Глава 18. Оловянные друзья
5 июля 2019 г. в 16:50
Перед тем как проглотить красную таблетку, я подержал её за щекой несколько секунд. Признаюсь, я нервничал. Нет, я не боялся, что зелье Фалурдель меня убьёт. Я скорее боялся, что оно даст мне новую жизнь, к которой я не был готов. Не мог же я оттягивать эксперимент до бесконечности.
Мой юный пациент месье Диманш примостился в углу дивана, надвинув на глаза капюшон ветровки. Несколько минут назад он принял синюю таблетку по моему указанию. Оставалось ждать когда препарат начнёт действовать. В качестве звукового фона я поставил колокольный звон — это был выбор моего пациента. Для того, чтобы проникнуть в его сознание, я должен был настроиться на одну волну с ним. Дрожащие пальцы с обгрызенными до крови ногтями крутили нож для разрезания бумаги. Я мысленно упрекнул себя за то, что оставил острый предмет на столе.
— Я слушал вашу передачу, Томас, — сказал я в попытке растопить лёд, — и она меня впечатлила. Весьма содержательное интервью с инспектором. Похвально, что вы заставили такого сурового типа как Тортерю развязать язык.
— Тортерю не так уж суров, как кажется. Он немного устал от работы. У него нет сил плеваться кипятком.
— Меня удивило, что он не совсем упомянул имён в интервью. Я имею в виду имя одной из недавних жертв. Ни слова об Аннаис Гиберто.
— Это не значит, что расследование закрыто. Это лишь значит, что кормушка для журналистов и блогеров опустела. Не волнуйтесь. Они найдут новую тему и буду мусолить её несколько недель.
Томас шумно выдохнул и откинул голову назад. Похоже, содержимое капсулы начало впитываться в кровь. Обратно дороги не было, ни для него, ни для меня. Несколько минут мы сидели молча и слушали колокольный звон, позволяя ему пропитывать нас. Жалюзи были закрыты, и в комнату почти не проникал свет с улицы. Постепенно веки мои сомкнулись. Я позволил своему сознанию рисовать любые образы на чёрном полотне. Постепенно из мрака выступили два вертикальных прямоугольника — башни собора Богоматери. Над ними загорелось багровое пятно восходящего солнца. Колокольный звон стал громче и отчётливее.
— Я знаю своих друзей по имени, — заговорил Томас. — Гильом, Габриель, Паскье, большая Мари. Я узнаю их голоса. Они всегда были со мной, когда люди от меня отворачивались. Моих друзей не смущает мой вид. Ну и пусть они отбили мой слух. Так даже лучше.
Слегка приоткрыв глаза, я взглянул на пациента и наконец понял, о чём он говорил. Я увидел его таким, каким он видел себя и каким видели его остальные парижане: горбатая спина, кривые ноги, безобразное угловатое лицо. В эту же минуту меня охватила смесь брезгливости и отеческого снисхождения. Я был привязан к этому гротескному существу. Кажется, я учил его грамоте? А он боготворил меня. Я отчётливо ощущал его собачью преданность, которой меня никто раньше не одаривал.
— Тибо заржавел, бездельник, — продолжал он. — Гильом самый большой, но легко устаёт. Паскье самый маленький и всех обгоняет. Что за народ собирается на площади, господин?
— Это тебя не касается, — вырвались отрывистые слова из моей груди.
Куда подевался мой бархатный тон терапевта? Кто говорил в эту минуту моими устами?
— Кого-то собираются казнить, господин?
— Что за глупые вопросы? Будто ты первый день в Париже. И вообще, с каких пор тебя интересуют решения судебной палаты? Впрочем, можешь не отвечать на этот вопрос. Вижу, что час у позорного столба пошёл тебе на пользу. Надо было провести эту воспитательную процедуру раньше. Кстати, как продвигается последний том святого Августина?
— Я пытался, но его… его так много, святого Августина.
— А тебе есть, чем ещё занять время? У меня подозрение, что ты к книге уже несколько недель не притрагиваешься. Она валяется у тебя в келье, а там сыро, и крысы бегают. Только не вздумай ссылаться на свою скудоумие. Ты не глуп, и даже не полностью глух, хотя иногда притворяешься идиотом. Для того, чтобы вникнуть в труд святого Августина, не нужен диплом богослова.
— Зачем мне всё это, господин?
— Чтобы ты наконец понял, как тебе повезло, что ты появился на свет в таком виде. Чтобы ты не роптал на свою участь.
— А разве я ропщу? Я просто хотел узнать, кого сегодня будут казнить.
— Какая разница, как зовут осуждённого? Париж стал грязнее и опаснее за последние пару лет, с тех пор как в него нахлынули всякие… нехристи. Даже не выходя из собора, ты не мог этого не заметить.
Я отдавал себе отчёт, что это была игра, захватывающая импровизация. Мы с Томасом погрузились в свои роли и обсуждали события из нашего якобы общего прошлого. Наш диалог так естественно складывался. Я требовал, он обещал повиноваться. Я осуждал, он оправдывался. Фалурдель была права! У меня на самом деле открылся третий глаз. Сцены, восстававшие в памяти, выглядели не очень чётко, но ощущение дежа-вю укреплялось с каждой минутой.
— Обещают, что зима будет суровая, — протянул Томас, поёжившись.
— С чего ты взял?
— Причетники говорили перед службой. Я прочитал по губам. Те, что приехали… из Египта.
— Делать тебе нечего. Собираешь сплетни с улицы, веришь этим чернокожим ворам. Ладно. Если тебе так надоел святой Августин, я дам тебе книгу про битву при Азенкуре. Её написал наш современник, архиепископ дез Юрсен. Если тебе так приелась теология, вот тебе военная история. Не знаю, чем ещё тебя занять.
— Позвольте мне зайти в вашу башенную келью. Быть может, я смогу вам чем-то помочь.
— Вот когда осилишь книгу дез Юрсена, а также все труды немецкого астронома Николаса Кребса, тогда и пущу тебя к себе в лабораторию. Не раньше. Иначе то, что ты увидишь в моей лабаоратории, ничего тебе не скажет. Ты будешь стоять и хлопать своим единственным глазом, а это пустая трата времени.
Самое изумительное было то, что я срывал эти имена с потолка. Вернее, кто-то вложил их в мою память. Дез Юрсен, Кребс… Я никогда не изучал глубоко ни теологию, ни астрономию. А сейчас я готов был цитировать работы, которые никогда не читал в этой жизни.
— Как скажете, господин, — простонал пациент смиренно и протянул мне нож для разрезания бумаги. — Делайте что хотите. Но сначала убейте меня.