Никогда не говори никогда

      — Да не хочу я за него замуж! — я упрямо топнула ногой и пробила в прогнившем деревянном полу очередную дырку. Окинула взглядом сплошь перелатанное помещение и взъярилась еще больше. Где это видано, что в собственном доме невозможно даже повздорить с кем-то нормально!       — Но, доченька, это очень выгодный вариант, я не имею права отказать им, — мать трагически заломила руки, упрашивая меня принять предложение очередного купеческого сыночка, прямо-таки жаждущего поправить наше материальное положение — разумеется, со слов маменьки. На деле, я думаю, наиболее важной частью таких сделок было выселение меня из отчего дома. Возможно, матушке надоело слушать завывания очередного влюбленного под окном в третьем часу ночи, а может быть, она боялась, что я так и останусь старой девой.       Наверное, я и сама этого немножко побаивалась, тем более что время шло, а я не молодела — вон, уже девятнадцать годков стукнуло. Но и выходить за первого встречного-поперечного мне тоже совсем не хотелось. А вдруг он руки распускать будет? А ну как запьет и перебьет всю посуду в доме? А если посадит меня в подвале на цепь и сделает из меня рабыню? На этих мыслях я почувствовала, как загорелись щеки, и резко отвернулась к окну. Не дай бог, маменька заметит, еще подумает, что влюбилась в кого, тогда уж точно не отстанет: вцепится, как клещ какой, и начнет выпытывать. Как же — такая возможность избавиться от любимой дочурки!       — Варенька, я очень тебя прошу, ну подумай хорошенько: парень статный, пригожий, лучше варианта и за тысячу верст не сыскать. А уж из какой семьи: и отец поставщик императорского двора, и мать из известного купеческого роду, и денег у них полная горница, — будто не замечая моей задумчивости, продолжала убеждать меня матушка. — Будешь как сыр в масле кататься, ни в чем отказа не ведать. Соглашайся, доченька, не зла ж тебе желаю!       — Все равно не пойду, ни за что и никогда! — я сдаваться не собиралась и на уговоры не поддалась. Шутка ли — я его видела-то от силы пару раз, а тут — бац — и замуж! Впрочем, хмуро напомнила себе я, многие девушки нашего маленького городка выскакивали замуж так ни разу и не увидев мужа аж до самой церемонии, мне в этом случае очень повезло, я хоть мельком, да видела, какой он.       И пусть выходить замуж прилично не позже семнадцати лет, и пусть к двадцати годам я для всех стану старой девой и с горя уйду в монахини. У меня был еще целый год, и я смела надеяться, что еще не все потеряно, что я просто не встретила еще того самого. Я чувствовала, что не хочу выходить замуж по расчету, не хочу и не стану, и обсуждать здесь нечего.       — Вот же ты у меня пустоголовая, — матушка грустно опустила взгляд, — видишь же, как плохо и бедно живем. И все потому, что папенька твой умер. Муж тебе нужен, надежный да богатый, глядишь, и наладится все.       — Давайте не будем об этом, матушка, — несколько грубо оборвала ее я. Не потому, что была достаточно черствой, чтобы вести себя так, будто ничего не произошло. Наоборот, слезы так и напрашивались политься из глаз на и без того насквозь отсыревшие половицы. Просто мне и самой тяжело было вспоминать о случившемся.       Мой папенька был талантливым плотником и по совместительству резчиком. Его знали и уважали все в городе, у него была своя лавочка и заказы лились рекой. Жили мы совсем не бедно, хоть и приобрели лишь одноэтажный дом на окраине, тогда как остальные купцы строили двухэтажные особняки ближе к центру.       Папенька любил свою работу и вкладывал в нее всю широкую душу без остатка, вырезая на досуге из дерева такие чудесные статуэтки, что посмотришь на них — и кажется, будто шевельнется вот-вот древесина, расправит крылышки пегас, встрепенется, взбрыкнет и улетит куда-то за шумящие кроны деревьев. Или дракон размером с ладошку изогнет длинную чешуйчатую шею и выдохнет пламя прямо тебе в лицо, сжигая брови и неся неумолимую, не щадящую никого боль, какую всегда приносит с собой огонь.       В детстве я очень любила папенькины фигурки и долгие часы проводила в его мастерской, рассматривая каждую песчинку на крылышках резной бабочки, каждый локон в волосах маленькой наяды, каждый вырез на дубинке крошечного тролля. Жизнь текла своим чередом ровно до того злополучного дня, когда огонь пожрал мастерскую вместе с отцом, едва успевшим вытолкнуть меня в окно, которое тут же вслед за мной завалило горящими балками.       Я ясно помню, будто это было вчера, как отплевалась от земли, забившей рот, и, не чувствуя от страха боли в саднящих коленках, локтях и ладонях, обернулась посмотреть на полыхающую мастерскую. Пламя, казалось, доставало до облаков и ревело, и выло, и дым застилал небеса. Вокруг носились какие-то люди, соседи передавали ведра, иные звали подмогу. Но все это казалось неважным, ведь я чувствовала, нет, просто знала, что это конец. Тогда все покатилось прямо в Бездну. В тот день я перестала верить в чудеса.       Слава богу, в тот злополучный день сгорела лишь мастерская, которая стояла глубоко во дворе. Подоспевшие пожарные затушили наш дом и соседские, так что никто больше не пострадал, и нам хотя бы было где жить, пусть наше жилье и отсырело насквозь. Мы так и не оправились от того кошмарного дня. Матушка успешно просаживала все накопленное отцом имущество уже на протяжении шести лет, и деньги потихоньку начали заканчиваться. Наверное, с этим и связано ее все усиливающееся желание сбагрить меня повыгоднее.       С тех пор одиночество накрыло меня с головой. Отца не стало, маменька ушла в себя и перестала обращать на меня внимание, а мой единственный друг больше никогда не приходил на наше место. А может, это я перестала приходить первой… Теперь уже и не вспомнить.       Как не вспомнить мне и его лица. Немудрено — он всегда носил тканевую маску, за которой лишь можно было увидеть, как сверкали удивительно голубые, как озера, глаза. Он скрывал от меня свое имя, не объясняя причины, а каждый раз, когда я спрашивала его, почему он носит маску, ловко переводил тему на что-то другое, уходя от ответа. Я помню, как мы часами гуляли за городом; как убегали в лес и искали малину, боясь наткнуться на медведя и подкалывая этим друг друга; как бродили по заросшим цветами полянам. Я помню, как показывала ему отцовские фигурки, а он подолгу молча рассматривал их, и только глаза мреяли двумя прекрасными сапфирами. В такие моменты, когда все его внимание занимала очередная безделушка, я тайком любовалась их мерцанием, втайне завидуя их обладателю. Ах, как же мне его не хватало. Как же я хотела вновь увидеться со своим другом…       Жаль, что я не знала, как его зовут и где он живет. Или жил… Из нашего города в тот день будто испарился мальчик в маске с пронзительно-голубыми глазами.       Но еще больше мне не хватало отца. Он был для меня всем: отважным рыцарем, мудрым волшебником, стремительным правосудием; но что куда важнее, он был моим проводником в мир сказок. Был… Я непроизвольно потянулась рукой к шее, дотронулась до шершавой веревочки, сжала в кулаке кулон. Незадолго до ужасного пожара, унесшего его жизнь, папенька подарил мне его. В маленькой клетке размером с фалангу пальца, сидела миниатюрная птичка, будто живая, впрочем, как и все его работы. Папенька сказал, что это феникс, существо, способное возродиться из пламени своей души вновь. Как жаль, что мой отец не феникс. Как жаль, что этот кулон — единственное, что напоминает мне о нем. У нас не было его фотографий, лишь светлая память в скорбящих сердцах.       Я как можно незаметнее смахнула застывшую слезинку из уголка глаза и, развернувшись, быстрым шагом вышла из дома, ощущая четкое желание переговорить с этим купеческим сынком, имеющим, кстати, очень темную репутацию. Поговаривали даже, будто он занимается черной магией. Мурашки пробежали по коже, меня передернуло, но желание с ним встретиться и задать пару вопросов только усилилось.