Исповедь

Джорно смотрел на маленькую посылку без обратного адреса и имени. Смотрел на то, как сухими печатными буквами там было написано его имя. Он не мог отделаться от ощущения, что внутри этой посылки есть то, что может изменить его жизнь. Там могли быть угрозы, или подарок от влюблённой фанатки, но почему-то Джорно думал, что там нет ни того, ни другого. Его пальцы дрожали. Когда канцелярским ножом он срезал почтовый скотч, сердце бешено билось и когда он открывал небольшую коробочку. На лбу выступил пот, когда он увидел небольшую записку, формата, наверное, А5. Под ней лежали две затхлые, совсем старые тетрадки, с подписанными маркером цифрами «1» и «2», а под ними обнаружился файлик с тетрадными листами, неаккуратно вырванными. Надо было начать читать записку. Вдох. Выдох. – Успокойся, Джорно, – бормотал он сам себе. – Это просто записка. Она, возможно, пояснит, откуда и кем была прислана эта посылка. Полные иррационального страха слова были наполовину поглощены стенами кабинет, а другой половиной улетели в открытое окно вместе с неприятным ветром, который так легко мешался с мелкими каплями дождя. Наконец, ясные зелёные глаза забегали по выписанным от руки строчкам записки. «Привет, Джорно. Если ты читаешь это, то, скорее всего, я уже мёртв. Возможно, тебе кажется знакомой эта фраза, и я поясню всё это чуть позже. Я прошу тебя прочитать все записи в этих тетрадях перед теми, кто теперь близок тебе. Ты понимаешь, о ком я говорю, ты не глупый, и я это знаю. Ты можешь прочитать так же и записи в файлике, но делать ли это – решай сам. Я написал послание вам, тем, из-за кого я решился на поступок, о котором, я уверен, вы уже знаете. А если нет, то вы всё поймёте. Я решил рассказать о своём решении, чтобы те, кто были мне друзьями не задавались вопросами. Может, конечно, я для вас всех ничего не значу, и всё же, я хочу, чтобы они знали. Это моя последняя просьба. – паннакотта фуго» От последнего абзаца у Джорно побежали по спине мурашки, а на лбу выступил холодный пот. Паннакотта Фуго, возможно, сейчас мёртв. Предался земле, и это – его последние слова, которые Джорно услышал лишь спустя столько времени. Хотя может Фуго сделал это не так давно? Это, впрочем, сейчас было неважно. Мысли тяжёлым комом носились в голове, ударяясь о стенки черепа, давая о себе знать лишний раз. «Это моя последняя просьба». Джорно встал, с трудом выравнивая дыхание. Он скорее всего причастен к смерти того, кто был хоть немного дорог его товарищам. Он убил за то путешествие немало людей, немало ему предстояло убить и потом, но почему-то именно эта смерть его зацепила. Он не знал причины. С тяжёлым сердцем в груди он вышел из кабинета, почти нежно держа в руках мысли Фуго, которые были отражены на бумаге. Дверь за ним закрылась, когда он немного прикрикнул: – Парни, соберитесь в зале, мне нужно с вами поговорить. Джорно не помнил, как спускался в зал, как ждал остальных. – В чём дело, Джорно? – первое, что он услышал. Это был голос Наранчи. – Нашёл тетрадки с третьего класса? – Лучше вообще сейчас не шути насчёт них. Ты пожалеешь об этом потом. Наранча тут же замолчал. – Так что это? Зачем ты сюда это принёс? – вопросил уже Миста. – О чём ты хотел поговорить? Сердце пропустило удар. Слова застряли комком в горле, который острыми углами упирался в него. Ему больно говорить им, но он не должен от них это скрывать. Вдох. Выдох. – Сегодня мне пришла посылка. Без обратного адреса, без имени. Я открыл её. И внутри обнаружил записку, и... Слова давались с трудом. Нет-нет-нет, им будет больно об этом знать. И всё-таки стоит, вдруг им будет всё равно? Вдруг потеря Фуго для них ничего не значит? Снова вдох, и снова выдох. – Фуго, скорее всего, сейчас мёртв. Слова пеплом сорвались с губ, и жаль, их нельзя уже было выловить, остановить, оставить в своём сердце. Теперь этот пепел проник в его друзей. Наранча был в ужасе, Бруно был неверотно расстроен, и в то же время смиренен. Абаккио и Миста не выражали ничего, но, казалось, и в их глазах промелькнула скорбь. А ведь надо было продолжать. – Его последняя воля у меня в руках, – с трудом продолжил Джорно. – Его просьба состоит в том, чтобы прочитать эти записи вам. Вы должны это выслушать. Он не стал спрашивать разрешения. Он присел, осматривая своих товарищей. Джорно ясно видел – они готовы выслушать эти записи, готовы принять их. Они хотели знать. Джорно открыл тетрадь с подписью «1», и его глаза коснулись первых строчек. Сглотнув ком в горле, он начал читать: «Я надеюсь, ты правда сделал это, Джорно. Надеюсь на то, что ты честен, что сейчас эти слова и правда слышат они. Вы ведь хотите знать мои причины, правда? Джорно, я думаю, догадался о том, почему я послал вам эту посылку, почему попросил зачитать перед вами. Дело в том, что именно вы стали моей причиной жить, и именно вы стали моей причиной умереть.» Каждое слово давалось Джорно с трудом. Ему понадобилось снова вдохнуть и выдохнуть пару раз, словно астматику, прежде чем он продолжил: «Может ты, Буччеллати, уже догадался, где я был всё это время, когда вас не стало. Рядом со мной стоит уже засохший без воды цветок, но почему-то я его не выкидываю. Возможно, потому что он моя, пускай и умершая, память о тебе. Да, я именно там, Бруно. В той самой квартирке, в которой мы когда-то с тобой поселились. Помнишь, как мы танцевали в ночи? Мне было тринадцать, а тебе восемнадцать. Я помню это. Музыки не было, мы ведь не хотели разбудить соседей, поэтому танцевали в тишине, и всё же, даже без сопровождения это было так... волшебно. Я был так юн. Но вспоминая те дни, я мысленно возвращаюсь в другой, в тот, когда я потерял своё счастье. В день, когда вода плескалась у моих ног, когда ваш силуэт уходил за горизонт, а мои плечи постепенно покрывало утреннее солнце. Помню, тогда я не почувствовал ничего. Ни радости, ни печали, не было ни одной мысли в голове. Эта пустота разрослась внутри меня, а потом вслед за ней явилась боль. Она была нескончаема и совершенно невыносима. Стараясь заглушить боль внутри, я стал царапать свои руки, кровь смешалась с водой, а боль всё не заглушалась другой болью. С тех пор я стал терять влагу, усыхать, как этот чёртов цветок на столе рядом со мной.» – О, господи, Фуго... – Джорно не мог разобрать, кто не удержал этой мысли в себе, и лишь продолжал: «Я лишь хотел сказать тебе спасибо. Ты научил меня многому, в том числе и любить... прости, я так и не научился быть любимым. Прости, что я ушёл слишком рано, прости меня за это. Я всё ещё люблю тебя. Но надеюсь, что ты меня больше нет.» Слова стали будто бы стали всё тяжелее отдаваться пространству. Может, воздуху тоже не хотелось слушать исповедь самоубийцы? «Помнишь, однажды ты спросил у меня, как я отношусь к смерти, да? Тогда я ответил тебе: «мне не страшно умереть. Говорят, там, в могиле, покой, но... знаешь, я ведь ещё так молод. Мне жаль расставаться с жизнью. Я уверен, ты хорошо запомнил эти слова. Знаешь, мне до сих пор тяжело принять, что вот-вот меня не станет. Но я не могу больше терпеть эту боль. Боль, у которой нет источника. Она существует, но у неё нет начала, и нет конца. Ещё раз прости меня за ту боль, что я причинил тебе, но знаешь, ты ведь однажды забудешь меня. Для вас всех я останусь лишь горьким воспоминанием, послевкусием синего вина. Я буду горечью, которую вы с трудом проглотите. И всё-таки, вам придётся. И я надеюсь, вы больше никогда не вернётесь к этому вину.» Далее стояли лишь три звёздочки, а потом крупными буквами было написано имя Наранчи. – Похоже, – пробормотал Джорно. – Он разделил это послание на несколько историй и исповедей. На каждого по одной. Им нужен был перерыв. Читать это было физически тяжело, с каждым написанным словом на плечах увеличивался груз. Джорно знал его от силы дня три, и тем не менее, чувство вины сжирало его. Он понимал, что он сделал и как причастен к этой смерти. И теперь ожидал, будет ли его черёд, будет исповедь посвящена ему. За окном всё расходился дождь. Он барабанил по крыше, словно пытаясь заполнить тишину. Читать ещё предстояло много...