— Жизнь похожа на поезд, мадемуазель. Она идёт. И знаете, это хорошо. — Почему? — Потому что поезда всегда приезжают на конечный пункт.
Агата Кристи
— Что там видно? Сказать честно? Ничего хорошего. Если начать считать, то не хватит пальцев: вот и побитые войной машины, заржавевшие, вышедшие из строя; полуразрушенные дома с чёрными дырами окон в стенах, давно потерявшие своих обитателей; пустынные улицы, проспекты, дворики, даже парящий вдалеке огромный крылатый демон — тоже имеется… И снег ещё, что прикрывает собой гниющий скелет города и белизной своей отвлекает от печальных дум — крупными сугробами повсюду. — Демон на двенадцать часов всё никак не хочет жопу к земле прижать. Возвращаемся, — сухо рапортует напарнику, что с винтовкой наперевес оглядывался по сторонам, пока Тэхён осматривал окрестности через бинокль. Огромная летучая мышь — вот что из себя представлял демон, парящий в радиационных облаках. Широкий размах крыльев вкупе с острыми клыками и когтями производили должное впечатление на любое живое существо. — Да-да, давно пора по съёбам. — Хосок поворачивается лицом, салютует, и его беззаботную улыбку запросто можно прочитать даже под защитной маской. — Чтобы нас не успели хватиться. — Боишься снова по шапке получить? — Конечно, боюсь, бля! Это же не я шашни вожу с одним из Командующих. У меня нет никакой подушки безопасности. Каждый грёбаный раз отхватываю пиздюлей за двоих. Разве это честно? — Разве тебя кто-то заставляет ходить за мной? — Шагает в сторону люка, из которого недавно вылез на поверхность. Лукавая улыбка тянет губы, когда Хосок или — среди своих — Хоуп (прозвище прижилось ещё со времён службы в военном училище) равняется, и они начинают шагать нога в ногу. — В том-то и прикол, что нет. — В его голосе отчетливо слышны нарочито грустные нотки обреченности. — Но если не я, то кто? Ты у нас не из прошаренных и загрубевших сталкеров, как тот же Кафа, а всё лезешь на поверхность. Разве можно тебя одного сюда отпускать? Ещё не вернёшься обратно, дурень. Да и я сам, тоже… в общем, пошли уже, пока нас эта летающая вобла не сожрала. Пока напарник говорит, Тэхён всё смотрит по сторонам, стараясь выцепить из выученной наизусть местности что-то, ну… хоть что-то! Новое! Необычное! Но ничего нет. Боковым зрением вроде всё цепляется чьё-то движение, а как повернёшься — пустота. Никого. — Что-то увидел? — Нет. Тяжёлый, прошитый свинцом плащ, по форме похожий на пончо грязно-зелёного цвета, давит на плечи. Новая порция воздуха через специальный фильтр, не пропускающий частички радиоактивной пыли, не приносит ничего кроме запаха резины и железа. От этого ещё горше на душе… Перед глазами на мгновение появляется строгий и холодный взгляд, а голос из неизвестности говорит отчетливо и устало: «Как же я ненавижу эту твою безумную тягу на поверхность». Ох. Этот голос! — Спасибо, — искренне благодарит Тэхён. — За что? — За то, что сейчас рядом. Хосок не успеет ничего ответить. Прежде, чем он поймет, что Тэхён немного отстал от него, тот уже свалится в дыру между разбитым бетоном и арматурой. «Как же я ненавижу…» Тэ не успеет вскрикнуть, поэтому в голове загуляет лишь отголосок чужого голоса с хрипотцой, как эхо; оставшийся воздух из легких вышибет сильным ударом… Добегался. Доигрался! «…как ненавижу эту твою безумную тягу…» «А я ненавижу твою безумную тягу вниз. Мы квиты». Последнее, на что хватает ускользающего сознания — тихий смешок в пустоту. Вот же блядство… Сегодня Хосок действительно получит за двоих. Тэхён его в очередной раз подвёл. — Тэхён! «…тягу на поверхность».***
Очухивается Тэхён в павильоне местного госпиталя. Приходит в себя с трудом, с усердием смаргивая тупую головную боль; часто-часто моргает, чтобы восстановить чёткую картинку, но взгляд продолжает плыть, рассеиваться, будто у фотоаппарата из старого мира сломался режим автофокусировки. Но степенно зрение возвращается, а вместе с ним и желание вырубиться вновь. Тэхён не успел порадоваться факту собственного выживания, как захотел в могилу вопреки этому факту. То было бы намного гуманнее, чем в сотый или тысячный раз выдерживать на себе тяжёлый взгляд человека, сидящего рядом с больничной койкой. Данная ситуация повторялась из раза в раз, почти не меняя переменных: по одному и тому же сценарию, как бесконечный День Сурка, из которого никак не получалось вырваться. Вот они ссорятся, а спустя какое-то время Юнхо сам придет и попросит прощения, и в их отношениях воцарится мир… ровно до следующего рецидива, замыкающего цикл и начинающего его вновь. Тэхён отвечает молчанием на молчание, рассматривая почти сошедшиеся на переносице широкие брови Юнхо, предвкушая прогорклый привкус их вечных споров. Но они не ссорятся и не спорят, вопреки ожиданиям, лишь молчат, а тем временем на выручку (непонятно кому, если честно) приходит главврач, управляющий госпиталем. Он заходит в палату, громко стуча каблуками, явно обозначая свое весомое присутствие и свою небезосновательную важность. — Дай ему время придти в себя, Юнхо. Посмотри на него. Думаешь, он в состоянии сейчас разговаривать? Ему нужно поспать и отдохнуть как следует. — Док, не лезь сейчас. Не до тебя. — А мне не до вас двоих! У меня целое отделение больных, которым требуется тишина и покой, а ты его вот-вот нарушишь! Я же вижу. Мне плевать на то, что ты один из Командующих или на то, что этот идиот снова вылез наверх и нахватал рентгенов на свою голову дурную! Пошёл вон! Будете выяснять отношения на своей территории, а здесь всё подчиняется мне. — Чёрт с тобой. — Отмахивается, как от назойливой мухи, но слушается, поднимаясь на ноги с неудобного раскладного стула, что жалостливо скрипит, оправляясь от тяжести пассажира, покинувшего его. Тэхён специально закрывает глаза, принимая самый настоящий мученический вид. А Юнхо, с протяжным выдохом сквозь стиснутые зубы, бросает последний взгляд на бледное лицо нарушителя его же личного спокойствия и уходит, громко топая, буквально стрелой вылетает из палаты, чеканя каждый шаг. — Будешь должен, — тихо сказал Сокджин, склонясь и осторожно коснувшись чужого лба своей мягкой ладонью. — И не надоело тебе, а? Чего не сидится на месте, хотя бы в относительной безопасности… Ещё один подобный «казус» на вылазке, и ты облучишься так, что волосы с головы полезут. Это не самое страшное. Онкологию в наших условиях можно приписать к смертельному приговору, а лучевую болезнь вылечим только если тебе крови пожертвует кто-то из станционных. Кто пожертвует-то? Сейчас всем мало… — запричитала врачебная сторона друга. И немного промолчав, добавил: — Хоть убей, а понять я тебя не могу. — Врач убрал ладонь и сам спешно вышел из «палаты» следом за Юнхо, оставляя Тэхёна в полнейшем одиночестве. Долгожданная тишина, наконец, дарит очень нужный сейчас покой, и Тэхён проваливается в сон, теряя всякое желание думать, да и существовать тоже. Он разберётся со всем позднее, а пока есть возможность воспользоваться отсрочкой, он ей воспользуется.***
В следующий раз Тэхён приходит в себя тогда, когда в палате появляется ещё один гость. Чимин, замерший на пороге, без своего полного сталкерского снаряжения сейчас кажется неожиданно хрупким. Не то, чтобы Тэ видит его в обычной одежде впервые, просто его всегда удивляет эта разница между… образами одного и того же человека. Сталкер проходит внутрь, когда понимает, что больной проснулся. С привычной полуулыбкой, искривившей губы, упирает руки в боки, нависая над душой, и как-то совсем невесело усмехается, падая на тот же стул, с которого недавно соскочил Юнхо. По перепонкам вновь долбит натужный скрип. — Знаю-знаю, — Тэхён подает голос первым, хрипит, конечно, знатно с непривычки, надсадно кашляет. — Ты говорил быть осторожным, а я снова проебался, прости. — Тэ, ты чем руководствовался, когда решил пойти на вылазку без меня? После последнего случая… мы вроде бы договорились. Под последним случаем Чимин подразумевает неудачу, вследствие которой Тэхён сломал себе ногу в районе голеностопа, а после отлеживался в госпитале несколько месяцев. Перелом оказался серьёзным, Док даже угрожал ему инвалидностью, чтобы больше неповадно было лазить там, где вздумается. Но едва ли Тэхён усвоил этот урок, слишком быстро поднявшись на ноги и тут же вновь рванувши наверх. — Прости. — Повторяется. — Не смогли тебя найти. Решили идти вдвоём. — Плохо искали, — фыркнул сталкер, покачав головой и порывисто соскочив со стула. Стул сызнова застонал (на своём – на стульем). — Решили они… — Мысль не заканчивается и Чимин растерянно протягивает Тэхёну руку в ответ, когда тот первым негласно просит помочь подняться с кровати. — Когда ты начнёшь думать о людях, которые переживают за тебя? О людях, которые рискуют жизнью ради тебя? — Я самый большой на свете эгоист, знаешь? — Чимин с силой дергает Тэ на себя. Да, хоть и хрупкий, а для сталкера силищи у него более чем достаточно — пример того, что внешний вид зачастую бывает очень обманчив. — Знаю. — Кафа, как звали его среди сталкеров, кивает, немного подняв голову, чтобы посмотреть, возвышающемуся над ним на несколько сантиметров, Тэхёну в глаза. — Потому и повторяю раз за разом, как заевшая шарманка. Может быть, услышишь всё-таки. Хоть раз. Надежда умирает последней. Тэ ничего ему не отвечает, но, отчасти пристыженный, отводит взгляд. Чимин, в отличие от Юнхо, не смотрел с осуждением и не стремился вбить Тэхёну в голову собственное мнение насчёт всей этой затеи с вылазками (по крайней мере, так было раньше…). Он просто искренне и по-дружески переживал за близкого человека. И именно такое беспокойство трогало глубже. — Пойдём уже. — Сталкер сам переводит тему и, разворачиваясь, направляется к выходу. — На стол давно накрыли. Ещё немного и останемся голодными до следующего дня.***
На платформе станции во время кормежки всегда спокойно. Кухня вместе со «столовой» плотно прилегает к госпиталю, поэтому идти парням недолго: сделал несколько шагов и уже пахнет пресной похлебкой, которую под вечер наварили местные поварихи. «Столовая», как таковая, не похожа на то помещение, которое принималось в расчет в прошлом. Вместо нескольких (или одного большого) столов здесь в хаотичном порядке на центральной площади разводили костры для тепла и света, а вокруг них и собирались жители станции небольшими группами, как мошкара. Остальная же станционная часть пустовала, наводя тоску своим мёртвым и тёмным видом, ведь если людей в каком-то определенном месте не было, то свет там сразу вырубался. Прихватив с раздачи плошку постной картофельной похлебки и железную кружку с очень сладким густым, клейким напитком, который старшие называли не иначе, как «кисель», Чимин и Тэхён, лавируя между множеством костров, собравших вокруг себя группы по интересам, идут до своего собственного, где их уже давно заждались. Хосок весело машет им, заметив издалека, а Тэ быстро оглядывает собравшихся и, не заметив того единственного, кто мог сейчас знатно испортить ему аппетит, облегченно выдыхает, улыбаясь другу в ответ. Кроме Хосока, тут ещё его младшая сестра Давон уместилась рядышком. Она у них одна из самых младших: недавно отпраздновала свои пятнадцать лет. Совсем ещё зелёная. Напротив брата и сестры, (почти) ко всему безразличный, сидит местный станционный механик Юнги, которого тут знают как Агуста. Давон приветливо улыбается Чимину, и даже при одном лишь отсвете костра Тэхён отчетливо видит, как на щеках девушки вспыхивает румянец, и как она начинает светиться от радости, когда сталкер садится рядом с ней и принимается за еду. Это так очевидно и так долго продолжается, что Тэ давно бросил удивляться очевидному. Сам же приземляется рядом с Юнги, надеясь, что хотя бы старина Агуст не доебет его по поводу неудачной сегодняшней вылазки. Естественно, все мечты осыпаются пеплом, когда Юнги, оторвавшись от своей полупустой тарелки, спрашивает с набитым ртом: — Опять лазил наверх? — У механика грубый, попорченный временем и сигаретами, голос. — Я же просил тебя прекратить, если жизнь дорога. Ещё и чуть не сдох. Опять. Слышал, как у нас говорят? Невезучему любой пиздец — встречный. Вон, у Кафы спроси, если мне не веришь. Он-то тебе точно за невезучесть и пиздец прояснит, если сам до сих пор не допер. Чимин на своё прозвище резко вскидывает голову, но ничего не отвечает, только острым, как бритва, взглядом скользит по Агусту, по Тэхёну и, видимо, понимает прекрасно, что лучшее решение в данный момент — не реагировать на провокацию. В конце концов, он постоянно выслушивает высеры механика на правах соседа по палатке. Проще простого их проигнорировать, чем нарваться на новый поток брани, заворачивающей уши в трубочку. Да и Давон лучше не слушать подобные разговоры, ведь маленькая ещё совсем. Но Тэхёну как-то все равно и на Давон, и на предупреждающие взгляды товарища — тоже, поэтому он, конечно, отвечает: — Блять. — Недолго борется с желанием запустить в механика плошкой остывшей похлебки со злости и передумывает в самый последний момент. Всё-таки голодным оставаться как-то не хочется, особенно когда это едва ли не единственный за день прием пищи. Тэ и так, в отличие от друзей, не мог похвастать внушительной массой и железной мускулатурой, а тут самого себя лишить пары сотен калорий — не то, чтобы расточительно — просто глупо. — Только ты ещё не начинай. И без тебя знаю, что проебался. — У-у, ебальник разинул, посмотрите на него, — хмыкает Юнги. — Нихуя ты не знаешь. Не ты же ночами сидишь и собираешь эти ебаные фильтры из говна и палок. Не ты возишься с огнестрелом. Ты, блять, даже собственное оружие не чистишь после вылазок своих ебаных! Будто у меня дел других нет, кроме как бесплатно тебе помогать. У нас какой уговор был? — Не попадать в неприятности, не добавлять тебе работы, не… — А что делаешь ты, дебила кусок? — Бля, Агуст, завались, — ругается Хосок, не выдержав потока отменных высказывний. — У меня тут малая сидит, если ты не забыл. — Он кивает в сторону притихшей девушки, в поисках защиты, скорее неосознанно, чем умышленно, жмущейся Чимину под бок. — Загибаете оба так, что уши вянут, портите другим аппетит. Не по-товарищески это как-то получается. — К тебе у меня тоже есть парочка вопросов, — Юнги отворачивается от Тэхёна, временно теряя к нему интерес и переключаясь на новую жертву. — Ты какого хуя его поддерживать продолжаешь? Не хватило прошлого раза, когда тебя прилюдно выпороли? Ему-то, — Агуст тычет своим костлявым узловатым пальцем в главного виновника их спора, — ничего не будет за его выкрутасы. Юнхо на него руку поднять не смеет, даже если он его конкретно раздраконит. Удобно пристроился, ничего не скажешь. А тебе уже какой раз Док будет спину латать? Скоро живого места не останется, а тебе всё неймется. Я всё никак не могу понять: зачем? Ну, зачем? С ним всё понятно, мозги давно на почве намджуновых бредней поплыли, а ты? Блять, ну объясни мне непросвещённому, причину твоих вылазок. У тебя тут сестра, как ты сам всегда говоришь, ответственность, семья. Ну что ты лезешь, черт знает куда? Что ты там хочешь отыскать — в радиусе нескольких сотен метров от выхода на поверхность? Это же смешно. Блять. Нет. Даже больше, чем просто смешно. — Мы снова и снова к этому возвращаемся. — Закатывает глаза. — А я снова и снова говорю тебе о том, что я, как и Тэхён, хочу вылезти из этой помойной ямы. Ну, серьёзно, Агуст, метро себя изживает. Сколько раз на дню ты пытаешься наладить гниющую проводку? А эти водные и кислородные фильтры? В очередной раз мне кажется, что я чувствую привкус нашей мочи, которую прогнали через эти фильтры сотню, а то и больше раз. Это грёбаный конец, понимаешь? Мы тут скоро все благополучно подохнем, пока такие, как ты, продолжают говорить о том, что метро — единственное безопасное место для нас. Да хуй я поверю, что за пределами метро и города, из которого нас не выпускают, больше не осталось незараженных радиацией мест! Теперь тебе понятно? Ты услышал все, что тебе было интересно?! — На поверхности нас тоже не ждёт ничего хорошего, — вдруг встревает в разговор Чимин. Тэхён хмурится, не ожидая, что друг влезет в обсуждение подобной темы. Раньше Кафа этого старательно избегал по собственным соображениям, а сейчас отчего-то решил поговорить. — Я имею право так думать, потому что я вижу всех этих тварей с поверхности постоянно. И если вы с Тэ до этого момента не натыкались на мутантов, это не значит, что их нет или что они будут жить с нами в мире и согласии, если мы вдруг решим вылезти наверх. В любой момент, в любую секунду каждая мутировавшая нечисть будет готова разорвать вам глотку или сожрать целиком, даже не подавившись. Но это не самое важное! Радиация. Мы не сможем дышать воздухом с поверхности, даже если очень сильно захотим. А когда фильтры закончатся? Если брать в расчет реальность долговременной вылазки на поверхность, чтобы отыскать лишенное радиации место… какова вероятность, что мы успеем его найти до того, как из строя выйдет последний, спасающий наши лёгкие от радиоактивной пыли, фильтр? — Кафа дело говорит. Готов под каждым словом подписаться. Прежний мир мёртв и навсегда похоронен под слоем пепла и радиации. Его уже не вернуть. Никогда. Нам остается только выживать здесь, в метро, — он поворачивается к Хосоку, — и если нам суждено умереть, то лучше пусть это случится здесь. Не горю желанием быть сожранным каким-то отвратительным мутантом, и мучительной смерти от лучевой болезни тоже не хочу. Никто не хочет, исключая вас и Намджуна, который кроме как мечтать о жизни наверху, даже выйти и посмотреть на эту «жизнь» не может. Зато вдалбливать в ваши больные головы всякую ересь — всегда пожалуйста! — Забавно. — Тэхён всё-таки откидывает в сторону полупустую плошку с похлёбкой, что оглушительно гремит, ударяясь об каменный пол, и, расплёскивая оставшееся содержимое в стороны, еще больше привлекает внимание людей, сидящих поблизости. Есть больше не хотелось, даже ради того, чтобы поддерживать хотя бы более-менее нормальное телосложение. — Продолжайте считать меня поехавшим, продолжайте постоянно промывать мне голову тем, как безопасно в метро, и как опасно на поверхности. Продолжайте! Мне плевать, если я так и останусь одним из немногих, кто хочет выбраться из этой ямы. Сидите здесь, как крысы, которые забились по углам и дрожат от страха, поджав облезлые хвосты. Если это жизнь, то я лучше сдохну там сверху, пытаясь хоть что-то найти, чем задохнусь и окончательно зачахну… — Что ты там ищешь? И что хочешь найти? — Чимин спрашивает устало, взъерошивая сальные волосы. В его планах не стояла ссора с лучшим другом, но сегодня всё пошло наперекосяк… — Если ты говоришь о том, что на поверхности возможны места чистые от радиации, то не думаешь же ты, что такие места есть в нашем городе, который каждый день со счетчиками Гейгера прочесывают десятки сталкеров, включая меня? Мы осмотрели каждый квадратный метр и не нашли такого. А если где и надо начинать настоящие поиски, то точно не здесь. Нужно выбираться за пределы города, если не за пределы страны. А это одному тебе не под силу. Поэтому-то каждый твой выход наверх — полнейшая бессмыслица. Ты просто тратишь необходимые мне и другим сталкерам фильтры. И жизнью рискуешь. Еще раз вот так тебя бессознательного принесут, и Юнхо точно тебя на цепь посадит, а нас с Хоупом расстреляет прилюдно, потому что помогаем тебе, Тэхён. Я уже говорил тебе, что пора начинать думать не только о себе, но и о других. Мы твои друзья, Тэ. Мы не хотим тебя обидеть своим неверием в твою мечту. Мы просто хотим тебя защитить. Подумай об этом, пожалуйста. Больше никто ничего не говорит. Все замолкают, уставившись в пляшущие всполохи костра, что отбрасывают на их лица причудливые тени. Слышен треск, тихие разговоры вдали. Но все, кто сидят рядом с ребятами, тоже молчат, впитывая в себя гнетущую атмосферу, как губки. Не все довольны своей жизнью в метро, не все довольны законами и правилами, которыми сковало их желание выживать. Но также не все в метро готовы рискнуть своей жизнью, даже ради того, чтобы вновь увидеть не тусклый жёлтый свет лампочек, а настоящий солнечный свет, к которому ещё нужно было долго привыкать ослабевшим от тьмы глазам… Но не слабое зрение держало людей под землей. Страх — вот что так крепко и так сильно приковывало кандалами к тоннелям метро. Люди просто боялись неизвестности и опасности, ожидающей их наверху, и это же являлось тем, что так сложно понять, такому человеку, каким был и есть Тэхён. Костёр продолжал потрескивать, забирая у людей кислород. Огонь тоже хочет жить, но всем плевать на его хотелки — так и эдак погасят (убьют) в итоге. И мы рано или поздно умрем, ведь абсолютно всему на этом свете есть свой логичный конец. Завершение. Вечность — это самый жестокий обман. Но в чём тогда смысл нашего существования, если это существование конечно? Где этот смысл? Что лучше: прожить, как крыса из последних сил, оберегая собственную жизнь, или рискнуть и попробовать хоть что-то изменить, чтобы зажить по-настоящему, как жил раньше или хотя бы просто немного лучше, чем живешь сейчас? Тэхён поднимается с места и уходит, а каждый его шаг отражается от стен и прокатывается громким эхом по всей платформе. Он знает, что он прав. Он верит, что пережитки прошлого необходимо без жалости оставлять за спиной. И… никогда (слышите?!), никогда не оборачиваться!***
Оставляя за спиной людей и свою станцию, Тэхён, не оглядываясь, бежит вперёд. Он не совсем понимает куда, зачем и почему, но он чувствует, что должен уйти прямо сейчас. Хоть куда, даже туда, куда не глядят его глаза, ведь вокруг полнейшая темнота и только привыкший к этой темноте человек может хоть что-то разглядеть вокруг. Тэхён не возненавидел ребят из-за пустой ссоры (на тему, которая и так у многих уже сидит в печенках), ведь они оставались друзьями. Это важно понимать. Тэ всегда старался окружать себя хорошими людьми, поэтому уважал и по-своему любил их всегда, даже в пылу ссоры, даже зная, что его считают помешанным на несбыточной мечте. Каждый имеет право на своё мнение, просто иногда это мнение… может оказаться ошибочным. Тьма метро поглощала. Постепенно, переходя с бега на быстрый шаг, а затем и вовсе на тихую поступь, Тэхён остановился перед краем станционной платформы и, перешагнув желтую линию, что чудом не стерлась за столь долгое заточение в метро людей, заглянул в длинный туннель, где немного впереди виднелся свет от яркого и большого костра. Но даже в самой беспросветной тьме, единственный луч света может стать поистине беспощадным. Сейчас в туннеле несли свою вахту пограничники. Их звание очень точно передавало сферу деятельности: пограничники денно и нощно защищали границы станции. Станционными границами назывались туннели, по которым ранее рассекали сверхскоростные метропоезда. Но теперь по ним проезжали разве что набитые товарами с других станций дрезины*. В чём необходимость сторожить туннели? Конечно, это было сделано ради безопасности жителей станции и всего метро в целом. С недавнего времени, когда весь метрополитен был разгерметизирован, с поверхности по вентиляционным и канализационным шахтам и туннелям в метро стала пробираться всякая мутировавшая нечисть, которая и представляла серьезную опасность для жителей метро. Случалось это редко, но после нескольких несчастных случаев руководство обязало каждую станцию выделить отряды специально подготовленных, обученных и вооруженных до зубов ребят, чтобы они, попеременно сменяя друг друга, стояли в дозоре, высматривая на горизонте очередного одичавшего мутанта. Поразмыслив немного и прикинув в голове, кто из знакомых может сейчас стоять в дозоре, Тэхён, надеясь, что память его не подводит, спрыгнул на заржавевшие рельсы и, легко приземлившись, зашагал вперед — на свет, засунув замёрзшие руки в карманы куртки. Необходимо было отвлечься и забыться, проветриться и отпустить нехорошие мысли на пару с плохим настроением, а среди ребят, что дежурили на границах, это, как ни странно, получалось. Пограничники лучше всех знали толк в общении, постоянно встречая и провожая людей, они всегда в курсе последних новостей, горячих сплетен и даже «дворцовых заговоров», выбежавших из-за стен праздной и величавой столицы метро. И именно кладезь подобных историй делала из парней очень интересных собеседников, слушать которых можно было до бесконечности. Тэхён всё шёл, его шаги громким эхом отражались от стен, сливаясь с биением сердца. В какой-то момент, когда оказываешься примерно на середине пути от станции до пограничной заставы, кажется, что мир исчезает. Ты остаешься один. В этом мраке, холоде и сырости чувствуешь себя бесконечно одиноким и потерянным. И пусть с обеих сторон можно разглядеть источники света, пусть темнота не такая кромешная, как может показаться вначале, но она всё равно беспроглядная и тяжёлая. Тэхён уже устал таскать её на своих плечах. Многих жителей метро пугал не просто проход по этим туннелям, а сама необходимость периодически оказываться в них, даже по самой острой нужде. Будь то торговля, встреча с родными, живущими на соседних станциях, или редкое, но обязательное появление в столице для переписи населения. И если до того, как метро ещё было закрыто и пугало только тьмой и неизвестностью, некоторым приходилось достаточно долго собираться с силами, чтобы выйти из станционной зоны комфорта, то теперь подобные путешествия для особо впечатлительных обращались настоящей пыткой и игрой на выживание. Приступы первобытного страха, леденящего кровь ужаса, когда прошибает холодным липким потом и даже вздохнуть боязно, не то, что шаг сделать вперёд — вот что значило для большинства людей «банальное» путешествие от станции к станции. Тут и суровые ребята пограничники, обвешанные оружием до зубов, не успокаивали. Встретить на своём пути мутанта смерти подобно. Безоружный человек на все сто пятьдесят процентов из ста мёртв — вот исход подобной встречи. Твари с поверхности, в отличие от людей, никого не боялись и лезли только так, раскрывая и скаля пасти, и капая вязкой слюной, демонстрируя длинные и острые, как бритва, клыки и когти, которыми горло перегрызть и распороть человеческую плоть ничего не стоит. Как там любят говорить: выживает сильнейший? Человечество уже проиграло… Тэхёна заметили, наверное, сразу, как только он спрыгнул с платформы станции — это работа такая, всё слышать и всё видеть. Ошибок допускать нельзя. Ошибка — чья-то жизнь, а жизнь — новая валюта. Ведь цены по прайс-листам всё продолжают возрастать. Встречать гостя вышел Минджэ; его Тэхён и надеялся встретить. С Минджэ, как и с Чимином, Тэ был знаком ещё с детства. Втроем они родились и выросли ещё в том — старом мире. Вместе обучались в военном училище, специально организованном для детей (и мальчиков, и девочек). Раньше эту троицу связывало многое, но, с недавних пор, жизнь раскидала их по разным углам, предоставив общей точкой соприкосновения лишь одну на троих станцию для жилья и службы. — Опять проветриваешь голову? — вместо приветствия спрашивает пограничник, когда между ними остается меньше двух-трех шагов. А Тэ, сам не отдавая отчета своим действиям, улыбается в ответ, откинув недавний неприятный разговор подальше, протягивает руку для крепкого дружеского рукопожатия. — У вас тут легче дышится, — говорит, слегка кивая, когда Минджэ пожимает его руку в ответ и тут же отпускает. — Слышал о твоих приключениях. — Тэхён сразу меняется в лице и отводит взгляд, закатывая глаза, предчувствуя, как пеплом осыпается его нестерпимое желание отвлечься, но Минджэ, заметив это, тут же продолжает: — И как там? Всё также опасно и мертво? — удачная смена темы. Кому, как не старому другу знать, что на поверхность Тэхёна тянет вовсе не желание кому-то насолить и уж точно не тяга к самоуничтожению. Это… самая настоящая мечта. Мечта вновь увидеть мир живым. Увидеть, как солнце мягко касается своими лучами чистой от пепла земли; как плещется здоровая, не отравленная радиоактивным илом вода; как люди ходят по поверхности, не прикрывая лица противогазами. Ощутить каков на вкус чистый воздух, вода — простые радости прошлого, но несбыточная фантазия настоящего. И Тэхён, и Минджэ, и даже Чимин, вместе ещё с детства читали книжки, которые людям удалось унести с собой в убежище, запоминая старый мир через призму собственного воображения. Просто для кого-то из них эти книжки так и остались сказками, потерявшими свою реалистичность со временем, а кто-то… — А ты как думаешь? — грустно хмыкает, снова заглядывая в глаза Минджэ, но тот только пожимает плечами и вопросительно кивает в сторону костра, негласно спрашивая: «Идешь»? Идёт, конечно. А кто-то продолжает мечтать! — Думаю, что тебе действительно стоит отвлечься. — Пограничник протягивает руку и тяжело опускает её Тэхёну на плечо. — Если у нас тут легче дышится, то пойдем к костру, там как раз мужики воды для чая нагрели, а наш чай всяко лучше той приторной гадости, которую разливают на станции, — он немного сжимает пальцы на чужом плече. — Послушаю про твои приключения позднее, когда сам захочешь рассказать. А пока пошли-пошли. Чем ближе к костру, тем громче голоса остальных пограничников. Тэхён замечает трёх человек, что сидят у костра, и ещё четырёх, стоящих поодаль и осматривающих дальнюю часть туннеля, светя ручными фонариками, которые, разрезая тьму ярким светом, никуда не врезаются, так и замирая на полпути, освещают только ближайшие стены. Пару раз Тэхён также стоял у самого края заставы и светил фонарём вперед, силясь хоть что-то разглядеть впереди. Но там ничего не было и нет. Только тьма. Тьма и пустота — две вещи, неразрывно связанные между собой в новом мире. — А вот и ты, Тэ. Давно тебя не видели, — говорит один из мужиков у костра. — Снова в гости к нам причалил? Ну, проходи. — Грузно хлопает по одному из свободных мест рядом. — Как раз успел к чаепитию! Типичный приём на погранке. Тут всегда рады новым лицам, ведь, когда большую часть своего времени проводишь за тем, что вглядываешься во тьму, высматривая вдалеке одичавших монстров, то любое человеческое лицо покажется дружественным. Любому человеку тут и чай, и последний кусочек хлеба – всё для дорогого гостя. Тэхён с улыбкой кивает и приземляется рядом, подбирая под себя ноги, достаточно удобно разместившись на мягкой сидушке. Руки сами собой тянутся к костру, в поиске необходимого тепла. Замёрз. Он так невыносимо замёрз… — Закурить хочешь? — спрашивает другой мужичок, протягивая уже раскуренную самокрутку. — Нет, спасибо. — Опять ты к людям пристаёшь со своим куревом, — хмыкает третий. — Когда-нибудь видел легкие курильщика? Мерзкие, набухшие и чёрные от дегтя… Молодому парню такие подарки ни к селу ни к городу. Предложивший Тэхёну закурить, только отмахивается, тяжело вздыхая, а потом вновь прикладывает самокрутку к губам, глубоко затягиваясь, жмурится, и губы его растягиваются в улыбке. Счастливой улыбке. — Мерзко не мерзко, а я если и умру, то умру счастливым. Продолжай-продолжай читать мне свои скучные нравоучения. Минджэ, севший рядом, протягивает Тэхёну ещё пустую железную кружку и снимает давно почерневший чайник с балки, протянутой над костром. Кипяток, что из чайника заливается в кружку, греет пальцы, чуть погодя даже слегка обжигает. Теплеет… За кипятком в кружку попадают чайные листья в ядерном смешении с пахучими специями. Именно эта пряная смесь у них на станции и называли чаем. Называли с гордостью, потому что такой напиток во всём метро можно было найти лишь здесь — на «Конечной». — Так вот, — продолжает «зожник». — Вернёмся к нашим кошмарам, Ал («курильщик»). Что там было о призраках на «Первой»? — Я и рассказываю, — шумно прокашлявшись, говорит Ал. — Слышал, ещё задолго до войны там случай был несчастный. Бабёнку-студентку группа отморозков изнасиловать пытались, она, к счастью, убежать смогла, сиганула в туннель, дура. А её так и не нашли потом. Говорят, до сих пор там ходит-бродит, людей пугает. — Да бредни всё это. Кто в наше время верит в призраков? — А как не поверить? — Говорят, не раз её видели. Маленькая, хрупкая, в платье белом и глазами грустными-грустными… — Вот ты веришь, Тэ? Если честно, Тэхён едва ли старался вникнуть в разговор, да и не сразу понял, о чём его вообще спрашивают, поэтому и ответил с запинкой: — Не знаю. — Пожимает плечами. — Сам я ни разу не видел никаких призраков, поэтому не могу со стопроцентной точностью сказать: верю я в них или нет. Скорее нет, чем да, но и совсем отрицать их существование не стану, потому что доказательств против их существования привести не смогу. — Вот да, — соглашается с ним Ал. — Никто не может сказать точно. Кто-то видел и верит, кто-то не видел и не верит, а кто-то не видел, но слышал, и теперь боится, поджав хвост. — Точно так же, как ты ссышься с тех баек про разумных мутантов? — хихикает Минджэ. — Да отъебитесь от меня уже с этими разумными мутантами! Заебали стебаться чес-с слово! Да! Я верю и в то, и в другое, и в третье! Верю! Что с того? — Да ничего. Просто лично мне проще в призраков поверить, чем в разумных мутантов. Это ведь время нужно, чтобы они так эволюционировали, разумом обзавелись, заговорили! — А если мутировал человек? — Ну, тут тем более время нужно. Много времени, много поколений. Пятнадцать лет — очень мало! Книжки надо читать, чтобы выводы о каких-то там разумных мутантах говорить. — А помнишь, как до войны про вирус вынужденной эволюции говорили? Вдруг его вместе с бомбами распылили? И те, кто не смог спастись, сейчас эволюционируют в ускоренном режиме? — Это всё такие бредни… — Бредни только потому, что ты боишься, что окажется, якобы ты людей других убиваешь, а не каких-то мутантов? — Ты видел вообще этих чудищ? Какие там люди? Это монстры. — А ты на внешний их вид не гони. Себя-то со стороны видел, боров? Здесь уже другая философия к месту! — Ал отпил из своей кружки, немного поморщившись. — Мутанты теперь полноправные хозяева верхнего мира, они учатся там выживать и выживают. А мы здесь прячемся по углам во тьме, боимся всего, защищаем, что осталось. Убиваем друг друга, убиваем мутантов, постоянно выходим на поверхность… Зачем? Ты, надеюсь, помнишь, что первое нападение мутантов в метро случилось уже после того, как один из сталкеров застрелил какого-то мутанта наверху? Так кто из нас монстр, а кто человек? — Простое совпадение. Или они нас, или мы их. Лучшая защита — это нападение. Слышал такую поговорку? — У вас всё оправдывается совпадениями и поговорками, а на деле-то, в жизни-то всё совсем иначе происходит! — Завели старую шарманку… Тэхён в разговор больше не вступал, теперь просто слушал внимательно, грея уши, даже кончики покраснели. Пограничники, как уже говорилось, очень любили поболтать, поговорить, поспорить. Только заканчивалось всё это дружескими ударами в плечо и смехом. Как и должен заканчиваться любой дружеский разговор… Чай горчил и обжигал язык, но дарил тепло, раскатывая его по внутренностям и постепенно прогревая изнутри. Но буря, что измучила Тэхёна, всё равно утихала. Нутро успокаивалось, убаюканное общей приветливой атмосферой. Ничего, в сущности, не менялось, друзья наверняка продолжали ругать и считать его ненормальным, но злиться на них за это теперь казалось бессмысленным. — Когда, кстати, Кэп возвращается? — По срокам должен прибыть завтра.***
Спустя буквально пару часов, Тэ, в сопровождении Минджэ, идёт обратно в сторону платформы. Часы, спрятанные под рукавом куртки, показывают одиннадцать вечера, что значило скорый приход комендантского часа. Где-то за десяток метров от платформы пограничник начинает прощаться, ведь ему запрещено покидать свой пост. Он ещё раз напоминает о том, что с нетерпением ждёт рассказов с поверхности и подробных описаний тамошних приключений. Тэхён обещает в скором времени снова навестить погранку. На этом и прощаются окончательно, расходясь в разные стороны. Несмотря на поджимающее время, Тэ идёт не спеша, снова вслушиваясь в каждый свой шаг. Теперь ему намного спокойнее. Голова проветрилась, а злость отпустила. И было непонятно: злился ли Тэхён на своих друзей или он злился на самого себя? А может, его злило вообще все сразу? В конце концов, ни он, ни его друзья не виноваты в том, что произошло в прошлом. Война, смерть и радиация — производные ошибок их предков. Это всё было лишь следствием из многих неверных решений, которое привело их в туннели метро и сделало из них бледное подобие прежнего человека. Бледное, слепое и до бесконечности… несчастное. Раз, два, три. Вдох. Выдох. И эхо, отражающее каждый из звуков, троекратно их преумножающее. Порой сознание подкидывало лишних страхов, тянуло обернуться и проверить: не преследует ли его кто-то, не смотрит ли в след дикими, жадными до крови глазами. Но Тэхён сам себя уверял: никакой опасности нет, Минджэ и другие пограничники исполняют свою работу на «отлично». Ещё никто с их станции не погиб от лап, прорвавшихся с поверхности мутантов. — Так и знал, что ты был там. — Высокий мелодичный голос возвращает в реальный мир, словно кто-то дернул за ленточку воздушный шарик, наполненный гелием. Чимин сидит на краю платформы, свесив ноги и болтая ими в воздухе, как ребенок. Тэхён останавливается, поднимает на него взгляд и молчит, и просто смотрит. Он думает о том, что именно Чимин из всей их троицы изменился сильнее всего. Ведь сталкером, настоящим сталкером не может быть какой-то рохля или слабак. Тут нужно нечеловеческое мужество и бесстрашие. И умение видеть вещи проще, чем они есть на самом деле, например, через прицел снайперской винтовки. Из всех остальных Чимин отказывался верить в жизнь наверху потому, что был уверен в её окончательной и необратимой смерти. Вовсе не из-за страха он отвергал возможность возвращения домой. Он выходил из метро почти каждый день и видел только пыль, кровь, порох и голые скелеты зданий. И как бы ни грезил он в детстве тем, что когда-то вновь выйдет из тьмы на свет… что-то внутри него надломилось уже навсегда. И это что-то не подлежало починке. — Прости, — говорит Кафа, протягивая другу руку и предлагая ухватиться за неё, чтобы подняться к нему на платформу. Но Тэхён не спешит пользоваться чужой помощью. — Я понимаю, что это важно для тебя, Тэ, правда. — Чимин роняет руку на свои колени. — Просто… ты должен понять, как бессмысленны твои вылазки. Ты только подвергаешь себя опасности. Облучаешься постоянно. Не хватало ещё, чтобы у тебя болячки какие вылезли от постоянно облучения, — где-то и кто-то сегодня уже говорил подобное. — Ты же не только самого себя опасности подвергаешь, понимаешь? — он тяжело вздыхает, прикрывая глаза и всплескивая руками. — Вот ты умрёшь, тебе уже будет всё равно, а о нас… о нас ты подумал? Умрёшь не только ты! Когда же ты поймёшь это? Всё это Чимин говорит приглушенно, тихо, чтобы не нарушать общего спокойствия станции, где любое эхо может добраться до противоположной стороны и помешать кому-то забыться пусть недолгим, но всё-таки нужным сном. — Смотри, что у меня есть! — Тэхён не спешит заботиться за другими. Он громко вскрикивает и вытаскивает из-за пазухи бутылочку старого виски. Надпись «Агуст» ярко выделяется красным даже после пятнадцатилетнего заточения под землей и путешествия с рук на руки… Чимин пару мгновений непонимающе моргает, смотрит на Тэ, на бутылку и обратно, а потом начинает звонко смеяться, щурясь и прикрывая рот, стараясь хоть немного заглушить звук. Тэхён начинает хохотать вместе с ним. — Юнги продаст за эту бутылку душу, клянусь! — А мы ему не скажем.***
Когда они, немного опьяневшие, немного опоздавшие, подходят к палаткам, время уже переваливает за полночь. — Говоришь, что Намджун возвращается? — Ага. Завтра уже будет тут. — Круто. — Кафа кивает и тут же салютует, прощаясь и показывая тем самым, что не хочет и дальше развивать разговор. Это бы снова привело их к той самой точке кипения, с которой всё сегодня началось. Поэтому сталкер, пригнувшись, забирается в палатку и только в последний раз машет ладонью, закрываясь на замок изнутри. Тэхён машет в ответ уже тогда, когда друг его не видит. Он как-то грустно усмехается под нос, разглядывая подсвеченный тусклым светом выход с нижнего уровня. Его жилище располагалось не в общем жилом помещении. Регалии фаворита Командующего обязывали жить отдельно. Чуть выше, чем все остальные. Поэтому он вышел с нижнего уровня, попутно умывшись в общем умывальнике и смыв с лица, накопившиеся за день, жир и грязь. Створки входа в широкую палатку Командующего оказались приветливо приоткрытыми, и Тэхён, как и Чимин немногим ранее, наклонил голову, заходя внутрь, а потом сразу отвернулся, чтобы закрыть вход на молнию замка. Чужой взгляд почувствовался между лопаток, будто туда не посмотрели, а тронули, почти толкнули… — Думал, что уже и не дождусь тебя сегодня. — Технически уже не сегодня, а завтра, так что… — Тэхён. — Прости. И он оборачивается. Юнхо сидит на своей койке, немного откинувшись назад, на коленях у него лежит какая-то раскрытая посередине книга, на единственной тумбочке, которая разделяет их кровати, стоит пузатая кружка, а из неё вверх устремляются белесые завитки пара. Воздух пахнет затхлостью, потом и всё тем же пряным чаем, как на пограничной заставе. — «Прости» — это слишком мало, Тэхён. — Голос у Юнхо уставший, наверняка он тоже давно перестал злиться и метать молнии, успокоился и теперь просто требовал хоть какого-то возмещения потерянных нервных клеток. — И чего же Вы хотите, господин Командующий, взамен простого «прости»? — кривится в ухмылке Тэ, опускаясь на свою кровать. — Ты знаешь. О, конечно же, он знает! Но так просто — не есть интересно, правда же? Тэхён игриво выгибает бровь.