***
— Когда-нибудь тебе повезёт, Кейлин, но этот день явно не сегодня, — с едва уловимой тоской прошептал Дилан, склонившись к моему уху. Я не слышала его, ведь глядела лишь туда, где беззаботные улыбки на двух смазливых лицах не слепили никого, кроме одной меня. Рыжеволосая девчонка, которую я видела впервые, оказалась прижатой Эриком к металлической дверце шкафчика. Его руки беспорядочно шарились по её телу, ну а рыжая, с исполненным вожделения взглядом приветствовала его прикосновения. В тот момент я чувствовала, как по моему позвоночнику бегут колючие злые мурашки, словно тысяча игл разом вошли в моё тело насквозь, но любая физическая боль сейчас была ничем, по сравнению с обвалом внутри меня. Я даже вымученно улыбнулась, когда мысленно спросила себя, за что я его все ещё люблю, если он — чёртов циничный ублюдок, пренебрегающий всеми, кто его окружает и не имеющий никаких ценностей. Зато он успевает менять по тридцать девушек в неделю, а я навсегда останусь «Кейлин Адамс, которая не сумела» — посмешищем и глупой идиоткой. — Знаешь, Ди, — я обернулась к нему с кривой улыбкой, — пошел он к чертям собачьим. Он мне н-а-д-о-е-л, — монотонно заключила я и нечаянно столкнулась с болезненным, стеклянным взглядом Клиболда. Я выловила из синевы его глаз некоторое сочувствие и жалость, и уязвленно толкнула его в грудь, ощущая обиду. — Не смей жалеть меня, — жёстко процедила я, после того как шокированный голубой взгляд уставился на меня, отойдя на несколько шагов назад. — Ты меня слышишь? Не смей, Дилан! — Разразившись отчаянным надорванным криком, я, сама того не ведая, привлекла ненужное внимание уже столпившихся зевак. «А им лишь бы на шоу взглянуть. Пустые, как барабан» — подумала я, не решаясь произнести вслух. Я в последний раз бросила взгляд на все еще не проронившего ни слова Дилана и, стараясь не позволить внутреннему порыву выпустить на волю слезы безысходности и абсолютного, горестного осознания происходящего, ушла оттуда с пустым, ничего не выражающим взглядом. И даже после того, как мой затуманенный печалью рассудок продолжал рождать перед глазами ранее увиденное, я не заплакала.***
Он звонил мне уже пятнадцать раз, и ни на один из них я не ответила. Слышать снова этот холодный, безразличный голос стало бы для меня равносильно тому, если бы моё горло полоснули несколько раз холодным лезвием ножа, а я попросила бы ещё. Непрекращающаяся трель этого чертового мобильника, как и желание выбросить его в открытое окно лишь удваивались. Я боролась с двумя разрушительными эмоциями: страстной любовью и хладнокровной ненавистью, но я никак не могла приобрести желанное равновесие и решить, какое из этих чувств в полной мере заслуживает Эрик Харрис. С каждым новым его звонком я плакала еще больше, ещё сильнее и с ещё меньшим шансом это остановить. Я чувствовала себя такой ничтожно беспомощной, словно я была парализована и не могла восстановить контроль над своими конечностями, словно я отнюдь не имела их; я чувствовала себя потерянным в бескрайних морских просторах судном, которое никогда не пристанет к берегу. Тогда я впервые поняла, что мое сердце принадлежит не тому человеку, и что эта нездоровая привязанность в скором времени погубит меня. А после того случая, который пробил огромную брешь в моей груди, регенерация которой уже невозможна, я приняла единственное верное — как мне тогда казалось — решение. Я больше не находила в себе и толики сил оставаться здесь, в атмосфере постоянных странствий от дома в школу в отчаянных, но бездарных попытках найти себя и что-то, что стало бы для меня своеобразным исцелением.***
Подперев рукой подбородок, я сидела на скучном уроке истории Америки, красными, до ужаса саднящими глазами уставившись на пустующее без хозяина место Эрика Харриса. Вчера он в пух и прах разрушил мою нервную систему, а сегодня заставил тосковать своим отсутствием. Назревало тягостное заключение, что больше ничто не сможет разогнать унылые тучи удрученности на небосводе моего разрушенного внутреннего мира, и эта глубочайшая апатия никогда меня не покинет. — Кейлин, — прошипела Сэнди, сидящая рядом со мной. Её лёгкое касание разбудило меня и отогнало все назойливые суждения. — Как ты себя чувствуешь? Ты выглядишь очень сухо, — подытожила она, осторожно озираясь на расхаживающую по классу учительницу. — Я — хорошо, — ложно отозвалась я, все же найдя в себе силы говорить, — а ты, полагаю, все также? — Прекрати дурака валять! Я забыла Льюиса и ты об этом знаешь. Сейчас ведь речь совсем не обо мне! — Сэнди, сейчас не время это обсуждать. Я хочу предупредить тебя, что уеду из города на месяц-два, — завидев округлившиеся глаза соседки и её вытянувшееся лицо, я запнулась, не зная, что ещё сказать. Я хотела было утешить Сэнди, и была уверена, что она хоть немного, но расстроилась от такой внезапной новости, но поняла, что это будет и лишней мерой, и безрезультатной. — Что?! Как это уезжаешь? Адамс, ты что, совсем обезумела?! Скажи, что это злая шутка! Ну же! — Пожалуйста, не кричи, — взмолилась я, оглядываясь по сторонам. Многие смотрели на нас, силясь вслушаться в разговор, и я сразу замолчала, намекая Сэнди на нежелательных свидетелей. Она вынужденно перешла на полушепот: — Я просто не могу в это поверить! Как же я буду без тебя? С кем мне сплетничать? Кто будет стоять на шухере, пока я курю в туалете? — Я не нашлась с подходящим ответом, предпочитая загадочно молчать, однако Сэнди следовать моему примеру упорно не желала. Я и сама не знала, как буду жить эти месяцы без поддержки ставшей мне такой близкой подруги, ведь мы неразрывно дружили по сей день и она никогда не давала мне повода усомниться в моем выборе. Я с невероятной силой ценила её присутствие в моей жизни и неравнодушие, поэтому и сама проявляла заботу к Сэнди. Сейчас же я и правда не знала, как быть, потому что она оказалась абсолютно права: в этот раз приоритетом стала лишь я и моя погоня за спокойствием вдали от преследования вездесущего взгляда Харриса. — Когда ты уезжаешь? — Помолчав какое-то время, вдруг осведомилась Сэнди. — Завтра утром. Я хочу съездить в Ноксвилл, повидаться с тёткой, — объяснилась я, краем глаза наблюдая за Диланом Клиболдом, который, увидев, наконец, меня, незаметно для преподавателя пересел за парту сзади. — Это же так далеко отсюда, Кейли, — пожаловалась подруга поникшим голосом. — Позвольте присоединиться, — вмешался в диалог Дилан, и Сэнди, обернувшись к нему, сиплым голосом произнесла: — Дилан, привет! Ты только можешь себе представить, — не самый дружелюбный мой взгляд не остановил Сэнди перед тем, чтобы поплакаться новоиспечённому другу о накатившей печали в связи с моим неожиданным уездом, — Кейлин завтра уже не будет в городе! Она уезжает в Несвилл! — Ноксвилл, — поправила я, и Дилан удивлённо воззрился на меня: — В Теннесси? Зачем, Кейлин? — Я заметила, как прежде весёлое, светлое лицо Клиболда, сменяется портьерой ничем не скрываемой, явной досады. — Хочу развеяться. Там мне будет лучше, чем возле ворчащих родителей и противных, недовольных лиц учителей. Месяца два я точно буду там. Прикройте меня, если кто-нибудь из преподов спросит, почему меня нет. — Так и не назвав истинную причину своего отъезда, я внушающе заявила: — Эрику ни слова, он не должен знать, куда я еду и что еду вообще. Ты услышал, Дилан? — Казалось, что для нас троих существование преподавательницы, старательно объясняющей классу материал, словно бы стало не таким значительным. Дилан кивнул. Однако, даже этот согласный жест скрывал в себе совсем иную реальность. Я так давно знала его, мы так давно идём по жизни рука об руку, стараясь пронести эту дружбу до конца наших дней, что от меня было уже не скрыть, насколько он был подавлен этой сокрушающей новостью. — Клиболд! — Ободряюще прикрикнула Сэнди, хлопнув моего товарища по холодной, белокожей, расслабленной руке. — Почему ты молчишь? Останови её! Он поднял на неё взор голубых, но внезапно ставших вдруг полыми глаз, и Сэнди некомфортно поёжилась. Дилан всегда обладал весьма редким, но чудодейственным свойством: он мог молчать, его губы могли не произнести ни малейшего звука, но его глаза, если рискнуть заглянуть в них, когда он замолчал, выражали всё до последнего слова, которые он хотел бы сказать. И не нужно было вытягивать из него какие-то фразы, не нужно было ничего спрашивать. Все было понятно без лишних слов и написано на его лице. Недаром говорят, что глаза — зеркало души. Но я всегда относилась к этой пословице с должным легкомыслием, потому что люди, что встречались на моём пути, умело прятали свои эмоции и лгали так отменно, что порой блестяще превосходили по технике даже самого Эрика Харриса. Но Дилан же стал для меня живым примером того, что все эти дурацкие пословицы далеко не глупые небылицы. Посему и сейчас я видела, что он хотел сказать, при одном нечаянном взгляде в его глаза. Сэнди примолкла, и, помедлив, обменялась с Клиболдом взглядами и медленно отвернулась, словно её изнутри все еще гложет эта мучительная мысль, которой я её огорошила. На мгновение меня поразило, что наша учительница по истории, склонив голову над большим толстым журналом, с быстром порядке что-то чиркала на его белоснежных листах в клеточку. Обычно она, расхаживая по классу взад-вперед и из стороны в сторону, монотонно-нудным голосом рассказывала каждый урок почти одно и тоже. Сегодня она была менее активна, и многие разговаривали, изучая материал по учебнику. Я любила такие моменты, когда нам предоставлялась возможность самому разобрать параграф и данные учителем задания. Мне было легче работать самой, но сейчас мне было легче просто самой, в одиночестве. А потому, после звонка с урока, я второпях покидала вещи в рюкзак и как можно быстрее проскользнула к выходу, просачиваясь через столпотворение старшеклассников.***
Часы занятий летели, словно секунды. По окончании всех уроков, что произошло, на удивление, крайне быстро и незаметно, мы с Сэнди Хокер сидели на скамейке у школы. Раскидистые зелёные ветви нещадно трепал ветер, словно стараясь будто припечатать ветки к холодной сырой почве. Сначала мне удалось сбежать от преследования Сэнди и Дилана, сбежав через чёрный ход на задний дворик, но проворной, ловкой подруге удалось меня настичь, понуро сидящую на самой дальней скамеечке, где меня не сможет потревожить шумная игра баскетболистов и колеса скейтерских досок. Сэнди присела на другой край скамьи, не проронив при этом ни слова. Она болтала ногами, играла с прядями волос, накручивая их на тонкие пальцы, но заговорить всё же никак не решалась, словно не зная, с чего начать. Собравшись, кажется, с мыслями и подобрав слова, она, глубоко вздохнув, вкрадчиво ко мне обратилась: — Кейлин, несмотря на то, что мы подружились совсем недавно, ты мне стала очень близка. Я действительно не хочу терять тебя. Может, это не такая уж и вынужденная мера? Давай ты всё же ещё подумаешь, реально ли тебе стоит туда ехать? — Она наклонила голову, чтобы получше всмотреться в моё лицо, и её пышные, густые кудри упали на мои колени. Я не знала, что сказать, не знала, как спасти положение. Я была уверена в своих выводах, и менять что-либо не желала ни при каких условиях. Сэнди никогда не сможет примерить на себе мою шкуру, никогда не сможет ощутить то, что ощущала сейчас я. — Я тоже буду скучать, Сэнди, но я стремлюсь убежать от этого всего, что навалилось сейчас на меня. Я просто устала, — тихим, едва слышным голосом заключила я, — мне кажется, что если я побуду вдали от этой вакханалии, я смогу стать сильнее и выработать к этому какое-то противодействие. Мне сейчас жизненно необходимо отдалиться от всего, что здесь происходит. — Больше ничего сказать я так и не сумела. У меня словно отняло язык, любое движение давалось мне неимоверной силы и энергии. К тому же, мне твёрдо казалось, что я объяснила ей свою ситуацию и больше отчитываться не намерена. Поймёт, не поймёт — меня это уже не касалось. — А что же здесь происходит?! — вдруг разразилась она криком, вскочив с лавочки и нависнув надо мной, словно грозовая туча над солнечным Литлтоном. — Ты же о Харрисе своем, да?! К чему тебе этот придурок, этот напыщенный кусок цинизма?! Вот объясни мне, Адамс, — её напрягшиеся ладони обхватили мои плечи, она заглянула мне прямо в глаза. Я благосклонно и сдержанно приняла её душевный порыв и неистовый всплеск эмоций, словно обыденность, не только потому, что дорожила ею, а и просто потому, что мне было уже наплевать. Я равнодушно сидела, признавая и принимая все её слова, как за правду, как неоспоримый факт, но никак не реагировала. Я была вымотана, разрушена и потрёпана. Я не могла совладать и обрести контроль над своим телом, я была измучена и изранена, словно заяц, попавший в капкан охотника, но который еще жив, а в него кровожадно продолжают целиться. — Почему?! Почему он?! В нашей школе столько парней, которые могли бы стать достойной конкуренцией этому подлому выродку, Кейли! Да тот же Эштон! Ты хоть видишь, как он ошивается вокруг тебя? Он заботится о тебе больше, чем когда-либо за всю свою жалкую жизнь никчёмный Харрис!!! — Она без сил плюхнулась на скамейку, словно весь её эмоциональный приступ, её красноречие, разом иссякли. — Я никогда не смогу принять твой выбор. Он делает больно не только тебе, но и всем, кто тебя окружает. Я никогда не прощу ему этого. Мои пальцы мелко подрагивали. Руки вспотели до того, что я то и дело их потирала о штанину. Я молча сидела, глядя на свои ступни, и даже если бы я хотела возразить что-то, то попросту бы не смогла. А я и не хотела, потому что знала, все, что высказала мне Сэнди — чистая, пусть и горькая, но правда. — Хочешь ехать — езжай. Но, пожалуйста, — взяв меня за руку, она прижала её к своей груди, — обдумай то, с кем пытаешься себя связать. Ты не нужна этому Харрису, этому… Исчадию Ада, — она с крайним пренебрежением выплюнула эти слова. — Я дорожу тобой больше, чем он. Я — думаю о тебе. А он — нет. Поэтому хоть раз, Адамс, послушай меня. Знаешь, я даже рада, что ты уедешь. Пусть ты будешь вдали от меня, но ты будешь недосягаема для него и его психологических издевательств. Ты будешь в безопасности. — Сэнди положила голову мне на колени, и мы так и просидели, молча, до той самой секунды, пока неумолимо бегущие стрелки часов не перевалили за пять. Мы не обмолвились ни одним словом до самого конца этого ужаснейшего, каким я его тогда нарекла, дня, внушающего безнадегу и усталость от первого в моей жизни эмоционального выгорания. И только спустя приличное количество времени я узнаю, что произошло тем самым вечером, пока я собирала вещи к отъезду в Ноксвилл...***
Эрик Харрис сидел в оцепенении на капоте своей старой, уже покоцанной, но заглохшей Хонды. Он курил толстую, крепкую сигарету, и его до ужаса раздражало, что его неисправная машина вот уже который раз отказывается ехать. Он решился позвонить Дилану Клиболду, единственной надежде выбраться из этой чёртовой задницы города, и тот сообщил Эрику, что обещает примчать через несколько минут на помощь другу. Товарищеское плечо — это одно из самых дорогих сокровищ, которым может обладать человек. И если Эрик ранее не так ценил их крепкие, дружеские узы, то спустя время, становясь старше, он осознал, как Клиболд много значит для него. Он поднял голову, его думы рассеялись, заметив он, как починенная с горем пополам БМВ остановилась у обочины, и из салона показался облаченный в чёрный, угрюмый плащ, его двухметровый товарищ. — Где тебя носит, Рэб? Второй день в школе не появляешься, — похлопав того по плечу, он незаметно вытянул из кармана Эрика пачку сигарет и сунул одну между губ. — Не столь важно, — отмахнулся он, — не знаю, что мне делать с этой колымагой. Сколько уже бабла в неё вложил, все равно ломается, заебла, — Эрик жаловался на своё горе-карыто, а Дилан не слушал его. Он тщательно переваривал сказанные сегодня мной слова, взвешивал все «за» и «против», и поправ все свои данные сегодня мне обещания, уведомил Эрика: — Кейлин завтра уезжает из города навсегда. Твой последний проступок не верх благородства, Рэб. Она просила не говорить тебе, но… Я решил, что так будет лучше. — Я сам решу, как мне поступать, Ви. Это не твоя жизнь, — он стряхнул пепел, затем продолжил размеренно-холодным, равнодушным тоном: — ты что-то, я смотрю, повадился свои советики направо и налево раздавать. Лаура неплохо целуется, так почему я должен себе отказывать в подобном удовольствии, а? Дилан, сидящий рядом с ним, давно научился пропускать порицания Харриса сквозь пальцы, не заостряя на его опрометчиво брошенных словах ни секунды своего внимания. И хотя он знал, что эти слова — в действительности то, что он думает о нем, он не смел затаить обиду. — Она уезжает в шесть утра. Отец должен вывезти её к вокзалу. Не знаю, может ты и не такой уж и тупой, Эрик, и верно истолкуешь мои слова, — всякий раз, когда Дилан называл Харриса по имени, не используя все эти привычные ему прозвища, это значило, что он и правда крайне серьёзен и шутить не намерен. — Это моя жизнь, ВоДКа. Моя. — отчеканил Эрик и кинул безнадёжно тлеющий окурок под колеса своего автомобиля.***
Пустым и совсем омертвелым взглядом я медленно обвела свою тёмную спальню, а затем мимолетом бросила взор на часы на прикроватной тумбе. Было почти шесть. Я медленно поднялась, подобно старой бабке, которой любое движение уже в тягость, сев на кровати и бездумно глядя в одну точку. В этот день солнце так и не появилось на хмуром, заволоченном небе; кажется, настало время зловещих майских гроз, и до моего слуха донесся пока еще не такой свирепый раскат грома. Я подошла к окну, и, приоткрыв занавески, выглянула на улицу. Ни один обнадеживающий лучик света не выбивался из-под этой чёрной, угрюмой занавеси. Подойдя к шкафу, я открыла старые скрипучие дверцы и с прискорбием вздохнула. Я настолько сильно погрузилась в мутный водоём всех обрушившихся на меня переживаний, что всё никак не вспомню привнести какие-то изменения в свой гардероб. Все мои старые, изношенные, а порой и дырявые лохмотья, мама отправляла дочери своей сестры — тётки, погостить у которой я собиралась — Хлои Лумберг. В силу этого я с каждым месяцем оставалась все при меньшем и меньшем разнообразии одежды. У меня была всего одна пара джинсов, одна чёрная юбка-карандаш на какой-нибудь важный случай, и пару черных платьев, одно из которых — мамино. Итого: мои вещи можно было пересчитать по пальцам. Никто не интересовался моей жизнью, ни для кого не имело никакого значения, какую одежду я ношу и в каком она состоянии. Боюсь, что если бы я решила кардинально сменить имидж и стать каким-нибудь панком, этого никто бы не заметил. Я накинула пончо, под низ — те самые универсальные джинсы, и, собрав волосы в хвост, села верхом на чемодан, пристально вглядываясь в ход часов. Меня должен был отвезти к железнодорожному вокзалу отец, который, по всей видимости, делать этого не спешил, и мне пришлось ворваться в их личное с матерью пространство, чтобы его разбудить и перебить, наконец, этот громкий, протяжный храп. Я и правда могла назвать свой отъезд — побегом от действительности, от гнетущей реальности. Пусть и спустя какое-то время мне придётся вернуться обратно под родительское крыло, я смогу предстоящие месяцы лета провести с самой собой, тщательно обдумывая все, что касается Эрика Харриса и моей от него зависимости. Может, мне и не хотелось признавать этого, но мне жаль, что я знаю и люблю такого человека, как он. Только спустя год мне придётся окончательно и бесповоротно убедиться в сказанных ранее словах. Я толкнула тяжёлую входную дверь нашего дома. Семейный красный автомобиль, на котором местами уже слоями слезла краска, прогревался, припаркованный около большого кустарника, посаженного близ нашего почтового ящика. Отец сидел в своем водительском кресле, внимательно пробегаясь глазами по заголовкам новой, свежей газеты. Я спустилась по широким ступеням нашего кирпичного крыльца и, подкатив чемодан к багажнику, безмолвно, словно у меня отняло речь, стояла, закинув голову к небу. Я смотрела на эти серые, депрессивные краски, словно художник, попавший под влияние самого меланхолического настроения, раскрасил белый холст унылыми и тоскливыми тонами. «Вот и всё» — подумала я, и, понуро погрузив сумку в багажник, схватилась за ручку переднего сиденья, чтобы сесть в автомобиль и уехать отсюда на ближайшее время спокойствия и одиночества, дефицит которых мне сейчас с очень большой силой приносил дискомфорт и частые головные боли на нервной почве. Я подняла голову, услышав страшный протяжный визг тормозов. Я испугалась, подумав, что какой-то пьяный сумасшедший сейчас на всех парах протаранит нашу старенькую, но верно служащую машину, и тогда её починить не смогут даже профессионализм и умелые руки мастера. Но из-за поворота вылетела БМВ Дилана Клиболда, которую я узнала моментально, и мысленно поразившись увиденному, отошла от машины отца на небольшое расстояние, крикнув ему: — Па, подожди, пожалуйста. Пару минут, я быстро, — отец медленно отъехал к большому альфатору, который примостился у дороги около нашего дома возле машины соседей. Я ахнула, случайно увидев, кто занимает место водителя. Остерегаясь строгого взгляда моего отца, я забежала за угол соседского дома и напоролась на него. — Куда это ты собралась и без предупреждения? — Стремглав вылетевший из машины друга Эрик подскочил ко мне, и, схватив за запястье, слегка дёрнул на себя моё легко поддавшейся навстречу тело. Он хотел «разбудить» меня, вернуть здравый рассудок этим жестом, ну, а я все еще не верила, что вижу его перед собой. Лёгкая щетина едва касалась его лица, а на потрескавшейся нижней губе в самом центре чётко прослеживалась алая полоска, свидетельствующая о недавней бойне. На нём висела объемная, безразмерная футболка, скрывая его мускулистое, крепкое тело. Его уже отросшие, непослушные волосы тёмными прядями выбивались из-под кепки. Мне так сильно захотелось обнять его, прижаться своим телом к его, ощутить желанное тепло. Но в глубине души я понимала, что он — то, от чего я бежала в этом городе, и это меня останавливало. Я устала от этого насилия. Я устала тебя любить, Эрик Харрис. Я потупила взор, изо всех оставшихся сил стараясь скрыть свои пунцовые щеки и смутившийся взгляд. Я не была готова к такому нахрапистому вторжению и действиям, и вела себя, как пень, не в состоянии произвести на свет хоть один звук. — Я знаю, ты едешь в Ноксвилл, — он скрестил руки на груди, выражая самый настоящий, что ни на есть протест моим решениям. Но на этот раз я была верна своим убеждениям, в этот раз я была уперта, как никогда, в этот раз я была, словно бетонная стена, меня было невозможно сломить. — Какого гребаного хера, Адамс? Что ты там потеряла? — Эрик уже прикрикнул на меня, и хотя он пока не до предела повышал тон, это с невероятной силой давило на меня. Я чувствовала себя букашкой перед ним, чувствовала, как его жёсткий взгляд словно бы совсем скоро пригвоздит меня к земле. — Откуда ты знаешь? — Спросила я, будто все его прошлые вопросы, ответы на которые он пытался из меня вытянуть, я вовсе не слышала. — Да, — кивнула я недоступным для него, своим собственным умозаключениям. — Стоило мне додуматься, что Дилану лучше не говорить, — плотное кольцо из его пальцев ослабло, и мне удалось вытянуть запястье из-под стальной хватки. Я в то же мгновение бросилась наутек. — Ты не сбежишь от меня, Кейлин, — ему удалось опередить меня за счет своей более развитой ловкости и проворности. — Я спешу, меня отец ждёт, — я сделала быстрый выпад в сторону, все ещё преследуя мысль бесследно улизнуть от его настойчивой силы. Я хотела, чтобы он схватил меня, стиснул в объятиях и прижал к груди, я так страстно желала этого, но сейчас в моей голове затерялась лишь одна единственная одинокая мысль — добраться до автомобиля. Мне хотя и неохотно, но пришлось осознать, что стоит ему использовать всю свою привлекательность, своё обаяние, свой шарм — как я сразу же поддамся ему. Так было всегда, так было с того момента, как я встретила его впервые, но сейчас всё должно быть иначе! — Уйми-и-ись, Адамс, — он применил силу, чуть оттолкнув меня назад. Я попятилась на несколько шагов, но меня это не сломило. «Чтобы он не говорил, чтобы не делал… Ты уедешь, Кейлин, уедешь…» — говорил мой взволнованный внутренний голос. — Ты никуда не поедешь, пока мы нормально не поговорим. Я тебя просто-напросто не отпущу. — Отойди, — уверенно проговорила я, но он стоял, словно непреклонная глыба. — Эрик, отойди, пожалуйста. — А теперь, слушай меня, — он резко подался вперед, его холодные ладони обхватили моё лицо, заставляя смотреть в глаза. Грянул гром, от чего земля под моими ногами отозвалась глухой вибрацией. Мелкий, противный дождь редкими каплями врезался прохладными иглами в оголенные участки тела. — Я не позволю тебе уехать, Кейлин, и даже если бы я узнал не от ВоДКи, я бы приехал в этот твой блядский Теннесси… Ты не можешь уехать, черт возьми, — я видела, с какой тяжестью ему давались эти слова, поэтому не перебивала, — ты не можешь оставить меня, Ди, свою эту кучерявую Хокер. Ты пиздец как дорога им, и… — Эрик помедлил, словно в его голове возникла тень сомнения, не перегибает ли он в своих неожиданных откровениях. — Знаешь, — начал он, уже значительно неуверенно после продолжительной паузы, — я начинаю бояться того, что ты становишься дорога и мне, Кейли. Я обмерла. Я смотрела в его тёмные глаза, две чёрных, безнадёжных пучины, шансы выбраться из которых равны нулю, и всё равно не верила его словам. — Ты не уедешь, — он рывком прижал меня к себе, закрывая тёплыми объятиями от всего внешнего мира. Неужели он так и не смог ничего понять? — Ви сказал мне, что ты едешь навсегда. Мы простояли так несколько минут. Сначала я ощущала такой прилив, такой микс из эмоций, что невольно задрожала всем телом, а когда ощутила его ладонь, что легла на мою талию, забравшись под висящий балахон, приятный импульс внизу живота разлил сладостную истому, насыщая невероятным чувством привязанности все живые клетки. Но я вдруг, неожиданно для него, со всей силой забила кулаками в его грудь, он лишил меня своих прикосновений и я вывернулась из родных рук, когда секундной вспышкой отрезвления разум возродил в моей памяти все грехи и проступки Эрика Харриса, которые когда-либо причинили мне боль. — Нет, — заявила я, глядя на то, как застывший Харрис ждёт моего заключения, — на этот раз — нет. Я не хочу тебя видеть сейчас. Оставь меня, Эрик, езжай, — и, проскользнув мимо него, я унеслась опрометью к машине отца, оставив Эрика стоять в одиночестве, пока по его подбородку текли холодные ручьи усилившегося дождя, превратившегося в сильный ливень.