Дорога на Монфокон

      За два месяца в реабилитационном центре я успел привыкнуть к тишине в голове. Старые призраки не посещали меня ни днём, ни ночью. Персонал не мог на меня нарадоваться. Я засыпал в положенное время без снотворного, и мне снилась какая-то приторная белиберда. Несколько раз меня навещала шавка из моего детства. Только вместо того, чтобы бросаться ко мне на грудь, она укоризненно смотрела на меня снизу вверх человеческими глазами. Стыда я при этом не испытывал. Скрестив руки на груди, я смотрел не мигая в её блестящие зрачки. В конце концов она уходила, волоча облезлый хвост.       Днём у меня в палате толклись терапевты. Заставляли меня стоять на здоровой ноге с закрытыми глазами и сжимать вложенный в руку резиновый мячик. Не могла не радовать прямолинейность хирурга-ортопеда.       — Вас можно ремонтировать до бесконечности, — сказал он, рассматривая очередные снимки. — Прежним вы уже не будете.       Если бы мне не было совершенно наплевать на внешность, меня бы удручала потеря мышечной массы. Мальчишеская худоба сменилась старческой. Впрочем, я не видел в этой ситуации вопиющей несправедливости. Рубец на лодыжке оказался именно на том месте, где испанский сапог сомкнулся вокруг ноги цыганки. Более того, выяснилось, что при падении сломанные рёбра прокололи лёгкое, и мне пришлось ещё раскроить грудную клетку, чтобы поставить кости на место и скрепить их проволокой. Теперь грудь моя на самом деле выглядела так, будто её «истерзал тигр». Так тебе и надо, Молендино!       За день до выписки меня навестил нежданный гость — инспектор Тортерю. Я сидел у себя в палате и бессмысленно ставил инициалы на документах, которые врачи подсунули мне. Не вынимая рук из карманов, Тортерю склонил голову набок и какое-то время сверлил меня своими птичьими глазами.       — Тебя совсем не интересует судьба сестры? — спросил он меня.       Вопрос прозвучал больше как насмешка, чем упрёк. Конечно, я мог бы издевки ради притвориться, что у меня отшибло память и спросить: «Какой сестры?» Увы, Тортерю болезненно воспринимал чужой сарказм. Право острить он оставлял за собой.       — Надеюсь, она ещё не просочилась сквозь прутья решётки, — ответил я.       — Она три раза пыталась бежать. Даже порывалась совратить охранника.       — Это в её духе.       — У тебя случайно нет её медицинской карты? Девчонка не страдает эпилептическими припадками? Однажды она рухнула на пол посреди столовой и стала биться в судорогах.       — Очередное театральное представление.       Инспектор сложил губы трубочкой и сипло свистнул.       — Тебе мне нечего рассказать, колдун?       — Нечего.       — Ты уверен?       — Кажется, вы мне хотите что-то рассказать. Мне с трудом верится, что вы пришли сюда обсуждать Жанну. Но, раз уж вы здесь, я наберусь наглости спросить, как поживает лейтенант Шатопер.       Инспектор оттащил ногой стул и грузно плюхнулся на него.       — Лейтенант Шатопер переводится в провинциальную жандармерию, — ответил он, нащупывая сигареты в кармане. — Я предлагал ей сидячую работу в Париже, но она хочет уехать из города. Может, так и лучше, в её-то состоянии. Она побледнела. Гемоглобин совсем упал. А на мясо глаза не смотрят.       — Солей больна? Совсем выгорела?       — Это не болезнь. Женское счастье подвалило некстати, оно самое. Я сразу смекнул, когда её начало мутить от кофе.       — Вот как. Что думают супруги Гонделорье по этому поводу? Их внук родится при таких необычных обстоятельствах. Им есть, о чём задуматься. Конечно, наследственность не фонтан.       Инспектор мерил меня взглядом, в котором смешивались презрение, злоба и зависть.       — Флоран не имел отношения к зачатию. Там вообще всё было плачевно. Если бы Солей трахали досыта, неужели бы она легла в койку с тобой? Посмотри на себя: мужичонка под сорок средней паршивости. Рожа спесивая, тачка красная — и на этом все твои достоинства заканчиваются. Ладно, хрен с ним. Имеем, что имеем. Конечно, Солей была не в восторге. Чертыхалась по чём свет. Я сказал ей в лоб: «Никаких глупостей, слышишь? Не вздумай там чего». Коренные французы вообще не плодятся. Каждый белокожий ребёнок на вес золота. Ты знаешь, колдун, что я люблю эту девчонку, как сына. Этот бездельник у неё в животе — мой внук. И если я узнаю, что ты её склоняешь к убийству, я отправлю тебя обратно в больницу, и тебя ни один ортопед не сложит по кусочкам.       Мясистый палец, колыхавшейся у меня перед глазами, точно маятник, не оставлял места для сомнений.       — Успокойтесь, инспектор. Я никчёмный мужчина и сомнительный профессионал, но я католик. Я бы хотел увидеть её.       — Не думаю, что она хочет видеть тебя.       — Скорее всего, не хочет. Иначе она бы навестила меня в больнице. Но всё же… Раз уж вы посвятили меня в некоторые детали, я бы хотел с ней поговорить. Я хочу предложить ей помощь.       — Ей ничего от тебя не надо. Я бы на твоём месте оставил её в покое.       — Пусть она сама это скажет.

***

      Выбравшись из своей больничной капсулы, я ощутил себя улиткой, с которой сорвали раковину. Августовское солнце резало глаза, привыкшие за два месяца к тусклому больничному освещению. Хроническое головокружение усугубляло это ни с чем не сравнимое, пьянящее и освобождающее чувство собственной никчемности. Как, оказывается, легко жить, когда у тебя не осталось ни гордости, ни репутации, ни амбиций. Настоящая жизнь только начинается, когда теряет смысл.       Поднимаясь на второй этаж дома, в котором жила Солей, я останавливался несколько раз чтобы перевести дух — помятые лёгкие давали о себе знать. Металлический штырь, вкрученный в кость ноги, держался на славу.       Дверь её квартиры была распахнута. В коридоре стояли обшарпанные картонные коробки.       — Лейтенант Шатопер, — поприветствовал я её с порога. — Отличная погода для переезда.       Солей вытерла пыльные руки о штанины и приблизилась ко мне своей крадущейся кошачьей походкой.       — Ты выглядишь отвратительно. Если бы я не знала, сколько тебе лет, я бы дала все тридцать восемь.       Вялый смех отозвался тупой болью у меня в груди.       — Ты слишком милосердна. Чувствую я себя на все тридцать девять с половиной. Куда ты собралась?       — Где небо синее, трава зеленее и солнце ярче.       — И зарплаты ниже, — добавил я, положив свою ослабевшую руку ей на плечо, — частные школы дешевле. Что же ты скромничала?       — А чем хвастаться? Влипла, как школьница. — К моему удивлению, она не сбросила мою руку и не отпрянула. — Теперь брюки придётся в талии распускать. Ты мне неоднократно давал знать, что тебе это даром не нужно.       — Чёрт его знает, что мне нужно. Я не помню, кем я был раньше, и плохо представляю, кем хочу стать, когда вырасту. На самом деле, у меня ничего нет, кроме диплома и моей холостяцкой тачки, которую я с радостью разрешу тебе водить. Видишь, я готов поделиться с тобой самым ценным.       Я старался не морщиться от боли, когда Солей решила потрогать свежий рубец у меня над бровью. С налётом детской жестокости, она надавила на всё ещё воспалённые ткани.       — Ты думаешь, из этого выйдет что-то путёвое?       — Нет, конечно не выйдет, — ответил я. — Это будет очередная катастрофа. Но мы должны пережить её вместе. Это будет наша катастрофа. Когда творишь зло… Когда делаешь глупости, нельзя останавливаться на полпути. У ребёнка должно быть два ненормальных родителя. Представь, как неловко будет, когда он тебя спросит: «В кого я такой чудаковатый сухарь?» Тебе не придётся придумывать какую-то слезливую историю про погибшего на службе полицейского или миротворца, умершего от малярии. Достаточно будет ткнуть пальцем в моём направлении, — на минуту мне показалось, что она собиралась отвесить мне подзатыльник. Я готов был его стерпеть. — Говорят, в соборе возобновились службы. Наверное, там проводят и другие церемонии.       — Какие церемонии? Кого мы теперь отпевать собрались?       — Сжальтесь, лейтенант Шатопер. Не заставляйте меня становиться перед вами на колени. У меня штырь в кости. Но, если так будет убедительнее…       Всё ещё держась за неё, чтобы не потерять равновесие, я подвернул левую ступню, намереваясь выполнить своё обещание. Солей испуганно отшатнулась.       — Прекрати. Ещё не хватало, чтобы ты растянулся у меня на пороге. Что я с тобой буду делать? Мне сейчас нельзя тяжести таскать. Мне тут надо позвонить одному человеку.       Повернувшись ко мне спиной, она достала телефон из кармана и затараторила:       — Пьера? Да, я всё ещё тут. Нет, я не передумала переводиться. Мне давно надо было свалить из Парижа. Слушай, у меня тут дело такое. Как у тебя с расписанием эту неделю? Можешь подскочить на Ситэ на пару часов? К собору. Мне тут надо утрясти одну формальность. Нельзя же, чтобы совсем без свидетелей. Да, колдун уболтал меня. Что за вопрос? Естественно, я от него тащусь. Он мне свою красную мыльницу на колёсах пообещал. Если это не доказательство любви, то я не знаю. Значит придёшь? Притащи с собой этого молокососа Верне за компанию. Он всё ещё хлюпает носом из-за этой наркоманки Гиберто? Уже два месяца прошло. Сколько можно рвать на себе волосы? Короче, ввали ему пенделей от меня. Пусть только посмеет испортить мне праздник своими соплями. Мы с колдуном венчаемся, и я требую вашего с ним присутствия. Мы все свои, чёрт подери.