***
эдди готовит вишневый пирог. он любит: чистую кухню, блестящие тарелки, вишню… и, он пока не хочет себе в этом признаваться, но и ричи он тоже любит. может, даже больше начищенных тарелок и пирогов. он не любит: когда он совершенно один на чистой кухне, когда он один ест из блестящей тарелки, когда он один очищает вишню для пирога, который он будет готовить один. если для ричи одиночество было чем-то нормальным и обыденным, хотя слегка тоскливым. для эдди одиночество было чем-то вроде удушающей клетки. и ему было очень и очень грустно, что никто (ричи) ему не позвонит, никто (ричи) ему не скажет: «слушай, эдди (эдс), ты случайно не приготовил свой отменный вишневый пирог? я вспомнил его аромат и подумал, может, вместе его сляпаем, а потом посмотрим глупую романтическую комедию, и я буду громко смеяться над грязными шутками, а ты будешь делать вид, что не понимаешь их, хотя внутри тебе будет ужасно смешно?» эдди выкидывает недоделанное тесто в мусорное ведро.***
на весь дом тозиеров разносится телефонный звонок. ричи вытирает одинокую слезу, которой вдруг вздумалось вылезти, когда он слушал пластинку мэрайи кэри про любовь (только, пожалуйста, никому не говорите). он спускается на первый этаж пустого дома и берет трубку. — тозиер, — серьезно сказал он и пробежался глазами по листочку, который мама оставила ему, прежде чем они с отцом надолго уехали куда-то в пенсильванию. здесь были перечислены имена всяческих родственников, которые могли позвонить и что-то спросить. на вопросы тети амалии, как гласил мамин размашистый и каллиграфический почерк, нужно было ответить «это ричи, тетя амалия. да, я тоже очень скучал. да. нет. мама с папой на свадьбе. нет, у джойс баккертс. спасибо, и вам. пока». когда ричи читал этот список, его тошнило от приторности слов, но что поделать. на другом конце провода послышался веселый смех. — марш, — так же серьезно ответила беверли, — надеюсь, я не ошиблась номером, сэр. — беверли, — ричи чуть улыбнулся, — нет, мэм, вы, вроде как не ошиблись, но это ричард, а не его ма- — окей, заткнись, тозиер, — засмеялась она, — хочешь приду и повешу лапшу на уши? — и что же это за книга, что я должен об этом услышать? беверли повесила трубку. ричи стал ждать. на самом деле, эта девчонка позвонила как раз в нужное время, может, в этот раз ей попалось что-то особенно удачное и веселое, что непременно могло бы поднять балаболку настроение. она любила читать, но ненавидела классику, поэтому читала весьма странные произведения, которые хотели выбросить библиотекарши, но в этот же миг появлялась рыжая макушка и забирала все. работники даже запомнили ее и отдавали старые книги даром. очень громкий звук в дверь. ричи чуть не выронил рамку с общей фотографией неудачников (ясен перец, он рассматривал только одно веселое веснушчатое лицо и держащие ингалятор красивые ручки). — ЭТО НЕВЕРОЯТНО ИНТЕРЕСНАЯ КНИГА, — влетела беверли, чуть не свалившись вместе с тозиером, но он, обняв, удержал, — привет! — привет, — он слабо улыбнулся, если так уж по честному, у него вообще сил не было, чтобы пошутить или посмеяться. — рич, что такое? — грустно спросила девушка и заглянула ему в глаза, — на тебе вообще лица нет. — разве? — он посмотрел в зеркало, висящее рядом, — есть же. вот глаза, нос, рот… она покачала головой. — не получится, не отшутишься. пожалуйста, ричи, — она выдвинула из-за стола стул и присела, — пожалуйста, давай хотя бы один раз ты побудешь серьезным. это же невозможно. тебе же вообще некому поговорить о том, что творится внутри. — у меня внутри печень… — нет, ричи, её вообще скоро не останется. — почки… — нет, ричи, ты их способен отдать за те вещи, из-за которых у тебя почти нет печени. — желудок… — это я не спорю. — селезенка… — все, ричи, я же сказала, что не хочу шутить. тишина, продлившаяся около тридцати секунд, казалась песком, который можно пересыпать из руки в руку, и процесс будет казаться бесконечным. — у меня все очень плохо, беверли, — он вдруг взглянул в огромные голубые глаза подруги и понял, что бев можно рассказать все, — у меня каждый день болит голова… но не сегодня, почему-то. мне кажется, что я… влюбился? это так ненормально, я вообще ненормальный, мне хочется умереть, чтобы все это не происходило. это был второй раз, когда он плакал перед кем-то из неудачников. первый был, когда случились те ужасные вещи, о которых они предпочли забыть. стэн тогда увидел женщину с картины, и в этот момент ричи понял, что над чужими страхами нельзя шутить., но про мамок можно. — ричи… — беверли подвинулась к нему и обняла его, став размышлять, в кого влюблен её лучший друг, — как её зовут? послышался глухой всхлип. — это не «она»… — он стал плакать еще сильнее, но словно какая-та часть тревожности отпустила его после признания. — хорошо, — беверли гладила ричи по волосам, — как его зовут? — я больше не могу, — он обнял ее чуть крепче, прижав к груди. беверли было очень больно. ментально больно. она понимала, что чувствует её маленький дорогой балабол. ей было невыносимо жаль, потому что она знала, как к ричи будут относиться, если остальные узнают, что он любит мальчика. какая гниль, какая глупость творится в обществе. любовь — самое высокое чувство в мире — унижают и ненавидят. — ричи, — беверли начинает плакать, — ты все делаешь правильно. я всегда буду рядом ты же… ты же знаешь, что любовь всегда все побеждает, правда? я люблю тебя. в её словах столько искренности. «я люблю тебя» — это звучало так по дружески, c такой теплотой. ричи и беверли были братом и сестрой от разных матерей, это мог сказать каждый в маленьком городке. — я тоже тебя люблю, — это последнее, что ричи скажет в истерике. через секунду слезы заканчиваются, и он успокаивается, — это эдди.