Дорога на Монфокон

      В эфире «Парижский набат». С вами Ролан Фурнье, ваш новый звонарь. Оповещать вас о столичных трагедиях — моя горькая привилегия.       Занятно! Неужели сегодня будут говорить про мою смерть? Интересно, что про меня скажут. Каким я запомнился парижанам? Будет ли кто-то читать мои статьи, или они утонут в архивах электронных журналов? У нового ведущего голос робкий и сиплый. Он слегка заикается. Неужели нельзя был найти кого-то с более чёткой дикцией? Исчезновение Томаса Диманша ничуть не удивило меня. Мальчишка запустил лапу в свои миллионы и сбежал. Ему больше не нужна эта халтура на радио. Было бы странно, если бы он продолжал перемалывать криминальную деятельность.       В этом кругу ада пахло медицинским спиртом и антисептическим раствором. Я подозревал, что мне должно было быть больно. Левую ногу и руку сковывал гипс, голову стягивали повязки. Из ноздрей торчали кислородные трубки. Боли как таковой я не ощущал, только страшную сухость в горле и солёный привкус крови. Похоже, в палате ещё кто-то находился. Чьи-то ботинки шаркали по холодному больничному полу. Как только я пошевелился, шарканье прекратилось.       Приоткрыв отёкшие веки, я увидел над головой рыхлое лицо Жака Шармолю.       — Ну вот, продрал глазки, спящий красавец, — поприветствовал меня бывший коллега. — Всё, готовься. Сейчас на тебя налетят со всех сторон.       — Кто налетит?       — Невролог, ортопед, психиатр, полицейские, журналисты. Все, кому не лень.       — Наверное, поздно прикинуться мёртвым?       — Ты неделю прикидывался мёртвым, дружище! Хозяин твоей квартиры уже начал интересоваться, когда можно будет выносить твои вещи.       — Опиши мне в двух-трёх словах что со мной. Как это всё выглядит со стороны?       Шармолю грузно опустился на край моей койки.       — Боюсь, что в двух-трёх не получится. Я твою медицинскую карту не видел, но судя по твоему внешнему виду, у тебя множественные переломы и сотрясение мозга. Наверняка внутреннее кровотечение. Ну ты даёшь, Молендино. В таком возрасте решил заняться акробатикой.       — Я решил научиться летать, постигнуть искусство левитации.       — Не стыдно тебе прикалываться?       — Я не прикалываюсь. Что там по радио?       — Ничего познавательного.       Шармолю уже потянулся, чтобы переключить станцию, но я его остановил.       — Погоди. Я хочу послушать?       — Зачем тебе эту хрень?       — Мне интересно. У них новый ведущий?       — Уже неделю как новый.       — А что случилось со старым?       — Чёрт его знает. Какое тебе дело?       — Он был моим пациентом, Жак. Мы успели провести всего пару сеансов. А этого нового парня срочно к логопеду. У него язык заплетается как у пьяного. Слышишь?       Своих верующих слушателей прошу помолиться за душу моего предшественника, Томаса Диманша. Молодой миллионер так и не успел воспользоваться своим богатством, неожиданно на него свалившимся. Его тело было найдено на могиле культовой любимицы Аннаис Гиберто. Предположительная причина смерти месье Диманша — передозировка. В его крови нашли ударное содержание героина. Похоже, первой крупной покупкой юноши были наркотики. Общие знакомые предполагают, что между ним и Аннаис была любовная связь, что мне кажется вполне правдоподобным. Оба были красивы, талантливы, но при этом дезориентированы и в какой-то мере одержимы. Их смерть лишний раз доказывает то, как одиноки на самом деле могут быть народные кумиры. Такая вот болезненно романтичная история, достойная Шекспира и Гюго. Спешу предупредить, что остальные самоубийства, о которых нам сообщили, не такие романтичные. В Сен-Дени застрелился очередной полицейский.       — Я же говорил, что тебе лучше не слушать, — сказал Шармолю, выключив радио. — Одно расстройство. Тебе это сейчас меньше всего нужно.       — Почему ты думаешь, что меня эта новость огорчит?       — Не знаю, Молендино. Могу лишь судить по себе. Для меня, например, самоубийство пациента — серьёзный удар по самооценке. Как профессионалу, мне было бы неприятно.       Из моего пересохшего горла вырвался хриплый смешок.       — Можно подумать, это первое самоубийство за мою практику. Умоляю тебя. Ты как студент-первокурсник, ей-богу.       Я вновь закрыл глаза, давая Шармолю знать, что на этом наш разговор был закончен. Нетрудно было догадаться, что в больницу его привело не столько искреннее беспокойство за жизнь бывшего коллеги и сокурсника, сколько любопытство. Он всегда завидовал моему холостяцкому статусу, быстрому метаболизму и наплевательскому отношению к собственной репутации. В английском языке есть отличный термин для таких отношений — frenemy. Заклятый друг. Разумеется, вид меня загипсованного и забинтованного радовал взгляд Шармолю. А мне хотелось насладиться минутами покоя, пока на меня не набросились врачи. О том, что такое консилиум в травматологии, я имел достаточно отчётливое представление. Эти назойливые просьбы пошевелить пальцами, повернуть шею, закатить глаза к потолку. Этот процесс чем-то напоминает разборки инквизиции. И медицинские инструменты отдалённо напоминают орудия пытки. И конечно, твои мучители уверяют тебя, что всё это делается для твоего блага.       Разочарованно фыркнув, Шармолю покинул мою палату. Шарканье его ботинок затихло в конце коридора. В голове у меня тоже было тихо, впервые за последние пару месяцев, с тех пор как случился пожар в соборе. Чернявая плясунья, её блаженная мамаша-наркоманка, Фалурдель, озлобленный звонарь — все они были мертвы. Их призраки угомонились между страниц романа и больше не подавали голоса. Я тоже собирался молчать. Даже если бы Томас не наложил на себя руки, я бы не стал доносить на него полиции. Пусть мир запомнит его романтическим страдальцем, умершим на могиле своей возлюбленной. Французам так не хватает подобных историй.