Под небом голубым есть Город Золотой, С прозрачными воротами и яркою звездой. А в городе том сад, все травы да цветы; Гуляют там животные невиданной красы.
Одно — как желтый огнегривый лев, Другое — вол, исполненный очей, С ними золотой орел небесный, Чей так светел взор незабываемый.
А в небе голубом горит одна звезда. Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда. Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят, Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад.
Тебя там встретит огнегривый лев, И синий вол, исполненный очей, С ними золотой орел небесный, Чей так светел взор незабываемый.
Борис Гребенщиков
Тэхён проснулся раньше Юнхо. В тишине и вое сквозняка, вырывающегося из туннеля, разбегались, как тараканы, мысли в голове. Одноместная кровать на двоих теснила кожей к коже, и тяжёлая рука знакомо (неудобно) лежала поперёк живота. Юнхо под боком спал тихо, даже не сопел, и, если не чувствовать, как вздымается его широкая грудная клетка, то можно подумать, что он и вовсе… неживой. Голова казалась лёгкой (естественно, мысли-то разбежались), и от вчерашних осадочных дум в ней едва ли что-то осталось; недолгий сон пришёл и забрал с собой печали. В этом сне, вместо пустоты впереди, Тэхён светом фонаря выхватил в темноте тоненькую фигурку девочки в белом платье. Она махала ему рукой и была подозрительно похожа на Давон. Улыбалась. Светилась изнутри чем-то таким, что никак не найти здесь — под землей. Вот и не верь после этого в призраков… Выйдя из палатки, глотнул тяжёлого, спёртого воздуха. На станции всегда неприятно пахнет. И причин для этого достаточно, ведь под боком, как минимум — общественный туалет для людей, и, как максимум — загон для скота полный неубранного с ночи навоза. К этому привыкаешь, если хочешь жить. Существовать. Хоть как-то, но продолжать быть. Тэхён прошёл пустую центральную площадь, проверив по пути ещё закрытую палатку станционного механика. Хотелось помириться. Но не получилось. Юнги ещё крепко дрых, забывшийся в своём чернушном сне без сновидений прямо на рабочем месте. Значит, сегодня Чимин спал один. Наверное, это к лучшему после дискуссии минувшего ужина. Их станция начиналась с торгового ряда, организованного специально для удобства приезжающих торговцев. Ранним утром к платформе прибывала, забитая до отвала, дрезина, везущая с собой несколько пассажирских и грузовых вагонов. С момента её прибытия и брал отсчёт новый день. Торговая дрезина ещё не пришла. Зато сбоку уже шуршали на кухне, и загорались фонари госпиталя. Платформа станции по форме напоминала ровный квадрат, с боков ограниченный каменными стенами; в стенах зияли идеально ровные арки, чрез которые прежние пассажиры метро выходили к подъезжающим метропоездам. Сейчас в арках удобно гнездились палатки торговцев, разбирающиеся рано утром и складывающиеся поздно вечером — с одной стороны; с другой стороны, соответственно, устроили штаб Командующих, их же жилые палатки в количестве двух штук (одна занимала собой целый проём), палатку механика, выход на нижний платформенный уровень и частично госпиталь с кухней. Изрядно заскучав, Тэхён спустился вниз, проверив жилой блок. Там тоже ещё все спали. Прошёлся по рельсам до гермоворот, ограничивающих станцию только единственным железнодорожным путем (именно по нему Тэхён вчера гулял до пограничной заставы) с другой стороны платформы. Это было сделано для того, чтобы пограничники сторожили лишь одну границу, вместо двух. Гермоворота также закрывали собой и прошлый путь метропоездов до депо: с одной и другой стороны рельсы уходили в тупиковые туннели. Со стороны торгового ряда тупичок использовался для стоянки дрезин, а со стороны жилого блока — для плантаций чая, грядок с картофелем и загонов для скота. Тэхён решил не ходить до «фермы», как называли жители самую вонючую часть станции. Он вновь поднялся на платформу, но там мало, что изменилось. Как и всегда. Делать было нечего. Ещё и Юнхо спрятал сталкерскую химзу, пока Тэ терял сознание в госпитале. Об этом они ещё поговорят, но пока оставалось только бездельно шляться из стороны в сторону неприкаянным перекати-поле. Занятие нашлось само собой. Через пустующий сейчас штаб Командующих можно было войти в комнату, в которой в ряд стояли ржавые от времени велосипеды, надёжно прибитые к двум непонятным громоздким шкафам-ящикам. Тэхён не вдавался в теорию, но знал, что это — аккумуляторы, и что велосипеды, по примеру динамо машины, помогали вырабатывать электричество посредством обращения механической энергии в электрическую. Этим и занялся. Сел на жесткое седалище и закрутил педалями, позволяя мыслям сызнова разбегаться в стороны. А перед глазами всё одно: девочка в белоснежном платье. На Давон похожа. Вся светится… машет ему рукой. Зовёт за собой!***
«Намджун! Намджун вернулся!» Радость прокатывалась по станции волной. Закрутившись педалями, Тэхён не заметил, как пропустил настоящую причину своей утренней бессонницы. Ныне станция уже не спала. Второй Командующий, наконец, прибыл после недельного отсутствия по личным делам. Тэхён слез с велосипеда, обтёрся засаленным краем растянутой футболки грязно-серого цвета. Даже с кончиков волос капало — перетрудился. Такой и вышел на центральную площадь платформы — краснощекий и мокрый от пота, но счастливый. Улыбался широко, будто уголки губ кто-то с силой натянул к ушам. Странно, что не рванул на всех возможных и невозможных скоростях сквозь толпу — встречать доброго друга. Всё в Намджуне было пропитано необъяснимой силой, неким благородством и вместе с тем сильным притяжением. Этот Мужчина (с большой буквы) точно знал, как правильно себя подать, как правильно сказать, даже как правильно посмотреть, чтобы к нему прислушались и чтобы его захотели слушать — очень важное лидерское качество. И даже вымотанный, только-только вернувшийся с долгой дороги, Намджун казался ещё полным сил, глаза его горели, и разве что в том, как он периодически сжимал пальцами переносицу и хмурил брови, можно было увидеть след изнеможения и простой человеческой усталости. Помост, на котором стоял Намджун — небольшой подиум, сколоченный из старых досок и укреплённый вставками из металла, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств, прогнившее дерево не рассыпалось в щепки под внушительным весом Командующего. Помост, как уже стало ясно, был установлен посреди центральной площади платформы. Его не убирали во время принятия пищи, но старались не разводить рядом костры, дабы редкие искры не угрожали крайне ценному в метро дереву. Рядом с помостом неизменно недвижимый, как скала — другой Командующий станции — Юнхо. Он не поднимается к Намджуну на хлипкое возвышение, просто держится поблизости и нагоняет страх одним своим видом, уравновешивая и успокаивая всеобщее ликование. Из дуэта Командующих Юнхо отвечает за дисциплину и порядок, поэтому и ведёт он себя гораздо строже Намджуна. Они как-то негласно поделились на Лидера и Руководителя: одного хотелось слушать, а другого приходилось слушаться. Поэтому, когда жители вновь и вновь оставались на попечении Юнхо, Намджуна, умеющего сглаживать даже необходимые для порядка наказания, встречали с радостными криками и улыбками. Тэхён отвёл взгляд, желая остаться незамеченным зрителем. Вчера они с Юнхо помирились, но никто не говорил, что этим примирением кончились все их проблемы, поделённые надвое. — С возвращением. — К подиуму подошёл Сокджин, сменивший медицинский халат на простые, гражданские вещи. Он протянул ладонь, утеплённую чёрной кожаной перчаткой с обрезанными пальцами (раньше их называли гловелеттами), немного кривя уголок губ — еле заметный след от радости, наконец, увидеть старого друга впервые за долгое время. — Рад видеть тебя, — незамедлительно ответил на приветствие Намджун, наклоняясь и с силой пожимая руку доктору. Он улыбнулся тоже, но в миг вернул своё смурное выражение лица. Руки друзей распались надвое; Док вернулся в толпу, а Намджун вновь выпрямился, возвышаясь над народом своей станции, как истинный её лидер. Гул толпы постепенно нарастал, прокатываясь эхом по станции. Люди подтягивались к месту общего сбора, о чём-то негромко переговариваясь; Тэхён так и остался в стороне; к нему подошли Чимин с Хосоком и Давон. Юнги не отходил от своей палатки, но стоял у самого её выхода, вальяжно выкуривая самокрутку собственного приготовления. В один момент Юнхо с Намджуном, как по какой-то негласной команде, прозвучавшей лишь только в их головах, пересекаются взглядами. Пора. И словно сглотнув застрявший в горле ком, Намджун начинает свою речь. То, что он обязан рассказать собравшимся, никого не оставит равнодушным. Он прекрасно это понимает. А люди всё продолжают смотреть на него, как на супергероя, способного побороть весь этот новый мир голыми руками и силой своей веры во всё хорошее… — «Первой» станции больше не существует, — говорит Командующий и видит, как от страха сверкают глаза каждого человека пред ним. — Руководство нашего метро обязало на неопределенный срок прекратить абсолютно все вылазки на поверхность. Деятельность сталкеров тоже приостановлена. Никаких — повторяю — ни-ка-ких подъемов наверх. Метро возвращается к режиму консервации. Все гермоворота закрыть, запечатать и поставить охрану. Любая попытка покинуть метро, без особого распоряжения руководства, будет караться… смертной казнью. За грудь Тэхён хватается уже после второго предложения. Больше не хочется улыбаться. Изнутри рвётся надсадный кашель, скребущий лёгкие и горло. На платформе взрывается гробовая тишина, и лишь этот болезненный кашель противостоит ей из последних сил. …Лишиться способности летать — не обязательно означает падение. Когда тебе обрежут крылья, ты начнёшь задыхаться.***
И вновь горят костры. Теперь не по расписанию — вне графика и правил. Какие ещё правила? «Первой» больше не существует. Все сейчас говорят лишь об этой трагедии. И Тэхёну очень хочется зажать уши руками, чтобы больше ничего не слышать, но он просто смотрит в огонь, и в его пустых стеклянных глазах отражаются яркие искры, что уже не сверкают, как раньше. Больше нет. Рядом с Тэхёном сидит молчаливый Чимин, напротив него — Хосок, прижимающий к плечу тихо льющую слёзы Давон. Девочка, наверное, плачет за всех разом, отдувается персонально за каждого, ведь ещё может себе такое позволить. Просто расплакаться от боли, сжирающей изнутри… Парни перебиваются тем, что ощущают вкус скорби на кончике языка — это смешалась гарь и соль непролитых слёз. Бесшумно к их небольшой компании подходит Агуст. По его лицу не разобрать ровным счетом ни-че-го, поэтому сложно сказать: скорбит он, как и все, или ему всё равно. Без слов садится рядом с Кафой и пихает ему в руки полупустую бутылку какой-то дурнопахнущей бодяги. Ни с кем не здоровается и говорит только со сталкером: — Держи. — Юнги смотрит тяжко из-под сальной чёрной чёлки, сейчас так не к месту упавшей ему на глаза. — У тебя там, наверное, много друзей-сталкеров осталось. Осталось… Не умерло и не погибло. Просто осталось. Друзья остались. Навсегда. Отрезанные от жизни надежностью гермоворот. — Спасибо. — Голос у Чимина вздрагивает, поднимаясь на октаву, срывается. — Спасибо, — повторяет зачем-то, вгрызаясь в собственные губы до крови. Настоящие мужчины не плачут (какой бред!). Но сколько же ещё нужно будет перемалывать в себе что-то человеческое, чтобы без боли смотреть вперед? Через прицел снайперской винтовки… Хосок склоняет голову, целуя Давон в макушку; крепко прижимает сестру к себе, веря, что может её защитить хотя бы в это краткое мгновение. От всего в новом мире! Пока горит костер, пока трещат поленья… Чимин делает первый глоток из бутылки, принесённой Юнги. Жидкость (или что это вообще такое?) больно обжигает горло, прокатываясь пламенем по внутренностям. Кафа морщится, кривит лицо, но чуть погодя делает ещё глоток, а за ним ещё один и ещё… Окончательно сдаётся способу забыться от печали. — Тише-тише. — Пойло насильно вырывают из сталкерских рук, стоит собраться с силами для нового глотка. Жидкость внутри бутылки звучно булькает, когда Док взбалтывает её, поднимая на уровень своих глаз, чтобы разглядеть этикету, поморщиться и вернуть законному хозяину. — Ты, механик, мне детей не спаивай. Сам будешь потом им желудки промывать. — Я бы очень поспорил с тобой насчёт «детей»… Для Сокджина оставили место рядом с Хосоком, поэтому он без вопросов его занимает. Только теперь можно заметить гитару, припрятанную у станционного доктора за спиной; он осторожно опускает её рядом, чтобы искры от костра не смогли дотянуться до ещё одной драгоценной деревяшки. — Принёс нам хвороста, Док? — По-твоему они не дети? — Действительно хочешь об этом поговорить? Если честно, говорить не хочется совсем. И Чимин, заплетающимся языком, пытается донести эту мысль до старших. Но градус зашкаливает (не всучил ли ему Юнги галимый спирт?), и связать буквы в слова, а тем более слова в предложения — невыполнимая задача. На то и был расчет?.. На забвение? — Вот это скорость. — Тэхён не сдерживает слов удивления, когда тяжелая голова сталкера опускается ему на плечо. — Его так быстро ещё никогда не брало. Что у тебя там в бутылке, Агуст? — Секрет фирмы, — хмыкает механик. — Ты растишь алкоголиков, — неодобрительно качает головой Док. — Ему можно, — неосторожно вырывается у Юнги, но правды уже не удержать, ведь она лезет изнутри лавиной. — У него теперь нет работы. Ну… вот и всё. Баста. Не получилось отвлеченного разговора. Одному Чимину хорошо — он уже не слышит их и негромко посапывает, уткнувшись лбом в тэхёново плечо. — Агуст, блять, — Хосок не сдерживает грубости, от злости забывая про присутствие сестры. — Когда же ты научишься фильтровать собственный поток слов? — А что? — Юнги кривит рот в усмешке. — Теперь вообще молчать в тряпочку? Бояться обидеть ненароком? Люди умирали и будут умирать. Не понимаю к чему вся эта пиздопляска. В прошлом году вот у нас холера прокатилась по метро. Много сдохло. И что? Скорбеть теперь до самой смерти? — Не сравнивай… — Что я не должен сравнивать? Скажи ещё, что одни человеческие жизни важнее других! — Я не это хотел сказать! — Но сказал. Именно это ты и сказал! — Юнги опрокинул в себя оставшееся в бутылке пойло, даже не поморщившись. — Если твои родичи сдохли раньше, то это не значит, что больше никто не сдох. Да, то дерьмо нас не коснулось, но из-за него передохло больше половины парней, с которыми я учился паять микросхемы в колледже. Прикинь? И ты говоришь мне «не сравнивай»… Ха! — Он откидывает бутылку в сторону путей, и звон стекла ещё долго гуляет по всей станции, отражаясь от стен и заставляя людей вздрагивать. — Знаешь, что, Хоуп? — Механик резко встает с места, не пошатнувшись; в его глазах пляшет пламя отраженного костра, а по скулам ходят желваки. — Иди-ка ты нахуй. На такой грубой ноте Юнги дёргает полуразвалившегося на Тэхёне Чимина за руку на себя, заставляя встать. Тот что-то лепечет, фырчит, кривится, слюни пускает (ну прям ребёнок!), на ногах не держится, чем дико бесит. До усрачки просто. Но Агуст без труда справляется и с чужим пьянством. На то он и механик, чтобы чинить или налаживать что-то сломанное. Даже человека. Так и уходят вдвоем. Один держит второго за бок, другой шатаясь, хватается за чужую шею. И всё что-то хочет сказать… Но буквы никак не складываются в слова. — И почему мудаком себя чувствую я? — Закатывает глаза Хоуп. — За-еб-ись! — С чего всё началось-то? — А я ебу? Тэхён еле слышно хихикает, рассматривая недоумевающее лицо друга. Даже Давон перестала лить слёзы, отстранившись от брата, и теперь гипнотизировала взглядом костёр. Так всегда получается, когда человек погружен в скорбь, что-то останавливает его и возвращает к трезвому, холодному сознанию именно в тот миг, когда он мечтает раствориться в бесконечности своей боли. Тэхён вот понял одно — Юнги тоже больно. Просто он научился надёжно прятать эту боль в себе. Вот о чём он хотел сказать. И чему хотел научить (по-своему, конечно). Никакая скорбь и никакие слёзы не заставят людей восстать из пепла… — Да, Агуст у нас, как скажет, так хоть стой хоть падай. Давно уже должны были привыкнуть. Ты пойми, Хоуп. — Сокджин тяжело вздыхает. — Люди не от хорошей жизни становятся такими, как он. Все эти железки, которыми он себя окружает — способ отвлечься. Он живет этим. Спасается от того, что в прошлом ранило. Удивительно, что он вообще хоть с кем-то общаться продолжает. — Всё я понимаю, Док, не тупой же… На станции продолжает чувствоваться тяжелая аура, но теперь одним из её основных компонентов является не столько скорбь за умершими, сколько страх (чтоб ему пусто было!). Все боятся, что и «Конечная» однажды так же падёт… под натиском надземных тварей. Ведь именно такую причину назвал Намджун, объясняя трагедию произошедшего… Тэхён этому отчего-то не верил, но молчал, не разделяя страх со всеми, лишь периодически мучился приступами сухого кашля. Без предупреждения Джин берёт в руки свою гитару. Она где-то потертая, где-то вместо струн натянута простая леска, где-то видны многочисленные царапины. Но это никак не портит звучания робких первых аккордов. Вокруг замолкают, навострив уши. Гитара, костер… не хватает только задушевной песни. — Под небом голубым есть город Золотой… У Джина приятный голос, коим запросто заслушаешься. Он перебирает струны, складывая в мелодию аккорды. И поёт. О Золотом городе, о садах, о цветах, о животных невиданной красы… Это в новом мире только слова — не больше. Потому и закрываются глаза, наполняясь слезами, даже у тех, кто сдерживался из последних сил. Наверное… Наверное, погибшие на «Первой», обязательно нашли и Звезду, и дорогу к Золотому городу, которую она указывает; ведь живым там места нет. И не было никогда.***
Часы на запястье Тэхёна показывали девятый час вечера, когда от костра его за локоть дёрнул Юнхо. Друзья замолчали, прежде что-то яро обсуждающие. Всё внимание сконцентрировалось вокруг пальцев Командующего, что крепко ухватили тэхёнов локоть. Эти пальцы… Власть от них исходила ощутимая. Кожей тоже чувствовалась. Тэхён и не пикнул ничего против — встал и пошёл следом. Рядом с Юнхо всё его свободолюбие убегало и пряталось, подчинённое, будто дикий зверь умелым дрессировщиком. И пока Командующий в своей излюбленной грубоватой манере вёл за собой Тэхёна, в спину им глазели друзья-свидетели… Штаб Командующих представлял собой такую же палатку, разве что больше обычной жилой (и в высоту и в ширину). В нём располагалось несколько единиц важной техники: генератор электричества (тот, что с велосипедами), канистры с бензином — для других генераторов, работающих на топливе, счётчики Гейгера, пульт управления воздушными и водными фильтрами и одна из самых ценных вещей — телефон — единственный способ связываться напрямую (только!) со столицей метро. Тэхён заходит следом за Юнхо, оглядываясь по сторонам, словно какой-то воришка, которого привели для заслуженного наказания. В штабе полнейшая тишина, которую нарушает только гудение генератора. Намджун сидит на стуле немного в стороне от потрепанного рабочего стола с кипами пожелтевших от времени и сырости бумажек, постукивая пальцами по своему колену. — Что-то случилось? — Тэхён говорит первым, потому что оба Командующих молчат. Даже Юнхо, что привёл его сюда, не спешил прояснять причину внепланового «ареста». А Намджун, наконец, отрывается от своих тяжких дум. Прежде суровое лицо меняется, трескаясь мимическими морщинами. На щеках проступают умилительные ямочки, которые делают из серьезного мужчины озорного мальчишку с кучей пакостей в голове (Юнхо скажет, что это проявляется истинная намджунова суть). Заплутавший и вернувшийся обратно Командующий оправляет свою тёплую, истертую до дыр, дубленку с воротником, оббитым искусственным мехом, тяжелый ремень, удерживающий на месте не штаны даже, а массивную кобуру, в коей удобно уместился его любимый картечный пистолет. — Ну, иди сюда, дружок. — Намджун раскрывает объятия и сам идёт навстречу. — Знаю же, что скучал. Обнимашки — обязательная процедура. Тэхён смеется, но, конечно же, обнимает в ответ. Здесь нет ни капли пошлости или какого-то подтекста. Намджун для Тэ всё равно, что старший брат. И это константа. Тем паче, что за встречей наблюдал вездесущий хмурый Юнхо, который более всех был заинтересован в отсутствии междустрочья чужих контактов. Объятия распадаются хлопками по плечам. Намджун продолжает улыбаться, пряча в сеточках морщин у глаз какие-то свои тайны. И Тэхён надеется узнать хотя бы часть из них. Командующий выставляет второй стул, приглашая присесть. Тэхён не смеет отказываться от любых намджуновых предложений, а Юнхо так и остаётся на своём посту у выхода из штаба. Кипы бумаг отодвигаются в сторону широким жестом Намджуна. На освободившееся место, ещё одним жестом Командующего, попадают две железные кружки, в которых уже готова пахучая чайная смесь. — На самом деле. — Намджун заходит издалека, пока разливает кипяток по кружкам. — «Первая» — это не всё, что я должен был рассказать. Есть ещё кое-что. Воздух наполняется привычным, уже родным пряным запахом. — Если ты хочешь меня ещё больше заинтриговать, то это бессмысленно. Я и так до предела заинтригован. Намджун усмехается: — Тогда не буду тянуть. — Он снова поправляет ремень, зачесывает сальные коротко стриженные волосы назад, а потом резко переводит взгляд на Тэхёна, проникновенно заглядывая в глаза, и говорит: — Есть кое-что, что может помочь нам выйти из метро, вопреки указаниям руководства. — Что ты несёшь?! — Юнхо не устоял на прежнем месте. Намджун не согласовал с ним свою речь, оттого так тяжко сейчас вздымалась широкая грудь второго Командующего. — «Первая» не уничтожена мутантами, Юн. Они ушли на поверхность. Как можем уйти и мы.***
— Забудь чертовы бредни Намджуна! Ты никуда не пойдёшь! — Мне не пять лет, чтобы кто-то это решал за меня, Ю. Нас слышат люди, перестань кричать. Кем ты будешь выглядеть в их глазах завтра? Просторная жилая палатка Командующего казалась сейчас тесной. Душной. Куда бы Тэхён не ткнулся — повсюду был Юнхо. Злой, свирепый, как дикий лев. Такой же опасный. Впервые ситуация убегала из-под его контроля, как и Тэхён убегал прочь от метро; даже если физически он ещё никуда не делся — мысли уже умчались в далекие дали. За ним уже не угнаться! — Скажи честно. — Без спроса вцепился в локоть, второй раз за день до синяков сдавливая кожу. — Ты хочешь сдохнуть? Ты жить устал?! В чём причина твоих хотелок выйти наверх? Там фон дикий! Там смерть! Там чертовы мутанты! Намджун даже не знает живы ли его друзья с «Первой»! А ты уже готов за ним идти… Тэхён не вырывался и не собирался выходить из себя, как это было вчера у костра, когда он яростно пытался втолковать свои мотивы друзьям. Юнхо не нужны были слова, потому что он и прежде слышал ответы на все эти вопросы. Просто сейчас в нём бурлила злость, что перемешивалась с отчаянием в ядерную смесь. За крепкой хваткой на руке следует объятие. Такое же крепкое. Тэхён обнимает первым, за шею склоняя к себе Юнхо, что был не только шире в плечах, но и выше в росте. Трогательно взъерошивая короткий ёжик волос на чужой голове, Тэхён окончательно успокаивается сам, в то время, как Командующий роняет его на свою кровать. — Что я скажу твоей матери? — спрашивает, наваливаясь всем своим тяжёлым весом, вдавливает Тэхёна в себя, в матрас… Наверное, надеется, что так сможет удержать неудержимое. — Скажи, что я исполняю свою мечту.***
После тяжкого разговора с Юнхо и Тэхёном, Намджун, замучившись от собственных мыслей, что пчелами роились в голове, прогуливался из одного конца станции в другой. Без цели и конкретного направления. Компас немного сбился. В голове копошилось что-то, что всё путало узлами. Обнаружил себя уже у входа в палатку механика. Не знал, что делать, поэтому без спроса шагнул внутрь. С порога снесло снопом пыли и пороха. Юнги собирал новые патроны. — Опять ты? Снова пришёл со своим нытьем? — он говорит пренебрежительно и резко, стоит только Намджуну выдать себя громким топотом сапог. Юнги всегда был и остается верен себе и своей прямоте, периодически переходящей границу грубости; это слилось с его существом, казалось бы, с самого его рождения. Но, на самом деле, всё было многим проще. Просто люди действительно по-разному справляются со своим горем. — И тебе не хворать, Агуст. — Намджун улыбается, заходя в небольшую, доверху заполненную металлоломом конуру. Здесь обитает один злобный гном, чахнущий над железками, как над наивысшими драгоценностями. Этот гном смотрит на вошедшего гостя исподлобья, сквозь призму треснувших очков, что все перемотаны синей изолентой, хмурится недовольно, но протягивает перепачканную в чём-то чёрном ладонь, когда Намджун предлагает свою для рукопожатия. — Какие новости принес? Снова невъебенно-охуенные? Ты с хорошим сюда никогда не заходишь. — Большая и чистая, вопреки окружающей обстановке, правда. Намджун усмехается: — Ты слишком хорошо меня знаешь. — Медленно садится на второй стул, вытягивая длинные ноги, устремляет задумчивый взгляд вдаль, словно хочет смотреть намного дальше окруживших их стен. Из задумчивости, будто из болотной трясины за руку дергает грубый, прокуренный голос: — Если пришёл надоесть мне своей кислой рожей, то съебывай. — Юнги, шаркая по полу тяжёлыми ботинками, выходит из-за стола, что до этого момента разделял их. — Ты здесь не на приеме у психолога. Отвлекаешь. Че тебе надо? — а сам стул ставит напротив и садится, всё-таки не отказываясь от временной роли терпеливого слушателя (только словами прогоняет прочь). — Обещаешь, что дослушаешь до конца? — Я никогда не даю обещаний, которые не смогу исполнить. — Сделай одно исключение? — Бля, хорош титьки мять! Давай уже наваливай и съебывай. Я занятой человек. — Выстроенные в ряд, гильзы с золотым отливом лишь подтверждают это замечание. — А я Командующий, если ты успел забыть, — напоминает для галочки, зная, что для Юнги субординация — пустой звук. — Тоже мне, — хмыкает, — Командующий! Чуть что, сразу — слюни, сопли, нытье! Может тебе ещё и член отрезать, и волосы отрастить, а? Чтоб соответствовать, так сказать. — Может и да. Это бы решило множество проблем. Агуст театрально закатывает глаза, цыкая: — Ты либо говоришь уже, чё хотел, либо я пошёл. Или ты. Палатка-то моя. Командующий смотрит прямо станционному механику в глаза. Собирается с мыслями. А после, наконец, (вот так просто!) начинает говорить (рассказывать тайну!), не отводя прямого серьезного взгляда. Агуст его ни разу не перебивает (как не стал прежде обещать). Люди — говорит — давно уже план по выселению вынашивают. Метро себя исчерпало; оно ведь и предназначалось лишь на краткий срок, как бомбоубежище во время атаки, а уже местное руководство умудрилось растянуть его пригодность для жизни в пятнадцать лет. По расчётам фон должен был снизиться за первые месяцы после удара, только вот в городе он почему-то так и остался непригодным для жизни наверху. Но это вовсе не значит, что подобная ситуация повторялась по всему остальному миру! Жаль, что такие подробности уже не волновали тех, кто стоит у руля машины выживания: в столице решили, что нужно продолжать строить новую цивилизацию в тоннелях — под землёй. С этим согласились далеко не все, просто голоса меньшинства всегда звучат тише громогласной толпы… «Первая» неоднократно высказывалась в счёт долговременной вылазки наружу. Но в этом нуждались лишь те, кого сковывали подземелья, а были и другие — те, кто воспринимал подземелья, как новый рычаг власти над людьми. Верхушка, а именно столица, не бедствовала, проживая жизнь на полную катушку и высасывая из других станций жизненные соки. Местные богачи и после апокалипсиса не сменили шкуры, лишь перебрались в надежный бункер, оставшись прежними скупердяями. На них работало несколько тысяч негласных рабов! Захочется после такого сервиса позволить этим рабам разбежаться наверху?! Конечно, нет. А когда перед глазами подобные амбиции, то можно выдумать любые россказни, чтобы «ценный ресурс» не смел даже в мыслях допустить хоть когда-то обрести свободу на поверхности. Обман подгонялся обманом, а тем же временем по параллельным железнодорожным путям уже пыхтел паровоз, идущий вперед вопреки запретам. Ещё во времена службы в военном училище, Намджун насобирал себе компанию по интересам. Среди этой компании и были те самые сталкеры с «Первой». С ними и связана трагедия на станции, которая, на самом деле, никогда и не была трагедией. Организация «Вверх» принимала в свои ряды людей, похожих на Намджуна, на Тэхёна — тоже; всех, кому противен быт под землёй. Но было и одно неприятное и очень важное «но» — «Вверх» развивалась на другой половине метро, а значит второй половине, отделённой границами столицы, путь туда был закрыт. Поэтому о «Вверх» не знал Тэхён, но знал Намджун, который на правах Командующего, мог без ограничений путешествовать по станциям. Штаб квартира «Вверх», что уже и без объяснений ясно, располагалась на «Первой». А теперь сведём красные нити к одной точке: «Вверх» родилась под началом сталкеров, с которыми Намджун имел честь быть знакомым ещё со своих юношеских лет. Эти ребята и устроили «уничтожение» «Первой», тем самым прикрыв свой побег на поверхность. — А каковы аргументы за то, что они ещё не сдохли? Намджун вытащил из кармана мобильную рацию средних размеров. В метро запрещались рации, и только телефон в штабе Командующих позволял сохранять связь с одной лишь… столицей. — Несколько часов назад я связывался с ними. — Укреплённый кусок пластмассы с антенной исчез в одном из многочисленных карманов в штанах Намджуна. — И что говорят? — Что они свободны. Теперь механик молчит, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу, редко дергает носком ботинка вверх-вниз, как маятником. Наконец, спокойно спрашивает: — И зачем ты всё это мне рассказал? — Потому что я знаю, как ты не любишь политику столицы и нашего руководства. — На хую их вертел. — С этим безоговорочно согласен. — Ты хочешь, чтобы я вызвался участником разрушения «Конечной»? — Видит насквозь. — Я не могу этого просить, ты же знаешь… — От оправданий нет никакого толка. Намджун понимает, что его раскусили. Пусть он и не шёл с подобными мыслями и просьбами изначально, но всё это стало порождением цепи размышлений. Всё он осознавал! Рано или поздно его так или иначе принесло бы в это место, к этому человеку, что сейчас смотрел на него, как на самого опасного врага народа. — А что ты делаешь сейчас? — Юнги усмехается. — Что ты делаешь, если не просишь? Я вижу, как у тебя шестерёнки внутри работают. — Механик крутит пальцем у виска. — Я вижу твои мысли. Наверняка ты успел уже рассказать Тэхёну, ещё кому-то, у кого шило в заднице не дает на месте сидеть спокойно. — Устало вздохнув, он потирает пальцами подбородок, измазав его тем же, чем были вымазаны руки. — Когда нас ждут на поверхности? — Когда будем готовы. — А что они предлагают делать после побега? — Кто-то предложил временно осесть на городском вокзале. Укрепить там работающие локомотивы свинцом, прицепить к ним вагоны, и отправиться с рациями и дозиметрами колесить по всей стране. — Ебаная бляхомудия. — Согласен. — Они хотя бы дают гарантию, что железнодорожные пути целы? — Я в этом не уверен. — А с чего они взяли, что в городе остался хоть один работающий локомотив? — «Вверх» занималась разведкой. — Намджун пожимает плечами. — Слушай, я знаю чуть больше твоего. Мне известно только то, что есть шанс выйти за границы метро и этого города, а дальнейшие действия я ещё не рассматривал. — Хуерх. Блять. Намджун, в какую дрянь ты пытаешься меня впаять? — Юнги выдерживает небольшую паузу. — Мы буквально не знаем нихера об этой авантюре. И это я ещё не спросил каким хуем мы избежим облучения. Фон там трешовый, так тебе скажу. А про обустройство целого состава! Локомотива! Если эта «Вверх» действительно собирается устроить подобное, то они ебанулись. И ты вместе с ними. Закончив, Юнги тянется за проржавевшим портсигаром, что лучше любой другой вещи сохраняет самокрутки от влажности. Чиркает спичкой, затягивается. Дым белесый и горький мгновенно заполняет небольшое помещение. — Знаешь. — Выдыхает вместе с новой порцией дыма. — Я даже думать не хочу и сразу скажу тебе: «нет». Кэп, я никуда не полезу. Повторю ещё раз: лучше сдохнуть здесь, а не там. Я ещё не совсем с ума поехал, чтобы рисковать жизнью ради несбыточной идеи жить свободно. Это того не стоит. Столица, конечно, тот ещё гадюшник, но под их началом мы даже после атомной войны продолжаем жить уже вот пятнадцать лет как. А что гарантирует «Вверх»? Умереть ради чьей-то чужой мечты мне не прельщает… — Ты имеешь право на отказ, друг. Никто не заставляет тебя. Это не принудительно. — А как? — Юнги вздергивает бровь. — Добровольно-принудительно? Да брось, я знаю, кого ты можешь позвать за собой. — И что не так с теми, кого я могу позвать за собой? — Всё. Всё не так. Намджун почему-то усмехается почти весело. Поднимается со стула, громко хрустя затекшими суставами, потягивается. Снова усмехается. Ничего не говорит, когда начинает двигаться в сторону выхода из палатки, ничего не говорит, когда перешагивает порог. И только тогда, когда оборачивается напоследок, негромко, но так, чтобы его точно услышали, снова с усмешкой произносит: — Причины, чтобы сделать что-то всегда можно найти, если тебе есть кого защищать. Правда, друг? Створки палатки закрываются за Командующим. Снаружи слышатся громкие и чёткие шаги военного офицера. — Сука.