Как шампанское на закате

      Ханамаки придерживает на затылке ярко-оранжевую панаму с вышитым ананасом — серьёзно, Макки, откуда у тебя берутся подобные вещи? — и садится прямо на ступеньки, чтобы закатать штанины.       Закатное солнце высветляет его волосы до розоватых оттенков, и Матсукава невольно замирает.       Пальцы чешутся от фантомной тяжести фотоаппарата и желания сфотографировать такого Макки — смеющегося, открытого, с неровно окрашенными волосами и в этой дурацкой панамке, которая больше подошла бы ребёнку из детского сада.       К слову, Матсукава давно убеждён в том, что даже если надеть на Ханамаки старый мешок из-под картошки и пару раз обмакнуть в грязь погуще — он всё равно сохранит своё неуловимое обаяние восхитительного придурка. Может даже достанет какой-нибудь стрёмный пакетик от овощей в пару к мешку, чтобы напялить его на голову и кокетливо повязать бантик сбоку.       Матсукава отводит взгляд от насвистывающего Ханамаки, который уже деловито подтягивает носки и разглаживает подвороты.       Иногда Маттсун думает, что нежность к Макки в его груди рано или поздно прорвётся, хлынет сплошным потоком и смоет их обоих. И придётся это как-то решать, обсуждать, делить на двоих и пытаться выплывать, имея только спасательный круг в виде их многолетней дружбы.       Ханамаки наконец поднимается со ступеньки, покачнувшись с носков на пятку, и гордо выставляет ногу вперёд:       — Как тебе? Я самый модный красавчик в округе?       — На твоей голове всё ещё детсадовская панамка, — бессовестно смеётся Матсукава и хлопает его по заднице. — И жопа вся в грязи после сидения на этих ступеньках.       Ханамаки закатывает глаза и отряхивается.       — Меньше любуйся моей жопой, Маттсун. И ты просто ничего не понимаешь в крутых панамах.       Матсукава дёргает краешек панамы рядом с ананасом, сбивая её в сторону.       — Ты безнадёжен в мире моды, моя сестрёнка и то одевается круче, а ведь ей четыре. У неё, кстати, есть юбка в мелкий ананасик, не хочешь примерить?       — Это чудесная юбка, — притворно возмущается Ханамаки. — И она бы идеально смотрелась на мне, но хочу тебе напомнить, Маттсун, Саю всего четыре! Её юбочка мне разве что на шею налезет вместо чокера.       — Только не говори, что ты ещё и чокеры собираешься таскать. Ойкава точно будет в восторге. Как и все девчонки из класса.       — Ты просто жопошный завистник, которому идёт только пакет на голову и мешок на всё остальное!       Матсукава смеётся, толкая Ханамаки плечом.       Нежность внутри переливается от сердца к желудку и шумит тёплыми волнами где-то внутри головы.       Заходящее солнце светит в затылок, бликует на окнах и смазанно отражается в редких лужах по краям дороги. Именно в этот момент, недовольно морщась от яркого луча, блеснувшего в распахнутом окне, Матсукава наконец готов признать, что по уши влюблён.       Он останавливается, глядя на Ханамаки, всё также уверенно шагающего вперёд.       На Ханамаки в дурацкой оранжевой панамке, с закатанными штанинами, с остатками пыли внизу футболки и на заднице, с неровно выкрашенными волосами и кривоватой стрижкой.       На Ханамаки с солнечными лучами в волосах и горящими глазами, смеющегося напротив заката.       Такого нелепого — и восхитительно прекрасного.       Ханамаки останавливается через пару шагов и оборачивается на Матсукаву. Теперь солнце светит ему прямо в лицо, вынуждая щуриться и часто моргать. Он вопросительно приподнимает брови и явно собирается что-то спросить, переступая с ноги на ногу.       Матсукава смотрит на светлые ресницы, редкие веснушки под глазами, солнечные блики на окнах позади Ханамаки и:       — Я тебя люблю.       Чувство, давно клокочущее внутри, словно пузырьки в бокале шампанского, проливается быстро и неожиданно, не давая ни секунды на раздумья.       Матсукава расслабленно улыбается, слыша в ответ невнятный изумлённый звук. И повторяет — потому что ему хочется повторять это снова и снова:       — Я люблю тебя, Макки.       Ханамаки смотрит на него всё с тем же изумлённым видом.       И неожиданно смеётся, прикрывая ладонью глаза от солнца. Качнувшись, шагает к Матсукаве, снимая с себя панамку, и нахлобучивает ему на голову.       — Придурок, — Ханамаки всё ещё продолжает хихикать, кончиками пальцев трогая выбившиеся из-под панамки чёрные волосы. Наконец толкает кулаком в плечо и жмурится с крайне довольным видом.       — Я хотел сказать это первым, — поясняет он, явно наслаждаясь растерянным видом Матсукавы. — Какая же ты всё-таки жопа, Маттсун.       Матсукава смеётся, прикрывая явно красное лицо ладонью. Ханамаки быстро и как-то запредельно нежно проводит ладонью от его плеча до локтя и снова хихикает:       — Теперь ты пойдёшь в этой прекрасной панаме до самого дома. Раз ты такая жопа, то хоть будешь выглядеть как миленькая жопа.       Поправляя панамку удобнее, Матсукава даже не хочет думать о том, насколько глупо он сейчас смотрится.       — И вообще, я тебя тоже. — Ханамаки снова засовывает руки в карманы и разворачивается спиной к солнцу. Маттсун замечает трогательно покрасневшую шею и не может сдержать улыбку.       — В смысле, тоже люблю, — краснеет уже не только шея, но и кончики ушей, и почему-то от этого перехватывает дыхание.       Нежность внутри Матсукавы разливается чем-то тёплым и бескрайним. Ладони влажные от пота, кончики пальцев щекочуще покалывают воображаемые пузырьки, а в голове приятно шумит и накатывает волнами, бесконечно повторяя «люблю, люблю, люблю».       Заходящее солнце светит в спину, добавляя розовые оттенки в пряди волос на растрёпанном затылке Ханамаки. Его уверенное «люблю» распадается россыпью точно таких же розоватых солнечных пятен и бликов на волны нежности внутри Матсукавы. Он чувствует, словно то огромное и нелепое, что плескалось в нём, как шампанское в раскачиваемом бокале, наконец проливается — и для моря бокал не нужен.       Матсукава ощущает всем собой бело-розовые барашки пены, разлетающиеся брызгами, солнце, яркими пятнами бегущее по волнам прибоя, пузырьки со дна, щекочущие язык и кончики пальцев.       Матсукава ещё раз поправляет панамку и чувствует себя абсолютно и бесповоротно влюблённым.       И чертовски счастливым.