигналы с кресел, монитор-браслетов с дополнительным функционалом и датчиков, закреплённых у исследователей на головах. Был бы повод так тщательно считывать данные. Что бы Хоши ни исследовала — она так и не призналась, да Гест и не спрашивал, — она и эти четверо её коллег не были подопытными. Те находились где-то в другом месте, в другой комнате, а господа учёные вышли в астрал, чтобы на них посмотреть. По сути, Гест торчал здесь, наблюдая за наблюдающими. И уже по тому факту, что это доверили делать ему, даже не посвящённому в суть эксперимента, становилось понятно, что ничего интересного не случится. Он вообще подозревал, что живой оператор в таких случаях — простая формальность: все данные отслеживал и записывал компьютер, человек же нужен был разве что на случай непредвиденных ситуаций, каковых тут, ну… не предвиделось. Напарник Геста, молоденький стажёр — Доусон? Джонсон? Они были знакомы, но Гест никак не мог сосредоточиться и вспомнить его имя, — тоже понимал это и очевидно скучал. Поначалу он честно пялился на цифры и графики на своём экране, потом начал потихоньку засыпать с открытыми глазами; встрепенулся, явным усилием воли возвращая себя к реальности, но тут на него напала отчаянная зевота. Гест, наблюдающий эту борьбу с собой, уже без особого интереса гадал, не вывихнет ли бедняга себе челюсть (а то, чего доброго, пришлось бы оказывать ему первую помощь), когда тот просительно произнёс: — Я отойду за кофе, ладно? Гест не стал его останавливать. Он и сам убил бы за чашку крепкого чёрного кофе. Только не этой помойной дряни из автомата, от которой только сильней начинает болеть голова. Даже хорошо, что между реалом и астралом нет способов связи. Иначе очень трудно было бы сдержаться и не начать непрофессионально закидывать Хоши сообщениями типа «Ну долго вы ещё там?!». Может, подождать, пока этот Доусон вернётся, и тоже отойти, только не к кофемашине, а к дежурному врачу из медчасти, которая тут рядом, за углом? Сослаться, скажем, на приступ мигрени — она же случается у пятнадцати процентов мирового населения и, может, не вызовет больших подозрений, хотя, конечно, у женщин бывает куда чаще. Попросить чего-нибудь из анальгетиков и надеяться если не на чудо, которых не бывает, то хотя бы на аберрацию реальности… Гест подумать про медчасть и тут же вспомнил про Бартоша, который лежал где-то тут, за парой стен. Если, конечно, ещё не оклемался и, как ни в чём не бывало, не ушёл домой, уверенный, что он здесь круче всех… Гест вздохнул и потёр лоб. Ну вот что? Что с ним делать? От одной мысли о том, чтобы проводить с этим идиотом душеспасительную беседу, сводило зубы. Тратить слова на кого-то, кто всё равно не в состоянии их понять? Спасибо, увольте… ... Хм, а вот это как раз неплохой вариант. Честно написать директору Линдбергу о том, что новенький на испытательном сроке опасен для себя самого и мешает работе команды — если первое Гест ещё мог терпеть, то второе уж точно нет. Тот же Осберкан был куда ценнее для 202-Б, чем неопытный и некомпетентный Бартош, который, как ни поверни, на него напал. И хорошо ещё, что неточный вход в итоге словил только он один, а то Ханну мог тоже, Гест прекрасно видел, как тот расстроен под своей трогательной храброй шкуркой… Ещё и из 207-Б приходили жаловаться на Кармен, и угадайте, кто был с ней рядом, когда она сломала нос патрульному Бергеру. Заразный этот Бартош, что ли? Даже не смешно. Как он сумел пробудить агрессию в Кармен? Она же просто большущий добрый щенок! Пусть и способный в теории вломить так, что маму родную не вспомнишь. Вернувшийся Доусон хлопнул дверью у Геста за спиной, но дальше почему-то не пошёл — замер на пороге. — Что происходит? — спросил он. — Мы уже заканчиваем? Гест моргнул, приходя в себя. Поднял глаза от монитора, в который, оказывается, давно уже смотрел, ничего толком не видя. Там, за стеклянной перегородкой, Хоши прямо сидела в своём монитор-кресле и методично снимала с себя датчики. Гесту понадобилась целая секунда, чтобы понять, что именно кажется ему странным. Программа, отслеживающая состояние исследователей в астрале, утверждала, что показатели Кадзивара Хоши в норме, время пребывания вне материальной реальности — один час пятьдесят две минуты. И продолжает тикать. Она не возвращалась в реал. Доусон поставил свой стаканчик с кофе, нажал на кнопку громкой связи. — Профессор Кадзивара, — интересно, динамики за стеклом передают, как нервно звучит его голос? — дайте, пожалуйста, объяснения. Это часть эксперимента? Хоши повернула голову на звук, и, когда Гест увидел её лицо, у него зашевелились волосы на затылке. Эти глаза. Открытые, зрячие и совершенно пустые. Его мозг наконец сумел хоть немного стряхнуть с себя душное одеяло усталости, чтобы сложить два и два. Гест встал, с грохотом отодвигая стул. — Бесполезно, — сказал он, не глядя на Доусона, напряжённо ждущего ответа. — Она сомнамбула. Не зря вчера вспомнился тот, самый первый их с Дитой доклад. Сомнамбулизм, как и обратный ему сонный паралич, долгое время считали расстройством именно сна. Открытие, что сонный паралич — это на самом деле непроизвольный неконтролируемый выход в астрал, было сделано всего лет десять назад; примерно тогда же у сомнамбулизма выделили два вида. Просто «сомнамбулизмом» по традиции называли частичное пробуждение в фазе медленного сна. «ВМ-сомнамбулизм» был похож на него по симптомам — снохождение, совершение простых действий, всё такое, — но возникал в случаях, когда мозг не полностью отпускал контроль над телом во время выхода во внематериальную реальность. Такое случалось редко. Нет, правда. Предельно редко, и в большинстве случаев — как симптом серьёзных болезней нервной системы. Или употребления запрещённых веществ. — Что делать? — нервно спросил Доусон. Что делать? Да где его учили и на кого? Даже на обязательных кратких курсах для обывателей рассказывают, что ВМ-сомнамбулу можно разбудить только одним способом: выйти в астрал, найти её там и сказать: «Приятель, проснись, ты что-то не то творишь». Вот только что-то было не так. Гест никак не мог осознать, что, но вдруг поймал себя на том, что глядит на Хоши и цепенеет от страха. Она уже освободилась от лишних проводов и монитор-браслетов и встала с кресла. Постояла неподвижно; сделала два шага к коллеге, безмятежно полулежащему справа от неё. Гест ясно видел, что она его не касалась. Просто стояла над ним, как одержимая с ножом из фильма ужасов — над спящей жертвой. Гест не верил в мистику, но движения Хоши были естественными и свободными, а лицо — совершенно бессмысленным, и от этого почему-то становилось невообразимо жутко. Компьютер вдруг предупреждающе запищал; Гест взглянул на экран и выругался вслух. Программа, отслеживающая состояние исследователей, показывала, что с тем, на кого смотрит Хоши, творится неладное. — Он в коме! — выдохнул Доусон. Сам вижу. Лихорадочно соображая, что делать, Гест осознал какой-то фоновой частью себя, что дышит слишком быстро, и попытался перестать: уже пять лет в патруле — и гипервентиляция в экстренной ситуации? Не смешно. Нужно было просто взять себя в руки, сесть вот на этот стул, выйти в астрал и остановить Хоши оттуда. Ничего сложного. Ничего опасного. Так почему же твоего самообладания хватает только на то, чтобы не затрястись, словно ребёнок, слышащий, как под кроватью ворочаются монстры?! Хоши вдоволь насмотрелась на коллегу и пошла дальше, к женщине в следующем кресле. Гест понял, что сейчас случится, за долю секунды до того, как компьютер забил тревогу, сообщая о запустившихся процессах торможения в коре её мозга. Ещё одна в коме. Хоть что-то у Геста в голове наконец щёлкнуло на место. — Вызывай медиков, — приказал он. Доусон вздрогнул, но понял. Нашарил под столом тревожную кнопку, и в коридоре взвыла сирена. Вообще-то, в медпункт на этом же самом этаже можно было просто позвонить, но парень всё сделал как надо. Правила Центра предписывали извещать руководство о любых чрезвычайных происшествиях, а если это не чрезвычайное, то что тогда?! — Её надо будить! — Доусон с ужасом смотрел на творящееся за стеклом; его била дрожь. — Она ведь подписывала согласие на стимулятор?!.. — Не смей! — рявкнул Гест. Когда у тебя нет опыта и страдает самоконтроль, можно потерять голову, столкнувшись с тем, о чём не пишут в инструкциях. Но чего делать, чёрт побери, точно нельзя — так это забывать элементарные правила, нарушение которых будет стоить кому-то жизни! — Знаешь, чем кончается применение стимуляторов на сомнамбулах?! — зло бросил он. — Вероятность развития фатальной бессонницы — девяносто восемь процентов! Хочешь её убить?! Стимулирующий препарат № 565, в обиходе просто «стимулятор», мог аукнуться тяжёлыми побочными эффектами даже в случаях, не осложнённых патологиями вроде сомнамбулизма. На данный момент он был единственным существующим средством, способным принудительно вернуть человека из астрала, но применялся лишь в крайних случаях — и только к тем, кто по медицинским показаниям или другим причинам не написал официальный отказ. — Но она ведь… — Доусон беспомощно указал на Хоши, — она ведь их всех… Лицо у него было такое, что Гест ясно видел: пусть он и призывает её разбудить, но никакая сила на свете не заставит его войти в эту дверь, чтобы достать из аптечки стимулятор и вколоть его ей. Экраны компьютеров мигали красным. Ни один из исследователей в этой комнате так и не вышел из астрала, и, похоже, уже не было гарантий, что когда-нибудь выйдет. Без сознания, с нарушенной мозговой деятельностью. Все четверо, кроме Хоши, которая отключила себя от монитор-кресла, и что творится с ней — вообще непонятно. Геста вдруг накрыло сокрушительным приступом деперсонализации. Всё, что происходило, происходило не с ним и не взаправду. Мир стал далёким и ненастоящим, бесцветным, как астрал. Даже боль, не дающая думать быстро, вообще не дающая думать, и та уже была не его, и в голове осталась одна-единственная мысль: Это не она. Не могла она этого с ними сделать. Не потому, что она учёный, а не злодейка, и прочая этическая чушь. Технически не могла. Как? Она их не трогала. Не взаимодействовала с ними никаким физическим образом. Способов посылать людей в кому, воздействуя на них в астрале, вроде как никто ещё не придумал. Или?.. Свет замигал и погас. Сирены замолчали. В обесточенной комнате — проводка полетела? — остались зловеще мерцать лишь отказывающиеся выключаться экраны. Вот и аберрация. Сам же просил. Это многое объясняло, но Гесту почему-то совсем не стало легче. Темноту за стеклянной стенкой разбавляли только городские огни там, за окном: фонари и красноватое засвеченное небо. Хоши повернула голову, и этого света хватило, чтобы Гест увидел, что она смотрит ему прямо в глаза. *** Звук сирены подбросил Виктора так, что он забыл о слабости и боли. К тому моменту, как свет погас, он уже нёсся по коридору; Дита не отставала. Когда электричество мигнуло и заработало снова минуту спустя, и сирена вновь заорала над самым ухом, они нашли, кто её включил. В помещении, как близнец похожем на их родную комнату 202, стояло пять монитор-кресел. Одно было пустым; другие занимали лежащие в расслабленных позах люди. За одним из столов операторов, за клавиатурой, залитой кофе, сидел, что-то бормоча, бледный как привидение парень. За другим, вцепившись в край столешницы так, что побелели костяшки длинных пальцев, стоял Гест. Подавшись вперёд, он неподвижно глядел на что-то за стеклом. На полу за перегородкой лежала маленькая черноволосая женщина. Лежала так, словно аккуратно села, а потом легла на спину, и смотрела в потолок открытыми стеклянными глазами.