Редакцию неоднократно просили проверить

«Новости на сегодня — в рубрике «Редакцию неоднократно просили проверить». В канадской провинции дикая природа карает охотников! Двенадцатого марта житель Британской Колумбии Феликс Кларк был найден на шоссе недалеко от города Воновон. Мужчина передвигался вдоль дороги на снегоходе, когда в результате заноса вырвался на проезжую часть. Потерпевшего подобрали патрульные, чтобы доставить домой. Он рассказал, что отправился в горы на охоту, однако там его схватили и держали неделю в плену… кошки! По наблюдениям патрульных, Феликс Кларк пребывал в состоянии крайнего шока, однако вскоре все отрицал. Офицеры пришли к выводу, что мужчина находился в состоянии сильного алкогольного либо наркотического опьянения. Потерпевшего было решено отпустить после недолгих разбирательств. Однако в округе все еще гуляют слухи…»       В динамике захрипел смешанный с кашлем смех Сатановского.       — Простите, простите, — исправился он. — Итак, у нас в студии Гоша Черт. Он буквально вчера вернулся из Канады и, надеемся, сегодня прольет свет на странные вещи, которые происходят в тамошней глубинке. Что ж, Гоша, как дела с кошками в этой суровой северной стране? О чем судачат местные?       — Ну как, Константин! Местные говорят о бедняге Феликсе, который после загула в лесу спился. Вроде, не очень яркий новостной повод, если бы не та дичь, что он несет про грибы и разумных кошек.       — Кошки, однако, всегда считались существами разумными! А что насчет грибов? Разве в начале марта — сезон?       — Засушенным — всегда сезон!       — Но как же грибы связаны с кошками, Гоша?       — На то они и разумные, Константин, чтобы с грибами мочь связаться. Логика здесь линейна.

***

      Любой городишко на востоке Британской Колумбии славится своими охотниками. Быть добытчиком для мужчины — гордость и слава, особенно если сезон удался, если у тебя дома небрежно лежит собственноручно снятая шкура, а полноватая жена с гордостью и трепетом рассказывает подругам про голову, чучело которой висит на стене в гостиной. Что нужно для того, чтобы стать охотником в Канаде? Мелочь — время, терпение и деньги. Берешь туго набитый национальными бумажками кошелек, идешь в ближайший охотничий магазин и изъявляешь глубокое желание. На него тебе сразу и по морде — спрос; продавцы направляют на получение охотничьей лицензии в ближайший центр. Листок стоил двух дней времени, а за ним, вопреки своенравному желанию палить без разбору по пушистому зверью, нет безграничной свободы, нет вольного охотничьего духа, нет запаха пороха, нет животрепещущего восторга от попадания прямо в яблочко. Есть только обязательства перед государством, отчеты, лицензии, сроки и деньги, деньги, деньги. Никакой романтики.       А что если ты хочешь палить по братьям нашим меньшим и получать с этого максимум выгоды? Тогда ты уже перестаешь быть просто охотником, и к этому гордому званию прибавляется еще одно посложнее — разбойник. А вместе? А вместе — браконьер. Феликс Кларк — гордый представитель мира незаконного отлова живности в вольном лесу, с чужим — незарегистрированным — стволом. Он был жителем одного из мелких городков провинции, молодым и амбициозным, но коротавшим дни только на том, чтобы сбывать полученные шкуры втридорога. И все как у людей: баба, которая не дает уже третий год, а на экземпляр получше Кларк не вышел мордой и родом деятельности; дом, который трейлером нельзя было назвать только потому, что его колеса давно вросли в землю, а крышу столько раз пришлось латать, что многослойность ее давно походила на треугольную кровлю; судимость, которая не давала свободно передвигаться по стране; долг за дурь и три займа у шлюхи, которые Феликс не мог оплатить уже полтора года.       — Главное, блять, она не могла бы выбрать что-нибудь попроще, сука драная! — Кларк поднялся со своего снегохода и спустился на подтаявшую мартовскую землю. Противоскользящая подошва ботинок работала отлично, а вот самообладание Феликса — нет. То ему лямки на охотничьем костюме маскировочной расцветки в плечи врезались, то сумка снегохода не желала отдавать ружье, то очки на носу дужками цеплялись за шапку — все мешало Кларку на непростом пути к девичьему сердцу. А хотела она, молоденькая Синди из придорожной забегаловки «Последний шанс», шубу из самой редкой кошки.       — Сначала киска пушистая, потом моя, — ласково сказала ему она в последнюю встречу на задней стоянке около бака для пищевых отходов. «Будто твоя не такая, дура», — хотел грубо, как настоящий мужик, ответить Феликс, но не стал, ведь для закрепления результата Синди дальновидно дала потискать небольшую грудь, приладиться к крепкой официантской заднице, исступленно водить руками по тощим бедрам. Ну, а дальше? А дальше лес, горы, охотничьи угодья и шальная мысль отправиться на добычу запрошенной экзотики без верных товарищей, а такого апперкота в своей судьбе даже Феликс никогда не совершал. Кларк знал, что ходить одному очень опасно. Просто потому, что напарник сможет поддержать, если охота пойдет не по плану и случайный случай поцелует не его, да не в то место. А еще потому, что каждая придорожная остановка, стоянка, заправка и злосчастная кафешка гудели от слухов о том, что одиночки с охоты никогда не возвращаются. Люди говорили разное: духи звали несчастных, ведь легко спутать завывающий в горной местности ветер с шепотком прадеда; пумы жрали из мести за то, что истребляют медленно их прекрасный род; подыхать уходили сами по себе от сложной жизни, которую за пазухой найти можно, даже если особенно не стараться, у каждого. Феликс же был уверен, что трагедии происходили от недостатка опыта и сноровки, чего о нем сказать было просто невозможно: Кларк минувшим февралем разменял почти десять лет охотничьей практики.       На лес опускались сумерки. Для своего задания Феликс подобрался ближе к сердцу охотничьих угодий. Километр между лысых столетних стволов, еще километр сквозь отвратительные низкие кусты, что сделали путь в три раза труднее — и вот ты уже созерцаешь безмолвную подошву горного массива, а над головой шепчутся между собой кроны деревьев. Пумы выходили на охоту ночью, а потому идеальным временем для отлова одной и глупой браконьер выбрал вечер: уже не все спят, но еще никто не собирался кормиться.       — Так, ну, приступим, — Кларк проверил ружье, достал из кармана манок. Чудное электронное приспособление с кнопками и разумным призывом, как гласила яркая рекламная брошюра, должна была завлекать большую кошку криком раненного зайца. Феликс удовлетворенно хмыкнул, чуя, как под ребрами разгорается огонек азарта и преждевременное победное ликование, ведь он уже не впервые стрелял пум и охотился на них. В прошлый раз они шкуру сбыли за двадцать кусков, что, даже разделенное на всех участников экспедиции, приятно отяжелило карман. А еще приятнее было то, что по закону их обязали бы отдать четыре куска за лицензию. А так — чистая выгода.       Феликс включил манок и тут же выронил его с испугу — электронная коробочка заорала дурниной, да настолько похожей на человеческие вопли, что душа ушла моментально в пятки. Кларк знал, что так звучат люди, у которых идут камни в почках. Или самец пумы, приглашающий спариваться… Ему продали некачественную игрушку.       — Твою мать! Твою мать!       Кнопка отключения не срабатывала, как бы Кларк ни пытался ее жать, а аргумент в виде ботинка пустил трещину по корпусу, но не исправил положения. Манок продолжал орать, как в последний раз. Разозлившись окончательно, Феликс со всей дури швырнул его в ствол дерева, да пластмассовая коробка была не так проста и, отрикошетив, прилетела ровно в глаз. Кларк схватился за него, взвыл больше от досады, чем от боли, но осознал опустившуюся на него тишину.       — Дьявол, теперь надо убираться, — Феликс потер глаз в последний раз, вскинул ружье и принялся озираться по сторонам. — Только гулящих кошек мне не хватало, эти суки агрессивнее…       Впрочем, как бы то ни было, Феликс пришел на это место первым, а пума, гулящая или не очень, если бы и появилась, то только за ним. Так что Кларк решил не уходить слишком далеко, но спрятаться, занять выгодное место для наблюдения. Медленно, очень медленно и тихо, насколько это вообще было возможно, он двигался между вековыми стволами и сползал в канавки… Один черт знает, сколько петлял, расширяя круги от сраного манка. Вдруг — ботинок опустился в рыхлый снег рядом со свежей округлой ямкой. След! И поблизости были такие же — причем совсем свежие, как будто зверюга пару минут назад здесь пробежала. Форму и размер Феликс бы ни с чем не спутал — это была пума; причем, судя по глубине отпечатков, довольно крупная. «Какая удача!» — радовался про себя Кларк, а сам начал озираться старательнее. Раз здесь ошивалась зверюга, то Феликсу оставалось только найти, подстрелить как-нибудь, минуя все принципы гуманности, а после просто добить. И он начал двигаться еще медленнее и часто задирать голову вверх, на деревья. Редкие твари — хитрые твари.       В какую-то минуту охота вышла на тот виток, когда пути назад в принципе не бывает — особенно если ты вооружен, особо опасен, а в мозгу имеешь конкретную цель. За спиной у Феликса хрустнули мелкие ветки, посыпались сверху вниз, мелко шурша, как крупой, иголками… Может, то был какой-нибудь филин или ветер в кронах, но пока ты на охоте, будь добр проверять каждый писк над ухом — либо сиди уже дома и прикрывай жопу диваном. Так что Кларк развернулся быстро и со стволом наготове. Налобный фонарь вяло выхватывал в вечерней темени серую кору старого толстенького можжевельника, следуя от подножия до кроны. А там…       Феликс сперва не въехал и решил уж было, что зрением он все-таки повредился. В кроне, опершись рукой о ствол, сидела баба — вернее, как баба, вполне себе молодая женщина. Смугловатая, черноволосая, типа коренных. Кларк успел разглядеть мускулистое плечо, выглядывающее из-под грубого короткого рукава, и какие-то светлые пятна в волосах, наверное, украшения. И смешно, казалось бы, дела-то складывались — охотился за киской ради киски, встретил другую киску… Какая только дичь не полезет в голову, если такое увидишь! Вот только совсем не до шуток, даже нервных и дебильных шуток, стало, когда кискины глаза отразили свет, мигнув желто-зеленым огнем. А опустив взгляд ниже, Феликс увидел свесившийся с ветки длинный-длинный пушистый хвост…       Он едва ли успел хотя бы дернуться, счет был на доли секунды. Дикая тварь, несмотря на размеры, соскользнула с ветки, оттолкнулась от ствола и всем весом придавила Кларка к земле. Мощные мохнатые лапы рвали куртку, приминая плечи и грудь к земле, задние — норовили встать на ноги, и когти на них впивались в кожу даже через несколько слоев одежды. А ружье — ружье у Феликса через несколько мгновений борьбы вырвали человеческие руки, и оно глухо упало в сугроб неподалеку… В лицо пахнуло запахом зверя — сладковато-гнилостным духом кошатины, потом и мертвой дичью. Сопротивляться становилось все тяжелее и тяжелее — здоровая горячая туша все плотнее давила его к земле. Взгляд упал на грудь, живот, а там, ниже пупка, бабье туловище поросло кошачьей шерстью и плавно перетекало в звериную тушу. Феликс ощутил, как от ужаса скрутило желудок, выталкивая содержимое, но опрокинуться и освободить его не успел. В глазах потемнело, и последней звонкой мыслью Кларка было то, что кончить жизнь от рук бабы, еще и кошки, — вот искренняя ирония судьбы.       Феликс распахнул глаза. Он лежал на спине, а сверху — безмолвное влажное брюхо пещеры. Голова гудела, Кларк рывком вскочил на ноги, пошатнулся, облокотился обо что-то и что-то снес рукой. Череп стискивали стальные объятия мигрени после пережитого стресса. И, кажется, удара головой, который затерялся за потерей сознания. Первым делом, когда к Феликсу вернулось восприятие, он обнаружил, что на нем (и нигде поблизости) нет очков. Ружья тоже не было — он вспомнил, как то последний раз улетело в снег… Куртка оказалась расстегнута — вернее, варварским образом разорвана, что больше соответствовало действительности, — но на теле никаких ранений, кроме пары ушибов и ссадин на икрах, Кларк не чувствовал. Не чувствовал он, впрочем, и воткнутого за голенище охотничьего ножа. Либо он затерялся по дороге, либо его сняли.       Попытка оценить окружающую обстановку принесла не более утешительные результаты: привыкнув к темноте, Феликс обнаружил себя на останках давно брошенного походного лагеря. На мысли наводил сиротливо стоящий у стены переносной холодильник, давным-давно нерабочий, пара каких-то разбитых ящиков, грязный брезент под ногами и напольный прожектор с севшим аккумулятором, о который Кларк споткнулся, пока мерил шагами пещеру. В обе стороны от места, где он стоял (по ширине от стены до стены было метров пять-шесть) тянулась бесконечная тьма. Проливал какой-то свет на нее только охотничий инстинкт: с одной стороны тянуло сквозняком в другую. Значит, там, откуда тянуло, был выход.       Естественно, Феликс вообще не выбирал, куда ему идти.       И тут звенящую тишину пещеры разорвал вой… Натуральный мученический бабий вой, навзрыд, как будто девку резали. Возможно, какой-нибудь герой на месте Феликса в этот момент развернулся бы и поспешил на помощь, но он, во-первых, не был героем, а во-вторых, с сегодняшнего дня вообще ничего хорошего от баб не ждал. Поэтому в сторону выхода Кларк теперь уже не просто спешил — бежал, что есть мочи, молясь только не стукнуться лбом в темноте о какой-нибудь камень или корень. Когда он уже начал задыхаться, впереди, ему показалось, замаячило серовато-синее ночное небо и пики сосен. Феликс помчал так, будто должен был выиграть в состязаниях по легкой атлетике — только на кону был не титул чемпиона, а сама жизнь. Но едва его лицо обдало морозным ветром, как широкий проход загородила та же самая тварь, которая напала на него в лесу. Она раздраженно зарычала, сверкнула желтыми глазами — и вот уже невероятно сильные женские руки поймали его, не успевшего остановиться, за грудки, а затем и за шею. Беспомощно дрыгающиеся ноги оторвались от земли.       Теперь-то он разглядел ее гораздо лучше. Индейское лицо — только совсем по-звериному скуластое, с большими округлыми кошачьими глазами, плоской переносицей и выдвинутой, чтобы уместить острые хищные зубы, челюстью. В гриве свалявшихся черных волос — перышки да косточки, на лбу и щеках — шрамы, и изо рта запах — как из пасти плотоядной зверюги, нажравшейся подтухшего мяса. Но под сильным женским торсом, укутанным в сшитые шкуры, — и это Феликса пугало больше всего, — по-прежнему была не пара ног, а богато опушенное по зиме туловище пумы. Скудные знания о мировой культуре и мифологии всплыли в воспаленном мозгу Кларка тупой догадкой: «Кентавр». Вот только перед ним был не мужик-конь, а женщина-кошка.       Она смерила Феликса угрожающим охотничьим взглядом и жарко выдохнула в лицо. Его вновь замутило. Кажется, закатившиеся белки оказались достойным зрелищем для неведомого монстра, потому что женщина-пума неожиданно хохотнула — а затем бросила Кларка на землю. Она утробно урчала и медленно надвигалась на него. И если он не пятился — непременно обратно вглубь пещеры, — заносила над ногой переднюю звериную когтистую лапу. Феликс вжал голову в плечи, инстинктивно выставил вперед локоть и заголосил, что по технике безопасности при встрече с диким зверьем было абсолютно неверным шагом:       — Стой, стой, стой! Стой! Все, я не бегу, тихо!       Странно было бы думать, что неведомая тварь из леса, которую никто никогда не видел или, по крайней мере, не уходил живым, внезапно заговорит по-английски. Феликс ни на что и не надеялся, это был инстинкт, желание жить, которое в безысходности рандомно выкидывает невнятные действия. Ты их выполняешь, и мозг за это награждает тебя ощущением спокойствия: «Я сделал все, что мог». Но либо Феликсу снился кошмар, работающий по принципу человеческого сознания, либо человечья половина монстра не была просто больным и уродливым отростком на теле природы, — а тварь неожиданно остановилась. В темноте еще четче выделился черный провал рта, когда она гортанно хохотнула.       — Ты принимаешь свою судьбу, охотник. Это спасет тебе жизнь, — медленно протянула пума скрипучим голосом. — Встань.       Феликс повиновался, едва разбирая человеческую речь среди рычащих и шипящих звуков, что исправно вываливалась из зубастого бабьего рта. Кларк скривился, хотел было плюнуть, но испугался последствий. Это тебе не потасканная девка из зассаного кабака и не тощая Синди, сил которой хватало только на подъем подноса с едой. Глядя в глаза твари, Феликс быстро отказался от всех своих гендерных предубеждений.       — Свою судьбу? Принять? И что… Что ты хочешь? — почти истерично выкрикнул Кларк.       Тут из пещеры, с той стороны, куда его толкала женщина-пума, снова донесся вой, но на этот раз он был более жалобным. Тварь фыркнула и закатила глаза, а затем подняла лапу и подтолкнула ей Феликса.       — Иди туда.       В конце тоннеля забрезжил свет. Сырой запах земли и плесени на камне разбавился горьковатым ароматом дымка. Пума явно вывела Феликса в самое свое логово, в большую жилую пещеру. В глаза первым же делом бросилась костровая яма, расположенная чуть дальше по правую руку. Трещал в ней сухой валежник, крупные ветки, сложенные шалашом. Сизый дымок хоть и наполнял едким туманом жилище, но все же комковался под зубчатым сводом, а большей частью вылетал в отверстие в потолке. Почти как в вигваме — только эту пещеру вряд ли строил кто-то, кроме самой земли и давно иссохших древних подземных потоков. Феликс успел пройти мимо широкой каменной плиты, на которой были разложены примитивные орудия труда, вроде тех, которые можно встретить на страницах энциклопедий о предках людей, вперемешку со знакомыми дарами цивилизации — топориками да ножами. Феликс с горечью подумал о том, что там может быть и его спасительный клинок — его украли твари, как и половину здешней утвари. Еще в воздухе отчетливо пахло дохлятиной вперемешку с чем-то растительным; в носу щекотало, и Феликс отчаянно сдерживал чих, боясь резкой реакцией испугать зверье и спровоцировать агрессию.       По стенам были растянуты какие-то грубые веревочки, на которых висели все те же перышки, косточки и звериные хвостики — примитивные украшения жилища. Порой между ними мелькали, поблескивая, осколки компакт-дисков, стеклышки, жестяные банки… На слабом сквозняке, гуляющем по тоннелям, все это добро покачивалось и шуршало о камень. На музыку ветра не походило — просто живой шум. Но все время, которое Феликс находился здесь, его заглушали куда более громкие одушевленные звуки: хриплый скулеж, стоны, урчание. Он не сразу нашел того, а вернее, ту, кто их издавал. Только когда интенсивность нытья возросла до уже знакомого жалостливого вопля, женщина-пума раздраженно дернула хвостом и прикрикнула, — а потом затараторила что-то на неизвестном Кларку дикарском языке.       Тогда-то он и разглядел наконец вторую. Еще одна молоденькая тварь лежала на подстилке из шкур и соломы, вывернувшись, как кошка, под немыслимым углом, и пялилась на него шальными желтыми глазами. Она раскинула руки, а длинные темные волосы разметались и спутались с травой — открыто было юное полузвериное личико, тяжело вздымалась обнаженная грудь с набухшими темными сосками, впалый подтянутый живот, переходящий в звериное туловище, нервно подрагивал… Она подергивала хвостом и, казалось, не слушала свою старшую родственницу. И как бы та ни повышала голос — молодая пумка все смотрела, как завороженная, на Феликса пристальным кошачьим взглядом. Пока не получила звонкий шлепок по пушистой ляжке.       — Вот! Она! — прикрикнула взрослая тварь, в один прыжок вернувшись к Кларку. Когтистым пальцем она указывала на катающуюся по полу девицу. — Ее первая течка. Дрянная девка сбежала от самца, когда он ходил к дому, а теперь не может утихнуть! Если не пройдет посвящение до Полной Луны — останется с порчей на утробе. Наш род и так слаб.       — И что мне с этим делать? — Кларк перевел на зверюгу шокированный взгляд и замотал головой, отрицая даже возможность, которую ему предлагали. — Мы разные виды, дура! А если она залетит, что вылупится? Детеныш человека с пушистыми яйцами?!       Тварь ухмыльнулась, сощурившись на него.       — Наши самцы крыли ваших самок. А бывали времена, когда мы призывали к себе ваших самцов. Мы несовместимы, охотник. Она не даст от тебя котят. Но это твой шанс искупить свою вину перед горами. Мы знаем, что ты пришел сюда убивать наших братьев.       Феликс осекся, вжал голову в плечи и даже немного попятился назад. Беги — поймают в три кошачьих прыжка и сожрут. Не беги — придется делать отчаянное непотребство с кошкой… Кларку даже смотреть в сторону извивающейся и ноющей твари было противно. В горле встал комок отвращения и страха, который было нельзя ни проглотить, ни выплюнуть. Но Феликс твердо решил, что жизнь дороже чести. Легче, правда, от этого не становилось.       — У меня не встанет так, — стыдливо признался Кларк, решительным движением сбросив разорванную куртку. Весь этот запал быстро иссяк, оставалось только сжаться, пытаясь избавиться от липкого страха. — Я не такой. Я коз не ебу, даже когда шлюхи нет, — заныл Феликс, но вдруг забрезжил в его взгляде огонек надежды. — У нас есть мужик один, он зверье любит! Давай приведу, а? Он вас хоть обеих того и этого!       — Твой долг. Тебе платить, — ответила тварь и обнажила острые зубы в оскале. — А назовешь нас зверьем еще раз — и твое мясо я понесу в дар Каракуру, чтобы вернуть его расположение к нашему дому.       Феликса передернуло. Взгляд упал на хищные огромные лапы. Не верить в кошкины слова не было никакого резона.       — Давай, — добавила она и сощурилась. — Моя сестра совсем юна и красива. А ваши хвосты, я знаю, гладкие и нежные — не такие, как у наших самцов. Ты не причинишь ей боли и не напугаешь ее.       Женщина-пума призывно щелкнула языком и поманила ладонью младшую. Она, мурлыкнув, поднялась и медленно приблизилась, все так же пьяно глядя на Феликса, совсем по-кошачьи припадая к земле и загибая набок хвост. Тварь принюхивалась, словно оценивала его мужской потенциал. А почуяв то, что надо, повалилась возле его ног и заскулила, показывая белое пуховое брюхо и все прелести на человеческой половине. Несколько раз она поднималась, извивалась и падала снова с гортанными всхлипами. Кларк брезгливо скривился и отошел на шаг в сторону, дергая плечами. Хотелось смотреть на открытую красивую женскую грудь, но рано или поздно взгляд соскальзывал ниже и находил там кошкин зад. И как ни пытался будить в себе мужскую силу — ничего не выходило. Любая попытка приклеить на чудовище образ благоверной заканчивалась тошнотным привкусом во рту.       — Да так все равно это не работает! — разошелся, наконец, Феликс. Сорвав с себя штаны с нижним бельем, он указал на вялый член, который ему самому казался даже меньше обычного в стрессовой ситуации. А может, от сквозняка. — Ну и что я в нее засуну? Ты понимаешь, кошка, что не стоит так?       Течная пумка издала, казалось, еще более горестный стон, но получила лишь очередной хлесткий шлепок. Старшая тварь что-то сказала ей, а после смерила Феликса оценивающим взглядом.       — У вас, двуногие, инстинкты сонливы, как сурки. Но к земле может вернуться каждый.       С этими словами она обошла Кларка со спины, скользнув хвостом по его голым ногам — и отвернулась, шурша среди развешанных над кострищем пучков травы. Только сейчас Феликс заметил их и понял, что оттуда-то, возможно, и курился по пещере странный запах. Но его внимание вновь забрала на себя дикая девица, которая вдруг с мурлыканьем подобралась к самому лицу и жарко лизнула шероховатым языком в небритую щеку, потыкалась влажными губами в шею. От ее обнаженного тела веяло лихорадочным жаром, а грудь, которой она терлась о Феликсовы руки, влажно блестела от пота. Пумка вилась вокруг него совсем близко, щекоча зад пушистым боком, любопытно скользила когтистыми пальцами по плечам и спине, толкалась с одной только целью — зазвать в брачную игру. Феликс стоически терпел, слишком ярко ощущая на себе звериный душок. Он думал только о том, что хорошо, что ему попалась кошка-баба. От собаки нестерпимо несло бы псиной, а настоящие охотники-кошачьи не пахнут столь ярко даже в самом отвратительном состоянии. Эти мысли вызывали нервные смешки, которые заметила и пумка, но в попытке отвлечь тварь Кларк дерганно погладил ее по голове.       — Киса, отстань, пожалуйста, понюхай и скажи, что я не подхожу, а? Вообще я пью, я курю, я очень плохой самец, у меня одышка!       Пумка смотрела на него все тем же влажным взглядом, улыбаясь и низко мурлыча, а ее старшая сестра снисходительно смеялась в стороне. Цивилизованной речью в их звериной паре явно владела только она.       И тут вдруг молоденькая выскользнула из-под руки и со стоном снова повалилась на спину, поджимая передние лапы и раскрывая задние. Хвост энергично бил Феликсу по икрам, а тварь подставляла его взгляду мокрую петлю и ерзала поясницей по полу. Впервые она заговорила сама — на том же неизвестном рубленом наречии, и в хриплом, но сладком и высоком голосе звучала мольба и соблазн. Маленькие темные ладони скользнули по груди и животу вниз, зарылись в шерстку между передними лапами, комкая ее… Ударил в нос какой-то пыльный горьковатый запах — Кларк отвернулся в поисках его источника. Женщина-пума у костра поставила на огонь маленькую чашку и что-то размешивала и давила в ней, и подсыпала новые ингредиенты, и бормотала под нос. Но он не успел понять, что. Потому что все внимание забирала по-весеннему голодная опасная зверюга. Будто в замедленной съемке, Кларк увидел, как она согнулась, задрала когтистую заднюю лапу за шею, потянулась пальцами рук к текущей щели — трогала, гладила, пока среди желтоватого меха не показалась розовая плоть, — а потом Феликс с ужасом осознал, что сейчас увидит еще больше и не сможет оторвать взгляда. Острый девичий язык, высунувшись между губ, не по-кошачьи — как это, блять, представить-то было по-кошачьи! — ткнулся в то самое место. Пумка вылизывала себя и тихо, протяжно ныла, в перерывах поднимая взгляд на Феликса. Подбородок ее собирал красновато-коричневые разводы после каждого прикосновения, пульсировала раскрытая вульва. Кларк ощущал себя пришпиленным к одному месту, словно насаженная на вилку сочная ягодка клюквы. Конечности онемели, мысли — тоже, но отвращение и неприятие граничили с истеричным интересом. Интересом, который Феликс не мог в себе объяснить, которого стеснялся. И все же взгляд неизменно касался раскрытой кошачьей туши и утопал в попытках кошки избавиться от зуда.       — Послушай, — в какой-то момент дал о себе знать охотник, — мама-кошка. Наши женщины давно уже знают все прелести самоудовлетворения, почему вам не изучить вопрос? Это все стереотипы! Про проклятье, про это все…       — Хочешь оскорбить наши обычаи? — женщина-пума резко обернулась к нему, сдвинув брови. — Ни одна самка не получит того, что должен дать ей самец, сама… Это закон природы, двуногий! Так велят предки. И ты их услышишь.       Тут же она поймала Феликса за волосы и сунула к его лицу чашку с варевом. Оно пахло горько, затхло — чем-то землистым, горьким, грибным. Кларк дернулся, вцепился в кошкину руку, забрыкался, заорал:       — Так это, а как же мои обычаи? Их ты оскорбляешь и нормально тебе, совесть не мучает!       Но тварь ничего не ответила. Какая там совесть, если она собиралась сожрать Кларка в случае отказа?.. Густое горячее зелье перелилось через край, обожгло губы. Женщина-пума перехватила Феликса за челюсть, вынудив приоткрыть рот и глотать горькую, скользкую, комковатую жижу. В то же время он ощутил, как заигравшаяся младшая пумка достала руками его ногу и полезла ладонями по бедру, едва царапаясь. Жаркое влажное дыхание оседало на коже совсем близко к промежности.       — Покажи, какой ты охотник, двуногий, — ухмылялась тварь. — Поймай эту самку и стань ее зверем…       Реальность надломилась. От желудка по телу распространялось необъяснимое жжение, которое с шипением добралось до мозга. Кларк ощутил, как в голове растворяются одна за другой догмы, мораль, принципы… Его гасило, как соду в выпечке, как кислоту щелочью, как крепкий кулак — хилую тушку в баре. И вот руки сами потянулись к пумке, сомкнулись на хрупкой шее, сдавили, стиснули, но не придушивая, а порабощая. Вот Феликс, сам не ведая как, оказался над ней, придавленной к полу, прижался к мягкому шерстяному задку с заваленным набок хвостом. Он терся о шерсть и ощущал, как она забирает выделившуюся смазку, как даже от такого незначительного прикосновения все тело прошибает дрожь, рождая в мышцах звериную ярость, жажду и желание. Внизу каменело. Сомнений не было. Память фиксировала происходящее рваными туманными кадрами, в которых Феликс находил себя в таком виде и ощущении, которые даже в самом глубоком алкогольном дурмане не привиделись бы. Что-то вспыхнуло, — и он вошел в податливое тело, ощущая сомкнувшуюся на своей плоти петлю. Кто-то взвыл, и Кларк запоздало понял, что это дало голос его собственное удовольствие. Следом за ним взвизгнула и молоденькая тварь. Ее шерсть между звериными лопатками вставала дыбом под пальцами, дергались крепкие мохнатые ляжки, а впереди, прямо перед глазами, извивалась узкая женская спина…       Кошачья дырка с каждым толчком становилась все податливее и сочнее. Сладко пахло от липнущей к ладоням шерсти, резко и остро — от дурманного дыма и течки. Вокруг со стен соскакивали какие-то рисунки, невидимые ранее, гремел в голове первобытный стук, хруст развешанных вокруг костра косточек.       — Пусти в нее свое семя, охотник, — звучал в самой голове урчащий ласкающий голос. — Как должно в брачную ночь.       Феликс все слышал, но слова те утопали в вате мозга. Он просто двигался, истерично нагоняя неуловимое, но столь влекущее желание избавиться от зародившегося в корне крестца напряжения. И если бы мир треснул и разошелся прямо под его ногами, он продолжал бы двигаться. Остервенело, истерично, тяжело и грузно под самый конец. Член раздражался в трении, но не получал той тонкой ноты удовольствия, без которой разрядка приближалась неминуемо. Она ползла, как труп, который тянут за ноги по асфальту. Феликсу приходилось ее выскребать из собственного организма, рыть ногтями, срывая их о твердую холодную землю. Он не знал, сколько это продолжалось, сколько оглушала его завываниями пумка, сколько шептала на ухо ее больная сестрица, но точно ощутил во времени и пространстве, когда достиг точки. Переправочного пункта. Когда он добрался до вершины горы и, бесконечно долго переваливаясь, покатился кубарем к ее подножию, оргазм взорвался в голове и теле. Кларк вбился в горячее нутро, завыл, утыкаясь носом в шерсть. Она же, мокрая и слипшаяся, встала острыми колючками и уперлась в нежную кожу члена, заставляя ощутить себя подрочившим на щетку швабры. Загнанное дыхание не дало мозгу достаточно сил, чтобы осознать произошедшее. И, испустив жалобный вой, Феликс отключился.       Через две недели Кларк мрачно сидел в «Последнем шансе», заливая разум знатным литражом алкоголя, который уже начинал измеряться промышленными масштабами, сравнимыми с маленькой кондитерской. Подобно гнилым листьям, воспоминания о прошедшем облепили разум, и сколько Феликс ни тер — не мог избавиться от мутных, будто вырванных из сна, образов. Почти неделю держали его при себе дикие кошки. Тогда жизнь его превратилась в ядовитый наркотический бульон, который он пил, обращаясь в жаждущее случки животное, и которым блевал потом, переживая все самые гнусные и жуткие последствия трипа. Всякий раз Кларк просыпался в шерстяных объятиях двух прижавшихся к нему тел, всякий раз о него терлись хвостами и вылизывали ниже пояса после контакта, а потом кормили слабо прожаренным, еще несколько минут назад бегавшим по лесу мясом; и снова зелье, секс, мокрая шерсть, шершавые языки, хищные царапины по всему телу… Мысль быть убитым и сожранным в какой-то момент перестала казаться Кларку такой уж плохой — но проклятая тварь сдержала слово и вывела его на стоянку, к знатно запорошенному снегоходу. Это воспоминание было последним. А уж как Феликс добрался до поселка, он вспомнить не мог. Зато попытки избавиться от глистов, кошачьего меха во всех мыслимых и немыслимых местах, проверки на бешенство и яростное, но так и не осуществившееся желание попасть к психотерапевту — Кларк помнил со всех деталях. Особенно шерсть между ягодиц и под крайней плотью.       В конечном счете Феликс банально запил. Да так, что не просыхал ни на один час, каждый раз доводя опьянение до крайней точки. Охотиться он бросил, с браконьерством — завязал. Обещанной шкуры так и не принес, а потому подошедшая на исходе второй недели пьянства Синди вызвала бурную реакцию даже у воспаленного от нескончаемого похмелья мозга. Девушка увела его в подсобку. Ласкалась, терлась, но Кларк только мрачно ловил себя на мысли, что бабы и кошки иногда очень похожи.       — Такой грустный последнее время, — шептала она, укладывая немые руки Феликса себе на талию. — Да ну ее, эту шубу. Ну не принес и не принес. Не могу смотреть на то, как ты расстраиваешься из-за такой ерунды.       Кларк молчал, сухо реагируя на попытки его расшевелить. Тогда Синди, надув тонкие губы, обиженного посмотрела на бывшего охотника, но и это не сработало. Она пробовала что-то еще, что-то обещала, что-то говорила, но все было абсолютно тщетно. Пришло время для самого последнего оружия женской манипуляции. Девушка сладко причмокнула, забираясь руками под грязную, кислую, единственную вот уже несколько дней как майку под рубашкой, и прижалась губами к уху Кларка:       — Ну, а киску… киску мою хочешь?       Тот потрясенно вздрогнул, ошалело вытаращил глаза, а затем, вместо проявления симпатии и вздыбившегося в желании члена, опрокинулся и знатно окатил предмет своего обожания блевотиной. Киски — это теперь не про Феликса.