But Darling, Who Ever Said That Love Was Fair?

«Я теряю его, Ви.» Бетти шепчет на последнем издыхании, и так текущий нос тонет в слезах. «Я теряю его на Юге, у Змеев, у тьмы, которая, он клялся, никогда не коснётся нас.» Новая статья Бетти; ту, во время редактирования которой Вероника приняла мученическую смерть, ту, которая лежит сейчас забытая на её идеально розовом одеяле. Запах воскресного жаркого, от которого она уже боится задохнуться, наполняет её, и Бетти смотрит на неё глазами, слишком наполненными слезами, чтобы их можно было игнорировать. «Темнота?» Бетти кивает, вытирая нос грубой тканью. «Когда мы впервые начали встречаться, то были похожи друг на друга как никто в этом мире. Остальная часть Ривердейла могла быть настолько тёмной, насколько хотелось, но это не имело значения, потому что всё, что нам нужно было сделать, чтобы увидеть свет, — посмотреть друг на друга; но теперь я смотрю на Джагги и вижу, как темнота Южной Стороны цепляется за него!» Ещё одна ткань, линии туши, которые Бетти не изменит, независимо от того, сколько раз Вероника говорит ей покупать водостойкую. Бумага хрустит под ее коленями, а волосы Бетти перетекают через плечо Вероники, цепляясь за шелковый рукав ее платья. Ангел на ее плече. Ее лучшая подруга. Твоя лучшая подруга, ее ум насмехается над ней, тот, за кого тебе плохо, тот, которого ты в конечном итоге сожжёшь дотла. «Как Саутсайд цепляется за него, Бетти?» — спрашивает Лодж, зная, что если не спросит, Элизабет будет больно, ведь та будет думать, что ей все равно. Руки Бетти, холодные и липкие, обвивают ее, заставляя делать то же самое. Слепой ведет слепого, тонущего человека тянется к тонущему человеку. «Он изо всех сил старается быть таким же, но я вижу э т о. В его глазах есть тень от т о г о, что он видел; т о г о, что он сделал. Это холод, от которого я не могу согреться. Он изменился, хотя он этого не предполагал, мы не предполагали. Не должно было быть так, он должен был быть другим!» Больше слез, впитывающихся в её платье, увлажняющих её душу. Вероника бормочет тихую ложь в уши Бетти; ложь о «недоразумениях» и «все будет в порядке», ложь о том, как «взойдет солнце и все будет лучше». Они звучат пусто и явно фальшиво в ее ушах, но в восемнадцать лет Вероника усовершенствовала искусство красивой лжи. Глаза скользят по ее коже, она знает кто это, и, глядя вверх, Вероника видит его через окно. Эти черты лица и бледность, резко контрастируют с тенями комнаты Арчи. Они смотрят друг на друга слишком долго по слишком сложным причинам, и голос в ее голове снова шепчет ей на ухо. Посмотри на него, почувствуй его взгляд на твоей коже, а затем попытайся снова сказать мне, что ты хороший друг. Ты можешь лгать своим родителям, своим друзьям, идеальной-девочке-живущей-по-соседству, но ты никогда не сможешь лгать себе и дорогая, он больше Вероника Лодж, чем ты сама. Голос звучит как рычание, и Ронни вздрагивает, притягивая Би к себе. Теснее, ближе, солнечный свет к ее теням, панические молитвы и закрытые веки. Я могу быть лучше, я могу стараться, я обещаю! Люди могут быть хорошими, люди могут меняться. Бетти фыркает, вытирая глаза, и предательский голос отвечает: Нет, они не могут. «Ронни…», — голос Купер колеблется, и кареглазая сжимается от этого ноющего тона. ≪Ронни, ты не можешь попросить его прекратить причинять мне боль? Я знаю, что ты думаешь, что ему не нравишься, но он уважает твоё мнение, даже если он старается этого не делать, но у него не получается, никто этого не может.» Глаза по-прежнему на ней, пальцы сжаты крепко, чтобы скрыть их дрожь, зубы, острые и злые, на внутренней стороне ее щеки. «Бетти, я…» ≪Пожалуйста, Ви.» Бетти отстраняется и встает, оставляя Веронику с пустыми руками и холодными щупальцами отчаяния, обвивающими ее сердце. «Я попробую». Шепчет она, но люди никогда не меняются. Небо покрывается чёрным, стук ее каблуков по тротуару заставляет ее чувствовать себя дешево, несмотря на их дорогой ценник. Звезды смотрят на нее сверху вниз, прямо в душу. Они заставляют чувствовать себя маленькой и незначительной, как будто могут видеть виноватое сердце внутри ее адского разума. Безопаснее смотреть на землю, на желоба, на грязь, где она и находится. Холодный воздух врезается под кожу. Неоновые огни от знака Попса резко вспыхивают, и Вероника колеблется на стоянке. С Бетти все так оцепенело в чувствах, угнетало каждое так, что Вероника решается дать им имя, опустошённая от всех эмоций. Но стоя в неоновом свете и наблюдая за его знакомым сидящим силуэтом, в обрамлении одного из окон Попса, Вероника почти могла сказать, что, стоя там, где она сейчас, брюнетка чувствует всё слишком, слишком сильно. Слишком драматический бред восемнадцати Вероника усмехается про себя, поправляя подол платья. Металлический колокольчик звенит у нее в ушах, она даже не пытается сделать вид, что не существует для него. Поп поднимает бровь в ее направлении, когда Вероника проходит мимо него, но он ничего не говорит. Он был здесь слишком долго, видел слишком много, чтобы по-настоящему удивляться всему, что он видит. Саутсайд отлично смотрится на плечах Джагхеда, светящийся экран его ноутбука освещает его лицо, отражаясь от глаз, когда они смотрят на неё и обратно. Его шапочки нигде не было видно, и Вероника благодарна, потому что Джонс, на котором была шапочка, принадлежал Бетти, доброй и нежной, наполненной мягкими словами и поцелуями бабочки, но Джагхед, сидящий напротив нее прямо сейчас, — это Джагхед, который действительно настоящий; тот, кто будет тянуть взгляд к ее губам, не извиняясь, и облизнет свои собственные, почти как если бы он задавался вопросом, прочувствует ли она его воображение. Ох, но дорогая, разве тебе не интересно то же самое? «Вы сегодня поздно, Принцесса. Разве мамочка не задастся вопросом, где ты?» Закатывая глаза, не обращая внимания на то, как ее кровь нагревается от его голоса; как его глаза наполовину закрыты, приобретая сонный вид, который Вероника воображает каждую ночь перед тем, как заснуть. «Сейчас только одиннадцать тридцать, и я не твоя принцесса». «Я никогда не говорил, что ты была.» Пальцы касаются черных клавиш, его почти пустой стакан молочного коктейля скользит по столу к ней. Вероника опускает голову, обхватив губами красную трубочку. Она знает, что не должна, но эти глаза цвета морской пены снова направляют взгляд на нее, и Вероника слишком устала от необходимости так сильно заботиться обо всем. «Так почему ты здесь, Принцесса? Избегаете своего множества поклонников? Или тебе просто стало немного плохо?» Брюнетка качает головой, и волосы раскачиваются перед её глазами; шоколад горько-сладкий на языке. «Ни один из вышеперечисленных. Меня послали с миссией вмешательства.» «И для кого бы это?» «Для тебя.» «Меня? Зачем?» Вероника кивает, закрывая ноутбук, заставляя его убрать пальцы или быть раздавленным. Они перемещаются на стол, обнажая суставы с синяками и кровоподтеками. Им следовало бы отвращать ее, если бы Вероника была так же хороша, как Бетти. Но она не такая, поэтому они этого не делают. «Бетти послала меня. Она беспокоится о тебе, об отношениях с парнями.» Ещё один кусочек шоколада скользит вниз по ее горлу, и глаза Джагхеда чем-то блестят, разочарованием или чувством вины, честно говоря, Вероника не уверена. «Если Бетти беспокоится, почему здесь не она, а ты?» «Потому что она думает, что ты, скорее всего, прислушаешься к ее страхам, если услышишь их от меня». Глаза снова на неё, пьют её, проглатывая целиком. Твердые выступы в резиновых кроссовках прижимаются к острым носкам каблуков Вероники. «И?» «И, что?» «И ты думаешь, я тебя послушаю?» Его слова — гамбит, вызов, брошенный, чтобы увидеть, как далеко она пойдет. Резина отскакивает от пальца её ноги, задерживая дыхание в своих легких. «Она думает, что ты меняешься; что Южная сторона начинает владеть тобой.» Это не так, Джагхед — тот, кто цепляется за Южную сторону, а не наоборот, и они оба знают это, но заплаканное лицо Бетти всплывает в ее голове, а Би так добра к ней. «Что насчет Вас, Принцесса? Ты думаешь, что Саутсайд тянет меня вниз?» Дым и зеркала, пытаются отвлечь ее, пытаются заставить Веронику забыть, зачем она там. Переправь ее вопросы обратно на нее, потому что они оба знают, что она никогда не ответит ему. Она не будет; не сможет сделать это с Бетти, с собой, черт возьми, даже с Джагхедом. Ее окружают линии, линии, линии, которые нельзя пересекать, если они хотят, чтобы все оставалось неизменным. «Неважно, что я думаю, Бетти — это тот, кто беспокоится о том, что ты изменишься». «Я знаю, но я спрашивал твоё мнение как беспристрастной стороны.» Услышь его и его симпатичную маленькую ложь. «Беспристрастной», ха! Интересно, послала бы Бетти тебя, если бы знала, насколько «беспристрастна» ты на самом деле. «В качестве беспристрастной стороны, я говорю, что Бетти была права, говоря, что ты изменился, но…» Слова застряли у нее в горле, брови юноши взметнулись вверх, и он наклонился вперед, руки в шрамах на столе, тяжелое дыхание в ее воздушном пространстве, и он шепчет, «Но» что, Принцесса?» Словно птица у неё в горле застряла, а пальцы непроизвольно потянулись к жемчужинам, непрестанно висящим на шее. Их больше нет, ведь Вероника разбила их с помощью молотка после того, как родители официально расстались, и её отец вернулся в пентхаус в Нью-Йорке четыре месяца назад. Джагхед наблюдал за ней тогда; наблюдал за ней, вытирал влажные щеки и вытирал влажным языком сухие губы с преследующими глазами, расписанными темнотой. И сегодня вечером он снова наблюдает за ней, наблюдает, как ее отполированные кончики пальцев скользят по шелку и словно выдолбленной ключице; его язык снова облизывает нижнюю губу, а глаза, которые не просто пишут тьму, но обещают это, упиваются этим. «Но единственный способ, когда люди действительно меняются, — это возвращение к тому, чем они были раньше». Острый воздух режет зубы Джагхеда, и затем он падает на свое место, гниющий скрип дерева, старый и порванный винил, сильно прижатый к полуночной черной коже Южной стороны. «Какими они были раньше», — бормочет он, откинув голову назад, бледное горло, открытое для всех, чтобы увидеть. Вероника не смотрит на это, она борется изо всех сил и действительно не смотрит, но она все равно видит это. «Знаешь, я думаю, что иногда могу ненавидеть тебя, Принцесса». «Ты… действительно?» Она насмехается, потому что она может, потому что Вероника знает, что Бетти не будет единственной, заправленной в постели со слезами сегодня вечером. Он опускает голову, темные кудри падают ему на лицо, и глаза врезаются в нее. «Действительно верно; правдивее, чем сам дьявол.» «Ну, ты единственный спросил. Я не виновата, что тебе не понравилась моя правда.≫ «А если ты права, что это говорит о тебе? Бедная, маленькая, богатая девочка папочки, рождённая с серебряной ложкой во рту (рождённая в рубашке) и получившая образование в маленькой частной школе в Верхнем Ист-Сайде; плохая девочка стала хорошей, или просто стерва, которая лишь развила свой навык лжи?» Слова Джагхеда клеймят ее; она чувствует пожар внутри, жарче чем когда-либо, но Вероника никогда не теряет самообладания. «Это было умно. Ты так планируешь написать мне в своем романе?» «Я бы очень хотел, но не могу. Людям нравится читать о хороших главных героях. По крайней мере мне так сказали.» «Меня; твой главный герой? Почему не Арчи или Бетти? Если ты хочешь олицетворение добра, они его воплощение.» «Это должна быть ты. Ты слишком красивый человек; слишком трагически сломанный, чтобы тратить такого персонажа на второстепенную роль.» Вероника встречается с ним взглядом, и на один прекрасный момент она забывает о Бетти, об Арчи, о своей маме, и это просто девушка, слышащая скрытое послание в мальчике, которого она любит словами. «А ты нет?» — спрашивает она, протягивая руку, чтобы якобы взять ломтик картофеля фри с тарелки Джонса, но Джагхед ловит её запястье на столе; кончики пальцев слегка надавливают на артерию, ощущая пульс, а Вероника не отрывается. «Даже недостаточно для роли со словами». Кончики пальцев убираются, кожа покидает кожу, и Джагхед тяжело вздыхает, отдаваясь эхом в её головке. «Я причиняю ей боль; Я знаю, что причиняю ей боль. Но что я могу сделать?» Ты можешь оставить ее, полагает Вероника. Ты можешь оставить ее и позволить солнечному свету войти, и попытаться понять, насколько сильно вы можете сейчас погрязнуть в проблемах. «Ты должен держаться за нее. Брось Саутсайд куда-нибудь в угол шкафа к скелетам, надень рукава достаточно длинные, чтобы скрыть татуировку, и держись за Бетти для светлой жизни, потому что мы оба знаем, что нет ничего лучше для наших душ, чем она.» «Хорошо для наших душ, а? Если же ты хотела «светлую жизнь», почему ты оставила Арчи?» «Потому что я причиняла ему боль. Потому что я показала ему свою тьму, не понимая, что он попытается полюбить ее так, как он любит все остальное во мне. Моя тьма была слишком сильна для Арчи. Я плохо влияла на него.» Вероника вздыхает глубоко, сидя с сожалением, выдающим себя одним дуновением воздуха, и начинает тянуть руку через стол, только чтобы быть остановленной левым мизинцем Джагхеда, нерешительно обвивающего ее большой палец. Нерешительный, потому что она причиняет боль, нерешительный, потому что он причинял ей боль, нерешительный, потому что границы между едва знакомыми и почти друзьями, и тайными любовниками с течением времени становятся все более и более размытыми, когда Арчи остаётся по левый борт, а Бетти становится все более параноидальной с каждым днем. «Она слишком хороша для меня», — шепчет он голосом, в котором ощущается отчаяние. «Она такая хорошая, добрая и прекрасная. Это то, чего она хочет от меня, чтобы я был такой же, но я не могу, никогда не смогу.» Ноготь царапает ее кожу, а по телу бегут мурашки, заставляя поёжиться несмотря на тёплую ночь. Как далеко мы можем пройти, прежде чем сломаться? «Она не хочет, чтобы ты был идеальным, Джаг», — еле слышно произносит Вероника мягким голосом. Он смотрит на нее; смотрит на нее сквозь ее кожу, сквозь кости, прямо в раздираемую войной душу Вероники, и по его выражению понятно, что он находит, как будто это самая красивая вещь, которую он когда-либо видел. «Но она, конечно, хочет, Принцесса. Это всё, что Бетти когда-либо хотела всю свою жизнь: идеальный подросток из романтической комедии, с маленьким красивым городком, в котором никогда не бывает ничего плохого, родители, которые просто добры и поддерживают, и плохой мальчик с неправильной стороны, который готов изменить все в себе, чтобы увидеть ее улыбку.» Жёсткая честность, холод и резкость отражаются в ушах Вероники. И как ни печально, она все еще лучше, чем ты .Голосок внутри дразнит: лучше, чем твоя тьма, лучше, чем кто-либо или что-либо еще, что этот город может предложить, и ты это знаешь. «Подросток ром-ком (романтической комедии).» Она подражает «И мы дадим это ей, не так ли? Мы и наши разбитые сердца будем отдавать её ей каждый раз.» Джагхед медленно кивает, голодный взгляд впитывается в неё. — Снова и снова, и снова: на всю оставшуюся жизнь. Слезы застыли на самом кончике носа Вероники, и она бросает в воздух горький смех, вытаскивая свою холодную ладонь из его тёплых. «Проводи её в школу завтра. Держи ее руку на пути к классу и целуй ее перед её шкафчиком. Оставь Саутсайд для трейлера, для поздних ночей в Попсе, для вечеров, когда добро начнёт топить тебя.» Вероника встает, ноги на каблучках дрожат, расширенные зрачки контрастируют с кожей, яркие белые зубы на мгновение прижимаются к его слишком полной губе. «Нам обоим отведены наши назначенные роли, Джонс, я — нахальный лучший друг, а ты — бриллиант в виде грубого парня, так что тебе лучше сыграть свою роль, потому что я не могу выступать одна». Каблуки стучат на линолеуме, на гладком бетоне, на галечной смоле. Звезды сияют, её щека влажные, и она знает, что он наблюдает за ней. Ее телефон ярко светится, и Вероника давит на «принять», кнопку, которую она почти никогда не использует. Вероника: в моих мечтах мы гуляем под ночным небом. Джагхед Джонс Третий: и звезды сияют также ярко, как наши слезы.