Редакцию неоднократно просили проверить

«Самая громкая новость этой осени! Жестокое убийство произошло в Л-ской области. На территории частного дома в поселке Ватутино обнаружены расчлененные трупы двоих мужчин. Подозреваемый — шестидесятипятилетний Валерий П., хозяин дома, ранее уже привлекавшийся по статье 162 Уголовного кодекса Российской Федерации. Допрос Валерия, однако, не пролил свет на происшествие: подозреваемый впал в бред. На все вопросы он отвечал бессвязной историей про „вареники“, „Катю“ и то, „как он ее любит“. Детали дела уточняются».       — Гоша, скажите. А вы знаете, что такое куколдизм? — будничным тоном поинтересовался Сатановский.       — Никогда не баловался, — сдержанно посмеивался Черт, — потому что даже не знаю, что это такое!        — Никогда не поздно учиться чему-то новому. А пельмени вы любите?       — Когда не я их готовлю — конечно!       — Кажется, вы лукавите, Гоша! — Вздох Сатановского защекотал микрофон. — Потому что это значит, что побаловаться вы любите. Но делу — время, потехе — час. Езжайте!

***

      Мурчали под окнами коты. Каждый божий день Валера их подкармливал. Катюха всегда с утра подавала вареники с картошкой. Но голод не тетка: в белозубых пастях усатых пропадали и тесто, и картошка, и грибы. Валера смотрел на престарелые серые дома коммунального общежития напротив. Если делать это через запотевшие пластиковые окна, получалось даже красиво. В глаза сквозь скукожившийся в капли пар приветливо светило дневное солнце, а пока в цветастую бездну придомовой территории улетали ошметки завтрака, Валера думал, почему в просрочке с Катькиной работы (а она была не кем-то там, а старшим кассиром в супермаркете) всегда давали только эту дрянь. Ведь сколько на свете существует вареников! Сколько начинок! Что душ, непостижимое множество: и тебе с вишней, и с малиной, и с творогом… Но это все для настоящих людей, для среднего класса или небожителей социальной лестницы, а не для героев труда на поле повышения рождаемости. Ветеранам сперматозоидовой дивизии полагалось жалких десять тысяч на одного головастика. МРОТ, от которого народ мрет.       Правда, и тут Валера едва ли мог похвастаться заслугами: вышло в их помете всего две субсидии. Даже немногодетная семья не могла порадоваться выплатам и привилегиям от великого государства — приходилось довольствоваться заслуженной в бутылке пенсией по инвалидности, детскими и случайным калымом от родственников. А потому большую часть времени Катька потчевала семью деликатесами мира заморозки местного монополиста мини-маркетов «Десяточка».       Глубоко вздохнув, Валера уставился на последний вареник. Съесть или тоже отсчитать усатым? С одной стороны, живот не набьешь — весь день пойдет насмарку, с другой — вареники могут прилететь и на обед, а тогда — окажешься на один шаг ближе к тошноте. Но пока Валера думал, природа все решила за него: откуда-то из глубины серых туч принесло громовой раскат, и избалованные коты, как по команде, сиганули в подвал. Вовремя: ливень обрушился на двор стеной. Пришлось, вздохнув еще тяжелее, проглотить порядком остывший кусок осклизлого теста. Не разжевывая: так можно представить вместо картошки хотя бы фарш.       Катька врывалась домой, как обычно, с пакетами и криками, словно хотела имитировать торговый караван. Топала, хлопала дверцами шкафов, начинала, как водится, с козырей.       — Девка с работы одна у нас попробовала афродизиак с мужем. Говорят, хорошо пошло. А еще можно к урологу сходить. Мол, для поднятия потенции нужно часто давить на одну и ту же кнопку. Аккуратно, но… Это врачи делают. Знают куда.       Валера скривился. Вот так, едва поздороваться успела, а опять за свое.       — Катенька. Я, по-твоему, что, пидор, чтобы мне на твою «кнопку» кто-то давил? Что ты меня мучаешь! — Он развел руками. — Я вот тоже прочитал, что крахмал потенцию снижает, а у нас который год такой рацион? А? Какое тут лечение, когда ты мне сама весь организм загадила.       Началось. Огромные серые глаза в окружении измазанных тушью ресниц наполнились слезами. Зарозовели совсем не от томления круглые щеки. И подбородок подтянулся к носу, заставляя дрожать нижнюю губу.       — А знаешь все почему, Валера? Потому что на твою зарплату только умирать можно! Как я тебе на эти гроши мясо куплю? Как овощи?       — Катенька, ну времена такие! Работать-то я работаю, ну куда я тебе еще денусь! — отчаянно гундосил Валера. В эти моменты жену хотелось одновременно треснуть по голове, чтоб успокоилась, и утереть, лишь бы только не ревела. — Ну, мы ж с тобой оба работаем... Глянь, и дом свой, и одеваться я тебе красиво не запрещаю, ну и все ж таки дети, детей даже в город на учебу отправить сдюжили! Ну разве ж хоть раз ты из своего супермаркета можешь принести не вареники, а... ну, котлеты, там? Пельмени? Да хоть суп какой замороженный! Не все ж картофельную дрянь эту списывают!       Лицо напротив разгладилось: буря миновала. Остались только крупные бусины слез в уголках глаз.       — Ну я себя женщиной чувствовать хочу, Валера! Любимой! Ни у кого такой проблемы нет, только у нас! Ты меня больше не любишь?       Валера снова тяжело вздохнул.       «Ну конечно, ни у кого больше нет. Значит, все-таки пилишь меня, сорока», — думал он, а сам чесал подбородок. Валера был как ноябрь: унылый, блеклый; ничто в нем не стремилось ввысь, — только опадало окончательно и бесповоротно. Но упрекать его в том, что не любит?       — Люблю, — буркнул Валера. — А ты меня что, не любишь, коль побаловать не хочешь? Ай, Катька… Кошка ты моя гулящая. Придумаю я что-нибудь, только не ной!       Двадцать лет назад надо было думать головой, а не самым средоточием, сердцевиночкой мужского достоинства, когда Валера брюхатил молодую девку. Тогда ему был гордый сорок пятый год: самый сок времени сильной половины человечества. Только детство заканчивалось. А Катька была уже подвядшей розой среди свежих бутонов девичьего царства: целых двадцать три года. Если бы не Валера, что бы с ней стало?       А сегодня цвела осень. Опадали последние, яркие, ржаво-рыжие листья. Сыпались, бились об землю и лопались с глухим вздохом перезревшие плоды яблок, сгнившие прямо на ветви. Забытые. Передержанные, перегретые, словно женская тоска и ласка, что без любви превращаются в перегной: скандалы цвели в семье Валеры пуще плесени в дачном домике, который на болоте остался по воле Валериного «я сам все знаю» без системы дренажа.       Валера дал себе срок — неделя. Семь дней, чтобы определить, почему корешки сохнут не только в зимний период, но и в штанах. Ко врачу, конечно, не пошел: что может сказать полезного белохалатовец, поживший в миру от силы лет тридцать? Сдать анализы? Сесть на диету и перестать успокаивать себя по вечерам крепким нефильтрованным? Начать двигаться больше?! Смешно! Позорна была сама мысль обращаться к такому горе-специалисту. Нет, Валера прекрасно знал, что все у него в порядке. Ну да, не стоит. Так разве это делает мужика мужиком?! Разве крепость гениталий? Конечно, нет! Мужчину мужчиной делает умение решать проблемы.       За свои годы Валера нажил не только сложную жену, но и хороших друзей. Его ребята всегда готовы были прийти на помощь: и чужую резину сменить да в шиномонтаж откатить, и детей отвезти к теще, и жену иногда по магазинам, когда побеждала Валеру тепленькая, беленькая из-под запотевшего стекла. Эту свою беду он тоже решил разделить с теми, кто с ним пережил и лучшее, и худшее.       — Здорово, Виталик! Слушай, давненько мы у меня не собирались. Есть дельце одно — деликатное, — может, зайдешь ко мне в пятницу после работы? И Юрца с собой приводи, если встретишь. Ну да, я ему позвоню тоже, ага…       Валера знался с Виталиком и Юрой крепче, чем с кем бы то ни было. Обычно считалось, что самые проверенные, близкие друзья выходят с тобой со школы или с армии. Но вряд ли кто-то мог стать роднее, чем сокамерник. Виталик и Юрец узнали Валеру, можно сказать, в самое черное время, он их — тоже. Когда по очереди чистишь один на троих сортир да разовую в месяц папиросу делишь — это уже семья. Да даже переженились друзья все еще по отсидке. Какие письма Валера помогал им сочинять — все бабьи сердца таяли! Сколько тогда свиданок было, сколько секса — да не такого, как сейчас Катька все просила, — вертухаи тюремные, наверное, слезой-слюной давились от зависти. И вот пришла пора возвращать долги за помощь в делах сердечных.       О культурной программе Валера перед друзьями не проронил ни слова, пока Юра, опрокинув в себя пару стопок, не завел привычную тоскливую песню о том, как ему не дает жена.       — Совсем охренела. Голова у нее болит, устала… Что она устала?! Где у нее голова болит?! Она целыми днями дома! Ну вот убирается только. Ну с детьми, да. И все. Заманала уже.       Юра сплюнул, горестно надвинув на маленькие глазки густые брови. Валера сочувствующе кивал, запивая водкой жалобы, а Виталик... Виталик всегда был по чужим постелям главный ходок; причем ключевым выступало именно слово «чужим». Во всяком случае, даже после женитьбы он свои похождения описывал так, что когда-то брала зависть.       — А я тебе давно говорил, Юрка, лошадь сдохла — слезь. Ну убирается и убирается, с детьми и с детьми. Что тебе, баб на свете мало?!       — Да как же… брак, понимаете? Скрепы общечеловеческие нарушать нельзя, — Юра криво пригрозил пальцем стене. — Но яйца уже пунцовые и звенят. Боюсь на людях появляться — услышат. Да и терять свою дуру не хочу. Работает она хорошо. Как лошадь, вот правда. Всегда при ней сыт, одет, выпечка… Какая другая красивая так делать будет?       — Ну так ты и не потеряешь, — пропел Виталик. — Знать-то ей зачем…       — А мне кажется, мужики, у меня есть решение всех наших проблем. Вот прямо на троих, — наконец вставился Валера. Взволнованно поерзав на табурете, он поднялся и налил всем еще по одной. На него обратились сразу несколько пар глаз.        — И как это, интересно? У тебя что, шалашовник где-то завалялся?       — Не... — Валера шмыгнул носом и посмотрел себе на ноги. Подумал ещё минуту — и решился: — Я вам, помните, говорил тоже, что моя меня заела? Короче, это... Много хочет, мало дает. Ну, и я ей обещал, только сам не одарен, но вы-то, мужики, помоложе меня будете.       Собутыльники переглянулись, но на их губах уже расцветал предвкушающий оскал.       — Это ты бабой поделишься? Вот просто так? Ну да, с друзьями — это не рогач… Это щедрый человек.       За смехом и разговорами от предвкушения ушел целый пузырь белой. А жрать-то Валере по синьке хотелось не меньше, а может даже и больше. Слюна копилась под языком и нечаянно вылетала, когда друзья шутили шутки или тема заходила о Катьке. Нетерпение скапливалось и жгло вместе с желудочным соком. Тот же голодный прищур Валера замечал и у Юрки с Виталиком. Так они дошли до предположения, что Катька не против рандеву сегодня ночью. А потом, что Валерка для профилактики и контроля ситуации должен остаться и смотреть. Скреблось все же что-то: какая-то взвинченная мошка мысли под мозжечком. И Валера хотел смотреть. Особенно на пельмени. Или, чем черт не шутит, на сочный кусок свинины.        Дети были у родителей Катьки. Жена — у подруги. Валера ждал ее возвращения под бубнеж телевизора и приятелей. Входная дверь распахнулась настолько внезапно, что сквозняк заставил съежиться и покачнуться. Разбавился осенним душком пьяный угар. Предбанник окосевшего строения с гордым званием «частный дом» выпустил на хозяйку цепных псов звука. С телеэкрана тявкала телеведущая передачи о человеческих судьбах. Коридор шатался. Пол плыл.       — Катюш-ша! — хрипло и шепеляво — так высох от водки язык — воскликнул Валера.       Как никогда полный сил, он поплелся встречать жену. Скрипели под тяжелыми шагами старые деревянные лаги, готовые провалиться под хозяевами — и обрушить в самый ад. Валера все грозился переделать пол, — и тот внимал, держался на месте.        — Катюша, а у меня для тебя сюрприз!       — Какой?       Катя приятно удивилась. Но уже скоро выражение лица сползло на пол, под ноги, мешаясь с ноябрьской грязью с подошвы полусапожек.       — Опять пьяный? Валера! Ну сколько можно! Еще и дружков своих небось притащил?       — Да ну, какой пьяный! Просто отдохнул, Катюшка! Отдохнул, а теперь твои желания исполнять буду!       Валера неуклюже и грубовато сорвал с жены потертое пальто, — как умел, ухаживал, как умел, джентльмена строил, — может, даже пуще, чем двадцать с лишком лет назад. В лицо пахнуло ароматами парного мясца и сытных салатиков. Значит, ужинала у подруги хорошо, вкусно ужинала, не варениками с картошкой; но Валера уж понял, что бабий голод никакими харчами не забьешь. Вот и Катька, такая миниатюрная и крепко сбитая, будто молочный поросенок, непослушно и горячо извивалась в душных широких объятиях, за что и получила ладонью по ляжке.       — В комнату иди, — улыбаясь, шепнул Валера. Катька захихикала, скинула с ног полусапожки и поспешила в полумрак спальни. Но там и затихло, затаилось клокочущее женское предвкушение. Напряженное молчание разрезал неуверенный вопрос:       — Валера, они что? Собираются уже?       — Привет, Катька, — заухмылялся Виталя. — Ну, собираемся, собираемся, да...       — Катюша, а ты помнишь, как мы раньше все вместе в баньку ходили?       Валера вырос за спиной у Кати и обнял ее за плечи, проталкивая в комнату, где на диване, напружинившись, сидели разволновавшиеся в преддверии тяжелой и приятной работы друзья. Виталик нетерпеливо поглаживал себя по бедру:       — Ага, я вот помню.       Юра тянул до ушей улыбку, и злые тени превращали обычно дружелюбное лицо в хищную морду.        — Ну ходили, и что? — Катя обняла руками плечи и отступила в угол, словно загнанная дичь: медленно, аккуратно, бесшумно.       — У нас предложение есть, — чмокнул Юра отчего-то влажными губами. — Деловое. Совершить, так сказать, бартер на выгодных условиях.       — Ты ж знаешь, что я совсем не могу, — подхватил Валера. — Ну а ребятки-то могут. И к тебе хорошо относятся. А ты иди, иди, не стесняйся, — он подтолкнул Катю в поясницу. — Шампанским-то со своей Лидкой баловалась, небось, как обычно? Ну вот тебе и хорошее завершение вечера!       — Валера, ты что, совсем дурак?! — отчаянно взвилась Катя, отбиваясь от поплывших по ее ногам рук. Юрка уже пробовал на крепкость молнию юбки. — А как же любовь? Как же… ты вот так? Отдашь?       — Ну так люблю! Хочу, чтоб ты была счастлива!       «И жратвы нормальной, жратвы хочу, Катька», — билось в мыслях.       Вот и Виталик с другой стороны подскочил. Валера отступил на шаг, чуя, что не к месту он больше. Спиной прижался к дверному косяку, скукожился; в полутьме комнаты уже разгулялась животная страсть.       — Ну что, Катюха, давно тебя Валерка-то не щупал? Да не боись, не кусаемся... Дай зацелую, — пьяно шептал Виталик, вытряхивая Катьку из кофточки, как полуфабрикат из пищевой пленки. Скрипела, трещала жалостливо дешевая синтетика.       Валера ловил укол по самолюбию, но его достоинство (другое, внутреннее) стояло крепко: ведь настоящего мужчину делает умение решать проблемы и держать слово, рассудительность и строгость. Да и что же, на друзей обижаться, что ли?       Катя робко протестовала, пока наконец не затихла, не отдалась на волю крепким жадным рукам. Везде-то Юркины и Виталькины пальцы порылись, все грешки наружу достали — и втерли обратно в кожу. Вскоре плотью запахло, как с утра на мясном рынке, когда только-только разделали свежие туши. Во рту от зрелища да звукового сопровождения копилась слюна. Валере даже на миг почудилось, что у него в конце концов хер поднимется; но на что ему было подниматься, когда предвкушение экстаза и мечты о нормальном семейном счастье бились прямо в мозжечке?       — Давай! — рычал Валера из угла. — Скачи, Катюха, и чтоб потом тоже обещание выполнила! А то знаю я вас, баб: рот — пизда, сказала и...       — Ну это мы сейчас ее рот тогда по назначению применим, — эхом отозвалась тень Виталика.        То ли вой, то ли ржач в ту же секунду вывалился из Юркиной глотки. Катька верещала, пела, как барашек на заклание. Шевелился, почти зло дергался человеческий узел, а после опал. Задышал терпко, удовлетворенно охнул, как сбросивший прошлогоднюю листву старый клен. За окном тужился день работяги, выплевывая на свет со сквозняком первые лучи безразличного солнца, перемешанные с серыми тенями на лицах людей. И, казалось, повеяло душком свиного жаркого с соседнего участка.       Утро. Завтрак.        Валера, сидя за столом, разгонял приятную слабость в мышцах после долгой ночи. Он плохо помнил, чем все закончилось, но догадывался, что усталость, пришедшую под конец праздника тела, отшлифовали беленькой.       — А Юрец с Виталиком, значит, домой отчалили, не попрощавшись? — зевая, поинтересовался Валера у молчаливо склонившейся за плитой жены.       «Странная какая. За все утро ни слова не проронила, и все на кухне», — подумал он вдогонку.       Катя тонко улыбнулась через плечо, а после ее любимый тесак с недавней распродажи вонзился в розовую вырезку. Порубленные кусочки отправлялись в мясорубку, что кряхтела и тужилась под пальцами жены, но все же извергала из себя пережеванную массу.       — Валер, пельмени будешь? — лилейный голос Катьки добавил сахара.       — Конечно, — удивленно ответил Валера. — А это ты что, сама их лепить собралась?       «Вот так просто? — поражался он. — Она и впрямь просто так хотела? Секс с меня тянула? А теперь — любовь-морковь опять?»       — Конечно.       Катька не была щедра на слова, но одаривала мужа и так, и эдак жаркими взглядами и многозначительными ухмылками.       — Сходи, пожалуйста, в сарай еще за мясом. Хочу тебе пир устроить. Королевский.       — Что это ты вдруг мясо в сарай унесла? — Валера заворчал для приличия. — Не так еще холодно, протухнет же…       Со вздохом он поднялся, оделся, вывалился на улицу. Под ногами весело шуршали опавшие листья, щедро застелившие и дорожку к крыльцу, и весь дворик. Катька давно ругалась, что Валера все никак не уберет их, но тот не находил причин для спешки. Дождя с начала месяца не было, грязь не разводилась, и вся эта осенняя желтизна быстро сохла. А там, глядишь, и мороз ударит, и все окажется под сугробами. Валера читал, что в природе опавшая листва помогает греться корням живых растений, а перегнивая — служит отличным удобрением. Так зачем было мешать естественному ходу вещей? Ну, разве что возле крыльца…       Но даже этот разлагающийся запах осени, вместе с ветром гуляющий вокруг дома, и аромат плесени, поросшей на досках когда-то второпях пристроенного сарая, не могли перебить мясной душок, доносящийся изнутри.       — Катька, ну говорил же тебе я, мясо пропадет! Давай в дом унесем! — крикнул Валера, надеясь, что жена услышит его с кухни — приоткрытое окно-то было рядом. С кряхтением поддался замок на расшатанной двери. Разверзлось темное брюхо сарая, проник в него холодный осенний свет. Вспыхнули в распахнутой грудине костры рябин. Сверкнул стальной улыбкой испачканный топор из облысевшего затылка. Сыпалась бордовыми ягодами с восковой кожи кровь и резво собиралась у порога сарая. В низину. Под балки. Между досок ловили дружелюбный блик зловонные озера человеческого сока. Жирными нитями тянулись к обнаженной трахее потроха — весь глубокий внутренний мир друзей Валеры. Благородно, словно мрамор, украшали прожилки жира вырезанную ягодицу. И глаза, родные уж не один десяток лет глаза безразлично смотрели на осень за Валериной спиной.        Валере все и расхотелось: что начинку для будущих пельменей в дом таскать, что жрать их.       Его вырвало — желтое к желтому, бурое к бурому. Тараща слезящиеся глаза и с воем утирая слюну, Валера захлопнул дверь и отшатнулся, отполз на подкосившихся ногах в сторону, прижался спиной к стене дома. Пожилое, слабое, пропитое сердце трепыхалось в тахикардии, грозясь размозжить себя в фарш — лишь бы только остановиться и избавить своего хозяина от необходимости переживать этот ужас. Сглатывая между всхлипами осевшую во рту горечь, Валера слышал, как в доме все еще стучит и скрипит по разделочной доске тесак.       Рано по осени закатывалось солнце. Колеса старенькой «Лады» мерно шуршали по асфальту, иногда спотыкаясь о ямы и трещины. Раньше Валера с Катькой часто ездили этим путем в соседний город, в торговый центр: то детей отвезти на праздники, то самим погулять по главному супермаркету области, чтоб все как у людей. Но теперь на переднем пассажирском, пристегнутая, Валеру нервировала не жена, а наточенная лопата.        Дворники лениво размазывали по лобовому стеклу мутную морось.       «Ну ты что, Валер? Какой секс, такие и пельмени», — с ехидцей зарядила Катька, когда Валера вернулся на кухню. С тех пор прошел уже целый день, а эта фраза все крутилась, крутилась, крутилась в мозгу, как сломанная карусель, — тех, кто катался на ней, давно уже вырвало и раскидало по ближайшим кустам, а вместе с ними — прочие мысли.        — Ну как так-то?.. — без слез, как настоящий мужчина, рыдал отчаявшийся Валера.        Колесо попало в яму, и машина прыгнула. Кое-как Валера справился с управлением, затормозил, замер на пустынной дороге. Мотор низко рычал, и несколько секунд не было слышно ни звука — как вдруг сзади что-то грохнуло. Показалось, что в багажнике.       — Блядь, Валер! Ну че, приехали, нет? Ты свои дела делать будешь? Домой уже хочется.       Серега, тоже, вроде как, друг — пускай и не такой, как были Юрка с Виталиком, — с кряхтением высунул всю жизнь по-зэковски бритую голову между спинок передних сидений. Не иначе проверить, цел ли там Валера.       — Да че ты бледный-то такой сидишь? Все, сдохла она уже. У меня всегда все чисто, сам знаешь. Давай, вылазь, тащи ее из багажника, а то меня моя прибьет, если я под утро домой прикачусь.       — Да я… Да че-то я, Серег… — мямлил Валера.       — Че, ты?       — А может... — он мученически улыбнулся и посмотрел на Серегу — мрачного, набыченного. — Серег, а давай ты лучше с ней… Ну, сам?