Люди и Ангелы - Громовержец

      “Когда ещё ничего не существовало, всем безраздельно властвовал свет. Он был всеобъемлющим, бесформенным, и бесконечно блаженен, и тождественен сам себе, и не было ничего, кроме этого света, и самого слова этого ещё не было, а сам он был, и был абсолютен. Но однажды бесконечное одиночество света закончилось, и в нем зародился мрак, и, хоть и говорят, что свет его отбросил, как пламя от предметов отделяет тени, никаких предметов тогда не существовало. А иные говорят, что тьма явилась свету избавлением от одиночества. И она стала центром этого света, и, возжелав абсолютности, стала противоборствовать с ним. Тьма ширилась, когда, кажется, едва начинал преобладать свет, а потом, когда та преобладала безгранично, свет вновь отбирал свое, сдвигая свое противоположение в точку, столь малую, столь ничтожную, что свет не мог разглядеть её. И затем всё изменилось, и свет стал обретать форму, ибо это противостояние породило в нем разум и самосознание в пространстве, вернее в том месте, которое потом стали называть Пространством. И форма эта была настолько великолепна, настолько блага и непогрешима, что никакие слова, никакое обличие не способно выразить это в той мере, в какой она действительно существует. Тогда свет сотворил мир и населяющих его людей и ангелов, а затем он принял облик зримый, такой, чтобы его создания могли лицезреть его, принял голос слышимый, и имя, выразимое языком.       Имя это было Эскальгер.       Эскальгер.       Воистину, многие народы по-разному называют Творца, но все эти заблудшие души приходят в конце концов именно к Эскальгеру. Они приходят к единственной существующей истине, единственному абсолюту, сущему в Творении, и обретают в нём счастье, покой и справедливость”.       - А что стало с тьмой, Сэни? Та маленькая, тёмная точка, которую не заметил свет. Когда появился мир, куда делась она?       Ангел, которого Эйнар назвал “сэни”, повернул к нему свою голову. Лицо его было расслабленно, и он с удовольствием прикладывал к своим губам чашку с горячим напитком, согревая и смягчая горло после долгого рассказа. Он смотрел на своего ученика с улыбкой, как на прилежное и наивное дитя, хоть Эйнару уже и был третий десяток.       - Нет ничего отраднее для учителя, чем усердие ученика. Что ж, слушай. Тьма, отягощенная сама собой, опустилась вниз и предалась саморазрушению. Но чем больше она рубилась и делилась, тем больше её становилось. В конце концов, из бесконечного самоуничтожения возник Хаос - план бытия, не способный боле ни к чему, кроме как к истреблению себя и всего, к чему прикоснётся. Он породил и продолжает порождать ужасных демонов. Знай же, мой дорогой ученик. Тьма - то худшее, что есть в мире, то зерно, ничтожно малое зернышко, из которого проросли грехи, разрушения, смерти. Это искажение, за которым мы не видим истиной сущности всего, за которым мы не видим мир таким, каким он на самом деле есть - во всем его первобытном великолепии.       - И потому мы никогда не видим Эскальгера? – вновь задал вопрос Эйнар. Хоть он и сидел в кресле, подогнув ноги под себя, с книгой в больших руках с мозолями на пальцах, и глядел именно на её раскрытые страницы, он не читал, а лишь делал вид, в действительности весь обратившись в слух.       Сэни посмотрел на него, не отрывая взгляда от напряжённого лица увлечённого мыслями человека. Янтарные, мягкие глаза ангела улыбались прежней теплотой, но выражение его самого было тревожно, словно бы он спросил что-то непотребное.       - Разве мы не видим? - удивлённо спросил он. - Мы наблюдаем его каждый день. Все вокруг - это Он. Мы с тобой - это тоже Он. И та форма, которую он принял, и звёзды на небе, и эти стены, и этот чай - тоже. Однако, Его зримую форму тоже можно увидеть, Его сосредоточие. Он…       - Об этом я и говорю, Сэни, - вздохнул Эйнар, подняв на ангела взгляд своих серых глаз. - Сосредоточие Его, Эскальгер, восседающий на Белом Троне. Только давно ли ты видел Звёздную залу? Давно ли нас пускали зреть его и слушать, что он говорит? Мне кажется, очень уж давно.       - Но он по-прежнему правит нами, Эйн, - ответил Сэни. Он отпил из своей кружки, внимательно всматриваясь в глаза человека сквозь предполуночный сумрак, царивший в комнате. - Его мысль всюду, его знание, его сила пронизывает все. Быть может, он настолько велик, что мы пока не достойны видеть его обличие, пусть даже далёкое от истинного облика. А, может быть, мы слишком погрязли в нечистых мыслях. Ты как думаешь?       Эйнар вновь опустил глаза в книгу. По его острому, обветренному лицу прошлась, как электричество, внезапно и мгновенно, насмешливая гримаса. Сэни отставил кружку, подошёл к креслу, на котором был Эйнар и, опустившись на колено, посмотрел другу в лицо.       - Сомневаться - нормально для вашего народа, - мягко и тихо произнёс он. - Не бойся.       Вероятно, Сэни хотел сказать что-нибудь ещё, но в этот момент Эйнар холодно глянул на него.       - Не бояться? - зло зашипел он. - Не бояться окулариев, может быть? Не бояться распятий Инквизиции? Или Святой Литургии? Сколько было изгнано в этот раз, не напомнишь? Сотня или две сотни ангелов? Я не знаю, что мне думать о Белом троне, Иезекииль. Мне кажется, Эскальгер устал от тех толп людей, что проделывали путь в тысячи километров, чтобы увидеть хотя бы край его одежд, хотя бы маленький камешек из Эдема. Мне жаль этих глупцов! Я живу в Эдеме уже столько, что не могу счесть, сколько я видел того и другого. Стал ли я святее? Стал ли я лучшим человеком из всех? Нет, пожалуй. И они не станут. Так чего же ради? Чего ради Аллас жжёт деревни? Что же ты молчишь, Сэни, мой дорогой учитель? Сотню или две сотни ангелов изгнали на Святой Литургии?       - Две сотни, - тихо уточнил ангел. - И, сверх того, три сотни людей. И все они - преступники. Что, скажи мне, должно делать с преступниками?       Человек отвёл глаза, поджав холодно губы.       - Я не знаю, что должно делать с ними. Я - солдат, а не судья.       Сэни поднялся, отвернулся и медленно зашагал к своему месту, и его длинные, свободные одежды шуршали, волочась по полу.       - Вот и представь судить тем, кто призван делать это. И сам занимайся своим призванием. Тем более, что оно не ждёт, верно?       Огонь, который пылал в глазах разгоряченного Эйнара, погас, на его место пришла сосредоточенность. Так бывает, когда люди, говоря о возвышенных темах (а друзья несомненно говорили о них), вдруг испытывают потребность спуститься с небес на землю и вернуться к будничным, насущным, обыкновенным вещам.       - Вы часто бываете в высоких кругах, сударь Иезекииль, - произнёс Эйнар уже не злобным, не яростным, а спокойным, добрым голосом, - и наверняка знаете. Почему именно нас отправили на это задание? Разве этим не должны заниматься окуларии, инквизиторы или Бог знает кто ещё? Тут же явно что-то важное, а поручают людям. Непрактично.       Сэни рассмеялся спокойным, тихим смехом:       - Так официально. Ты умеешь рушить приятную, почти семейную атмосферу.       На эти слова и на смех Сэни Эйнар улыбнулся, глянув на ангела краем глаза.       - Я думал, ты рад этому назначению, - сказал ангел.       - Я рад чему угодно, что заставит меня покинуть Эдем, - вздохнул человек. - Но у меня не укладывается в голове. Тут словно бы какая-нибудь подлость. Так что же, это дело в Хилотериме важное или не важное?       - Важное, - серьёзно подтвердил тот. - И, мне кажется, Аллас ещё не полностью понимает, насколько важно то, что сейчас происходит в Аста-Гелоне.       - В том-то и дело. Что там происходит - никто не знает. Все что рассказывают - или ложь, или бред сумасшедшего. А ты что слышал?       - Я слышал, там многие с ума сошли, - пожал плечами Сэни. - И ещё много что слышал.       После этого последовала долгая пауза, явно не предвещающая ничего хорошего. Эйнар ждал, что ангел продолжит рассказ, а не оборвется на полуслове, но тому явно было нужно, чтобы его друг сам изъявил желание услышать что-то такое, о чем говорить было занятием не самым приятным. Когда Сэни поймал на себе вопросительный взгляд Эйнара, он снова заговорил:       - Говорят, тёмные твари завелись в старых предместьях Аста-Гелона, у самых болот. Они крадут мертвецов из могил – так мне сказали, дескать, все кладбища выворочены и перекопаны.       Эйнар с сомнением поводил носом из стороны в сторону:       - Брешут же. Кто ж сейчас мертвецов в землю закапывает? Их разве не жгут?       - Сейчас жгут. А ещё лет сто назад, когда казалось, что и на мертвых, и на живых места хватит, им организовывали кладбища, склепы. У онэсирийцев целые некрополи построены убитым воинам. Ты же южанин, ты должен знать. А нынче все умнее стали, дальновиднее. К тому же, случаи это не первые, поверь мне, когда мертвеца безопаснее превратить в пепел, чем оставлять в земле. Ну, так вот, - вернулся к своему рассказу Сэни, - тёмные твари и воскресшие трупы – это ещё полбеды. Ещё говорят, что там объявился человек чудовищной силы. Слушай же внимательно, глупый, это, может, тебе жизнь спасёт, - ангел нахмурился на беспечно ухмыляющегося человека. – Этот человек явился в Аста-Гелон, и потом всё покатилось и стало разрушаться. Его боятся, а иные его почитают. Он вроде бы не оттуда, не местный. Да и вроде бы, кто как говорит: одни, что он издалека пришёл, а другие, что он чуть ли не сам дьявол, извергнутый Преисподней.       - А что, может, так и есть? – хмыкнул Эйнар, откинувшись в кресле. – Откуда нам знать? Сам понимаешь, окуларии нынче так хорошо работают, что проморгали такие интереснейшие события, а потом, нате. «Отправляйся, Эйнар Хендир, чёрте куда. Мы тебя, в общем-то, не очень любим, и терпим твоё присутствие только по доброте своей душевной. Потому и иди, милый, не знаем куда, встретить того, никто не знает кого. И делай с ним что хочешь. А сделаешь не то – голову снесём». И что мне с этим делать? А?       - Ты закончил? – Сэни смотрел на друга со своей обычной мягкой улыбкой. Он знал такое настроение Эйнара, когда тому требовалось говорить и говорить, пока вместе с тем шумом, в котором он прятал мысль, человек не выскажет истинно то, чем хочет поделиться. – Брать Суо, и ехать в Аста-Гелон, - вот что тебе делать. Я понимаю, да и мы все понимаем: репутация у окулариев такая, что, кажется, они везде и справиться могут с чем угодно. Но, между нами скажу, ты себя прекрасно зарекомендовал в недавних событиях. Твоими усилиями был улажен конфликт, который бы перерос в гражданскую войну, Эйнар. Я не говорю, что ты спас мир, но тебя заметили – это факт. А значит, магистр Аллас тебе теперь доверяет.       Человек встал со своего места, прошёлся взад-вперёд по комнате, отпил из кружки Сэни и, встав рядом с ним, долго на него смотрел сверху вниз, о чём-то сосредоточенно думая. Правильное, бледное лицо ангела было обращено к другу, словно бы подставляя себя под его взгляд, как будто это помогло бы найти Эйнару разгадку его затруднительного положения.       - Я не окуларий, - наконец, произнёс человек. – И не один из его инквизиторов. Я не его подчинённый. Мой покровитель – Суо Церра, Страж Звёздной залы и Белого Трона, а никак не Великий Инквизитор Аллас. Что мне до того, доверяет мне он или нет? А что, если я ему не доверяю?       Сэни вскинул брови и широко распахнул глаза:       - Ну не убить же он тебя хочет, - воскликнул он. – И чем же он заслужил твоё недоверие? В общем, вздор это всё, парень, забудь такие мысли, - вздохнул ангел, своим тоном имея ввиду, что разговор окончен. – А тебе, прежде чем ты отправишься в своё путешествие, я рекомендую пойти в Собор.       Эйнар отвел от него свой взгляд, отошел от него, так, чтобы тот не видел, как изменилось его лицо. Человек сейчас имел лицо сокрушённое, печальное и как бы говорящее «Что я сделал? Чем я нагрешил? Я не знаю, но, пожалуйста, не упрекай меня в этом, ибо в моих мыслях не было сделать что-то плохое».       - Покаяться? – проговорил Эйнар едва слышно.       Сэни услышал эту его интонацию, которую он слышал от человека каждый раз, когда тот испытывал вину. Он подошёл к нему сзади и с участием положил руку ему на плечо, сжал и сказал успокаивающим голосом:       - Я же говорю, сомневаться – естественно для твоего народа. Не сомневаются только демоны, и мы – ангелы. Мы всегда знаем, что мы правы. Наша природа избрала за нас наш путь. Но людям дан дар, который неясен нашему племени – свободная воля. Вы вольны выбирать свои пути, какими бы они ни были, к чему бы они не вели. Выбери и ты свой. И выбери правильный. Я долго знаю тебя, Эйнар. Ты из всех путей всегда выбирал самый правильный.       Эйнар вздохнул и повернулся к своему другу, учителю, наставнику. С его лица ещё не сошло выражение, описанное выше, но вместе с ним появился робкий луч, как на лице ребёнка слабо теплится надежда, что его не будут бранить.       - Куда приводят самые правильные пути, Сэни? – спросил он.       Быть может, ангел был готов ответить человеку что-нибудь на это, быть может, что-нибудь было верно, умно и остроумно. Но он не успел вымолвить и слова: из парадной его дома послышались шумы, стуки, шаги, возня, приглушённые голоса. Затем на пороге комнаты появился маленький ангел ростом на треть ниже Эйнара (который был, в свою очередь, на голову ниже своего учителя Иезекииля), в небольшом белом, вычищенном мундирчике – длинном плаще с широким запахом налево на трёх маленьких золотых пуговках, таких же белых штанах и туфлях. На плаще его – прямом, шитым явно впору по фигуре – на плечах красовались небольшие золотые погоны, сделанные под эполеты, но без шитья.       Следует упомянуть, что Эйнара уже тошнило от этой лощёной, идеальной формы – её в Эдеме носили все, кто хоть как-то был причастен к военным или министрам Белой Лиги. Она была в целом у всех одинаковая, а различия во всем своем многообразии умещались на нарукавном шитье, воротничках и, собственно, погонах. У человека тоже был такой мундир, но носил он его очень редко, лишь когда обязывал регламент. В Эдеме ангелы крайне сердечно относились к таким официозным вещам, а ношение этого мундира человеком выводило некоторые горячие головы из себя. Порой даже возникали разного рода конфликты. Со времени последнего из них он и решил больше не надевать его. Он не гордился им, и ко всем, кто не вылезал из подобной одежды и считал это честью, относился с определённой долью презрения и насмешки.       Вот и сейчас он показательно отвернулся от этого маленького ангела – юного слуги Иезекииля.       - А, Неронэ, мой друг, - радушно поприветствовал его Сэни. – Такая темень уже, отчего ты не спишь? Что ты хочешь?       Неронэ выпрямился, вздёрнул нос чуть повыше Иезекииля и, не глядя на Эйнара, встряхнул курчавой чёрной головой и стал докладывать тонким, но очень уверенным, крепким голосом:       - Пришло письмо из министерства, господин. Требуют вас завтра в Канцелярию ко второму удару колокола.       Он протянул письмо, которое всё это время держал в руке в белой перчатке. Сэни подошёл, взял письмо и, срывая большую красную печать и пробегаясь по письму глазами, сказал:       - Откуда знаешь, кто и куда требуют?       Тот как на духу отвечал:       - Курьер сказал. Из министерства прислали Дария Вигициона.       Эйнар посмотрел вдруг на Неронэ удивлённо и даже цыкнул языком, протянув:       - Лихо. Сам Вигицион.       - Так и есть, Эйн, ко второму удару, - разочарованно протянул Сэни. – Как пошла молва, что мой воспитанник, человек, подвинул ангела на месте капитана гвардии ещё на полпальца, так сразу и я стал нарасхват.       Эйнар пожал плечами:       - Династия. Яблоко от яблони…       - Словом, полдня меня не будет. Ну, к твоему уходу я постараюсь тебя застать. Иди, Неронэ, спасибо. Ложись спать. Полночь уже, а ты всё ходишь.       Неронэ низко поклонился Сэни и, так и не взглянув на Эйнара, как будто того и не было в комнате, как будто тот не пожимал плечами и не произносил ни слова, словом, полностью проигнорировав его существование, удалился из комнаты. Человек не стал обращать на это внимание друга. Он и сам его не обратил, потому что сам давно привык к такому.       - Я тоже уж буду укладываться, - сказал он. – Спасибо, Сэни. Так славно снова оказаться здесь, в твоём обществе. Вечно ты чёрте где, а с тобой мне спокойнее.       - Знаю, Эйн, - улыбнулся тот, кивая, – и рад не меньше тебя. Хоть я и доволен, что получается хоть ненадолго поездить по Лиге. И старика Бернарда повидал – тоже славно. Ведь как будто тысяча лет прошла…       - Да уж, уж для меня точно, - вздохнул Эйнар. – Буду в Теригоне – заеду к нему, авось жив будет.       - Я тебе настоятельно говорю, ты лучше завтра заедь перед выездом в Собор. Завтра чудная служба у Хора. Тебе понравится. И не делай такое лицо. Я знаю, ты избегаешь Первого Собора, но всё же, ради меня.       Эйнар сделал невозмутимое лицо:       - Ничего я не избегаю, - хмыкнул он, не глядя на Сэни. – Схожу, Сэни, схожу, если ты так просишь. Мне не трудно. К тому же, ты знаешь, я почитаю Веру. Сложно не почитать – в наше-то время.       Сэни вдруг тихонько рассмеялся, глядя лучистыми глазами в каменный пол. Эйнар же остался неподвижен, и он подумал, что каждый из них по-своему понимал сказанные им слова. С этого момента они надолго замолчали.       Они прервали тишину лишь спустя почти полтора часа. Свечи в их комнате уже были погашены, огромные занавеси на окнах – задвинуты, и в воздухе жилища Иезекииля витала сонная, ночная, душистая тьма. Всё вокруг было неподвижно. Эйнар лежал, закутавшись в одеяло на большом сером диване своего друга. Сам Сэни тем временем был на кровати, и человек в темноте, бросая на него взгляд, не вполне видел, спит ли его визави. Между ними было почти всё пространство комнаты, журнальный стол и высокий канделябр, так что он не слышал даже дыхания ангела, а слышал только своё и собственные мысли. И мысли эти нисколько не радовали Эйнара; он предпочёл бы их не думать. Он ворочался на огромном пространстве своего ложа, соскальзывая то на одну его сторону, то к спинке, вглядывался во тьму, но всё ещё ничего не видел. Он чувствовал, что кроме него, тьмы, и его мыслей больше ничего не было в этой комнате, и что не было Эдема, где была эта комната, а есть лишь та неразрешимая задача, вставшая в его бессонном уме. Она, тишина и темнота.       - Сэни? – тихонько позвал Эйнар дрогнувшим, не своим голосом. Он был уверен, что, как ему показалось, его писк Иезекииль не услышал, а потому повторил сразу же. – Сэни? Ты ли это здесь?       Взлохмаченная голова сонного ангела приподнялась над взбитыми белыми подушками.       - Ты чего, Эйн? Спи давай, ну, - после чего снова зашуршало постельное бельё, и Сэни зарылся обратно под своё одеяло.       Эйнар лишь вздохнул, и, подумав, что хорошо, что он слышит его голос, удовлетворённо кивнул чему-то своему. После чего он закрыл глаза и, уснув, не просыпался до самого утра, до самого первого удара колокола. Ему не снилось ничего, но он и хотел, чтобы ничего не тревожило его этой ночью, не волновало его ум, не будоражило на утро и без того болезненно ноющее сердце. ***       Проснувшись с первым ударом колокола (знаменовавшим обычно в Эдеме рассвет), Эйнар не обнаружил в кровати своего друга. Он обсмотрел всё опустевшее, сильно похолодевшее за ночь жилище, поспрашивал прислугу и убедился, что «Они (Иезекииль то есть) изволили уже ехать в Канцелярию. Отбыли пятнадцать минут назад». Это несколько удивило Эйнара, поскольку его ждали там ещё очень нескоро, к полудню, однако, решив, что у такого ангела как Иезекииль должно быть куда больше дел, чем он сам представляет, он стал собираться к себе.       В действительности, хоть он эту ночь и ночевал у своего старого друга и учителя, у него была вполне себе хорошенькая, пристойная квартира в не самом последнем эдемском квартале. Честности ради стоит упомянуть, что в Эдеме даже самый последний квартал был тем, чему многим зажиточным служакам в каком-нибудь Фертилле или Нельфсаде можно было позавидовать. Что ни говори, а Эдем был, есть и остаётся центром Небес, во всех отношениях – культурным, экономическим, духовным, - каким угодно, как на этот чудесный город ни взгляни. Самый придирчивый эстет, путешествуя по Небесам, только завидев его серебристую кромку, его позолоченные крыши, его высокие, острые иглы башен, выплывающие из-за изумрудных холмов, падёт в молчаливом восторге, открыв рот от изумления. Что и говорить о том, что это не только величественно-красивый, неприступный город-цитадель, но и самый большой населённый пункт Небес, Столица Рая и Белой Лиги, которой лично властвует Бог-Творец Эскальгер. Он делает это из Пантеона – огромного дворца-храма, возвышающегося над остальным городом, расположившись своими круглыми, широкими основаниями на Златоверхом Холме, устремив в синее небо белые вершины и грандиозные купола. Самый большой из них – Великий Купол – видеть его можно за много километров от Эдема; он возвышается над самым сердцем Пантеона – Звёздной залой, где стоит Белый Трон. И на нём вечно восседает Господь людей и ангелов – святой и могучий Эскальгер.       Эйнар слабо понимал, как сильно тяготел к этому месту. При всей своей нелюбви к Эдему в целом, он не отдавал себе отчёта, что куда больше не любит ангелов, что обитали в нём. Иезекииль много лет учил его, что ангелы – божественные создания, сотворённые богом как пастыри людей и проводники воли Господа, и Эйнар, будучи послушным, прилежным учеником, впитывал эти знания. Вот и сейчас, он шагал по одной из улиц Эдема, именуемой улицей Серого камня, или, как часто называли её те, кто в ней жил – Дальняя, или Внешняя улица. Она была среди жилых улиц ближе всего расположенная к окраинам города, к его высокой внешней крепостной стене. Дома здесь были не такие роскошные, как в тех местах, что ближе к улице Фонтанов, Площадной или Муштровой Алее, что были чуть ли не у самого подножия громадной мраморной лестницы, ведущей из всех этих улиц и районов Эдема в расположившийся на крутом холме Пантеон. Все они, дома эти, были небольшие, в них жили, как правило, одной семьёй, и на них падала тень или Златоверхого холма, или внешней стены, и потому белоснежный мрамор, из которых был выстроен район Внешней улицы, включая дома, мостики через небольшие импровизированные ручейки и даже дороги, часто омрачался тенью. Потому-то это место и называли часто улицей Серого камня. Об этом обстоятельстве Эйнар прекрасно знал, ибо уже несколько лет жил на ней, в одном из небольших домиков с одной маленькой кухонкой, спаленкой и уборной и парадной комнатами. Снаружи он, как и все дома здесь, был таким аккуратным, симпатичным и в лаконичности своей красивым, что язык бы не повернулся назвать его бедным или скудным. По его перилам у входа вилась изумрудно-зелёная лоза, стены украшала витиеватая резьба всевозможных узоров, а из крыши аккуратно, почти скромно, торчал небольшой дымоход. И точно так же, только, быть может, в несколько иных конфигурациях, дело обстояло с жильём в большинстве районов Эдема. Лишь истинно значимая знать располагала поместьями, чья роскошь и сложность архитектуры вошла в легенды.       Эйнару вполне хватало и того, что было у него. А также прекрасного, вечно цветущего сада недалеко от улицы Фонтанов, который был всегда открыт для посещения, и являлся излюбленным местом отдыха ангелов, уставших за день от своих каждодневных трудов. Эйнар редко бывал в этом саду, ввиду особенностей своей службы, а потому, кажется, с каждым годом своей жизни в Эдеме любил Вечный Сад всё больше и больше. Он чувствовал что-то мистически притягательное в этом месте, что-то, что как будто бы было давным-давно утеряно им здесь, но что – никак не вспомнить. В прочих же местах его редко можно было увидеть. Эйнар не любил долго бродить по городу, вернее, он не любил долго бродить именно по этому городу. Слишком часто он чувствовал, как его спина горит от взглядов ангелов.       Только они умели смотреть на него так: смесью презрения, сожаления за жалкую участь, которая, как они считают, уготована людям, и участия – участия того, кто гладит озябшую на дожде вшивую, грязную собаку. «Ангелы, вероятно, считали, что им нужно смотреть на людей таким взглядом. Ведь именно так смотрят пастухи на своё стадо». Именно такими словами успокаивал себя Эйнар, когда в очередной раз, встретившись на улице взглядом с каким-нибудь, даже самым бедным ангелом, даже с глупым и невежественным из них, он чувствовал на себе именно этот тяжело выразимый словами взгляд. В итоге, чтобы не успокаивать себя такими откровенными глупостями, он решил как можно реже показываться на улице. А об особенностях ношения мундиров Белой Лиги человеком и так было сказано многими и много, так что повторяться нет никакой надобности.       Именно поэтому Эйнар прятал свой достаточно приметный мундир с серыми эполетами и галунами на воротнике и рукавах под простой и весьма удобный плащ из дешёвой грязно-серой ткани, шагая по утреннему городу. Пока ещё прохладный, мягкий ветер легонько оглаживал его обветренное, вытянутое, загорелое до бронзового цвета лицо, трепал его тёмные волосы, то откидывая пряди за плечи, то вырывая их из-за его спины вперёд. Эйнар щурил свои голубые глаза от поднимавшейся из-за ветерка пыли, поджимал губы и, не особо оглядываясь, глядел себе под ноги, думая про себя, что для настоящего времени года утро выдалось чересчур холодным. Было это в самый разгар лета – двадцать первого дня месяца Кальдомен (месяц этот соответствует на Земле июлю) – и шагал он, потупив взгляд, не иначе как к Площадной улице. Она располагалась в самом центре Эдема и пересекала его, чуть изгибаясь, от городских ворот, выходящих на запад, до самой Площади Фонтанов, где находился подъём к Пантеону. От Площади вело в разные важные места города много дорог – и к Дому Стали, и к резиденции Окуларис, и, в том числе, к Первому Собору. Туда-то и направлялся наш герой, исполняя вечерний наказ своего учителя. В общем-то, он мог бы и не ходить, но, подумав именно об этом, Эйнар почему-то сразу испытывал полузабытое чувство стыда. Иезекииль был одним из немногих, перед кем Эйнару было стыдно и кого, в частности, ему было совестно обманывать, и на то было множество причин.       Выйдя к Площади Фонтанов – длинной, длиной, может быть, метров пятьсот, алее, вдоль которой выстроились высокие круглые фонтаны, венчаемые на тонкой мраморной колонне скульптурами разных диких животных, - Эйнар повернул направо, на широкий проспект, ведущий на восток вдоль Златоверхого холма. По его левую руку над ним грозно возвышались разного рода военные строения: квадратные башни на внутренней стене Эдема, защищающей Пантеон – ещё более грозные и величавые, чем на стене внешней; оружейни и кузницы, где каким-то неведомым чудесным образом удавалось делать так, что дым, идущий от вечно пылающих горнов всегда отводился наружу не над дворцом Эскальгера, а на огромном отдалении от него – у южной стены; и прочее, прочее, носящее чисто военное предназначение. Справа же были бесконечные жилые кварталы, а вокруг – сплошные ангелы. По большей части они не замечали Эйнара, а проспект был достаточно широким, чтобы они не пересекались ни путями, ни взглядами. Выглядели они все по-своему озабоченно, увлеченно, и, в общем-то, ровно также, как и любые другие горожане – на их необычайно правильных, утончённых, и невероятно красивых лицах (какие и надлежит иметь божественным существам) были выражения занятости своими и только своими мыслями, а также насущными делами. Шедшие навстречу Эйнару ангелы шли в большинстве своём от Первого Собора, и их лица, кажется, даже едва заметно светились от переполняющей их благодати. Они (идущие из Собора, имеется ввиду) даже говорили меньше, чем все прочие ангелы, предаваясь внутренним размышлениям и меньше других реагируя на окружающий мир.       Эйнар смотрел на эти одухотворённые лица и стыдливо отводил глаза от них. Мысль о том, что он не достоин взирать на них, родилась и тут же угасла в его голове. Наконец, преодолев длинный, скруглённый вокруг холма к северу, проспект, он достиг Собора.       Иной человеческий архитектор мог бы приглядеться к его высоким, острым формам, к его стенам, во всю свою длину и высоту увитые диковинными барельефами, к его остроконечным башням с бронзовыми звёздами на шпилях, к серебряно-золотому витражу, украшающему центральные ворота, изображающему знаменитые Десять Поучительных Деяний, к белоснежному мрамору, из единого куска которого, казалось, вытесано кропотливой рукой это сооружение, - приглядеться, узреть всё это, и решительно, совершенно уверенно и справедливо заключить следующее. На всех Небесах не сыщется великолепия, достойного даже отдалённого сравнения с Первым Собором – сердцем и верховным святилищем Церкви Белой Лиги. Воистину, даже на далёком Севере признавали грандиозность этого строения. Оно не было таким же древним, как большинство других построек в Эдеме, так как выстроили его не так давно, - лет двести тому назад, - однако зодчие очень бережно отнеслись к архитектурному стилю того Эдема, который уже существовал тысячелетия, с самого дня сотворения мира. Собор поместили в тени Пантеона, но он был ненамного ниже его, и самые высокие его башни (колокола которых как раз и оповещали жителей Эдема о рассвете, полдне, вечернем часе и закате) шли как раз вровень с внутренней стеной Златоверхого холма.       Одни только размеры этого величавого строения могли повергнуть в благоговение кого угодно, а ведущий к нему проспект, усаженный по центру сливовыми деревьями, слева и справа на широкой террасе с оградой из бронзовых цепей был уставлен на постаментах разными человеческими, вернее, конечно, ангельскими фигурами из белого мрамора. Это были великие герои древности – воины, мудрецы и проповедники, считающиеся в Лиге достойными почтения. Здесь была и, среди прочих, скульптура солдата с опущенным прямо в землю мечом, склонившего голову вниз в знаке благоговения. Одна его рука лежала на гарде, а другую он, изогнув, устремлял в небо с вытянутым указательным пальцем. Эйнар знал – то был Рес, Рыцарь-Освободитель, герой всех нынешних легионеров Белой Лиги. Герой, которому часто стремился подражать и он сам. В далёком прошлом.       «Рыцарь-Освободитель, - подумал Эйнар, глядя на его задумчивое, сосредоточенное белое лицо, явно свидетельствующее о глубокой преданности Реса тому, на что указывал его указательный палец. – Или, как его зовут на севере, Безумный Рес, Пожинающий Скорбь». На лицо его легла мрачная тень, и человек поспешно отвернулся от холодного, безразличного к нему памятника.       В этот момент, именно тогда, когда противоречивые чувства отделяли Эйнара от всего того, что он видел вокруг – памятников, витражей и башен, зелёных, пышных слив и благоговейно улыбающихся ангелов – на плечо его легла чья-то большая, крепкая рука. Эта рука как куклу развернула Эйнара на сто восемьдесят градусов, а потом, вместе с другой, такой же большой рукой, сжала в сильных объятьях. Эти объятья Эйнар прекрасно знал:       - Всё-всё, отпустите меня, поймали, это я украл у оружейника курицу, - его голос – насмешливый, почти смеющийся – едва было слышно из-за басистого хохота человека, который обнимал его. – Ведите меня в тюрьму, что же вы сразу пытаете.       - Будут тебе пытки, хендирово отродье, - великан, неожиданно образовавшийся за Эйнаром, наконец, расцепил объятья и, лукаво улыбаясь, встал напротив человека, уперев ручищи в мощные покатые бока.       Родич (в определенном смысле) Эйнара был воистину богатырского роста – даже многие ангелы смотрели на него снизу-вверх – и такого же телосложения. Сам Эйнар был не только на две головы ниже своего друга, но и уже его раза в полтора. На нём были сидящая в пору по его фигуре богато украшенная и, к слову, форменная поддоспешная куртка – плотня и очень прочная, стёганая из тёмно-серой ткани, такие же штаны и крепкие, шитые золотыми нитями по голенищам, тёмно-зелёные сапоги. Эта обувь, надо сказать, никак не шла ни его великаньей стати, ни достаточной военного вида верхней одежде, однако, словно бы подчёркивая именно эту странность, этот человек и так, и этак притоптывал ногой, вытягивал её, выпячивая носок, как бы говоря этим «Ну и чудные же у меня сапоги! Посмотрите, и сами в этом убедитесь!». В отдельности, конечно, сапоги были очень хороши, и куртка его, и сам он собой был очень хорош – этот сильный, улыбающийся мужчина. Но, сложенное вместе, это создавало крайне комичный вид, на который сложно было взглянуть без усмешки.       Эйнар смотрел на него без усмешки – на губах у него сияла красившая его довольная и искренняя улыбка.       - Куда ты так разоделся? – спросил он, кивая именно на его дорогие сапоги. – Ты никак в важные персоны себя записал. Ишь, один день со знатью повозился, а уже столько денег – и на одни только пуговицы небось.       Великан, сунув руки под широкий коричневый пояс, растянул большие, изрезанные острыми шрамами, губы в улыбке и лукаво посмотрел на Эйнара, наклонив весь свой стан вперёд:       - Вы как изволите говорить со своим непосредственным командиром, сударь? Или забыли, что стоите перед Суо Церрой, Стражем Звёздной залы? А? Что же вы смеётесь? Вот сейчас прикажу вас примотать проволокой к стенке и как следует исхлестать вдоль и поперёк – ох, вы будете, любезный сударь, смеяться.       Вдоволь нахохотавшись и попугав мимо проходящих горожан своим смехом, друзья, наконец, приобрели то чувство повседневной сдержанности и серьёзности, соответствовавшее их профессиям и их статусам. И если Суо, не улыбаясь, выглядел скучающе и буднично, как бы устало, то, когда улыбка сходила с лица Эйнара и тот задумывался о серьёзных вещах, то он сразу же начинал приобретать вид напряжённый и даже обозлённый, так что в его привычки вошло улыбаться практически всегда - хотя бы слегка. Именно с такой лёгкой полуулыбкой Эйнар и его приятель приблизились к высоченным, обитым латунью, воротам, изрезанным бесконечным количеством барельефов – людей, ангелов, животных и бог весть чего ещё. Они были немного приоткрыты – полностью их открывали редко, ибо это требовало напряжение огромного количества механизмов, но и этого было достаточно, чтобы через них могли в ряд зайти или выйти сразу трое, а то и четверо – если хорошенько потесниться.       Поднимаясь по широкой лестнице, ведущей ко входу в Собор, друзья неожиданно разом, не сговариваясь, остановились. Они сконфуженно посмотрели друг на друга, а потом так же одновременно отвели взгляды в стороны. Суо тихонько выругался – военные привычки не оставляли его даже на его высоком посту:       - Не обращай ты на этих лентяев внимания.       Поодаль от них, у самой стены Собора, где обычно толпились разного рода мелкие торговцы и просто сомнительного свойства проходимцы, находилась довольно шумная компания ангелов. Выглядели они по-граждански, а шумные они были оттого, что громко и не слишком опасаясь кого-либо задеть, обсуждали между собой стоит или не стоит позволять людям посещать Первый Собор – одну из главнейших божественных святынь. Большинство из них считало, что не стоит. Обсуждали они это, вполне выразительно поглядывая на наших героев. Взгляды эти были именно те, какие прекрасно знал и понимал Эйнар: в них были насмешка, жалость и брезгливость.       - Почему лентяи-то? – пряча покрасневшее лицо за волосами, тихо проговорил Эйнар, явно желая как-то пошутить, но не находя, как.       Суо, фыркнул, отворачиваясь от ангелов. Ему, хоть и он тоже испытывал чувство стыда, не было за чем прятать своё лицо – его шевелюра едва была длиннее вытянутого пальца.       - А потому, - глухо и зло отозвался он, - что не работают, не учатся, и даже не молятся. А только языками треплют.       Их замешательство не продлилось долго. Совладав со стыдом и неприязнью, Эйнар, не сводя с них взгляда и немного улыбаясь, уверенно прошагал, чеканя шаг, прямо мимо них в ворота Собора. Суо, широко ступая и глядя вперёд себя, последовал за ним. Им оставалось только гадать, как о них отзывались те бездельники снаружи, и какими взглядами они сверлили им спины.       Внутри Эйнара и Суо сразу же встретил густой, удушающий запах церковных благовоний, красная дорожка, ведущая от входа до самого алтаря, а также невыразимое ощущение наполненности светом и звуком. Это очень сложная вещь, ведь изнутри Собор умел удивить ничуть не меньше, чем снаружи. Всё пространство внутри него, весь воздух, каждый предмет, обитый золотом, витраж, мозаика, канделябр и скамья, казалось, были переполнены светом, источали его, ослепляли им. Всё здесь было, кажется, соткано из него – пронизывающего, завораживающего света. В действительности, конечно, это был свет солнца и семи тысяч свечей, которые никогда не переставали гореть в Соборе, который просто отражался с удивительной чистотой на окружающих предметах. Столпы яркого света падали откуда-то сверху, через окна и витражи, настолько высоко, что, подняв голову, можно было с уверенностью сказать – здесь существует какой-то свой, независимый от солнца свет. Потолок здесь терялся где-то ужасно далеко наверху – настолько Собор был высок. Его вполне изящно и гармонично образовывали стены, которые, изгибаясь на вышине, образовывали серебристые и золотые арки, исписанные живописными и очень строгими образами.       Переполненность же звуком, выражалась в ещё большей удивительности. Здесь было практически не слышно никого, кроме себя самого, ближайшего к тебе человека, и Хора – все остальные звуки странным образом заглушались. Хор здесь пел, не прекращая ни на секунду. Его не было видно – он находился в зале над алтарём, куда от самого алтаря вели две большие лестницы. Туда никого кроме священнослужителей не пускали. Сам Хор вообще мало кто видел. Известно было всем, что это мужчины и женщины с самыми чистыми и безупречными голосами со всех Небес, но увидеть их не доводилось никому. Так соблюдалась их ритуальная непорочность. Даже священники, поднимавшиеся к ним в Зал Хора, могли убедиться, что поют они, стоя на коленях, отвернувшись к стенам и обратив свои взоры и руки к высоким узким окнам, через которые на них лился дневной или лунный свет. И пели они, воистину, дивно: иногда грандиозно, мощно и величаво, сотрясая стены; а в иные времена тихо, вкрадчиво, словно призывая слушателей к покаянию и смирению. У многих от звучания Хора на коже выступали мурашки, а на глазах показывались слёзы – так проникновенны были их голоса.       Они были первым, что услышал Эйнар, переступив порог Собора. В его уши полился удивительно гармоничный мотив, который, казалось, сам собой появлялся из воздуха, будто его источали сами стены, сам свет, сами ангелы вокруг него. Он не понимал его слов, однако думалось ему, что их и не нужно понимать. Он посмотрел вдруг на тех, кто окружал его, и увидел, что ангелы, вошедшие вслед за ним, находились под таким же глубоким, трогательным влиянием песни Хора – одни слегка улыбались, складывали руки на груди, и даже пытались подпевать, а другие падали на колени, и из них вырывались плачи. Эйнар не слышал их, и вообще, они, каждый из них благодаря особенной игре света казался таким далёким от него, словно бы до них до всех были непреодолимые километры, но со всеми ними он чувствовал странную, очень непонятную ему целостность, единение, чуть ли не родственность. Он видел, что все они так же, как и он понимают глубину песни, ощущают ту же неизбывную тоску, как и он, и полны необъятным желанием творения добра, как и он. Глаза его сами собой увлажнились, и он, дойдя до священного алтаря – большой прямоугольной каменной плиты, заключённой в золотой ковчег, украшенный цветами – вдруг упал перед ним на колени. Он обернулся и увидел, что так же сделали многие, кто шли вместе с ним, а среди прочих Эйнар увидел, что рядом с ним преклонили колено Суо и те ангелы-бездельники, что стояли у входа. Все они, подумалось тогда человеку, были ослепительно красивы, и он чувствовал, что любил их всех всем своим сердцем. Он был уверен, что они каялись за своё пренебрежение, ибо Эйнар был уверен, что даже ангелам порой есть за что каяться.       Однако чудодействие Собора, как и чудодействие чего угодно, не могло длиться вечно. Совсем скоро двое человек пришли в себя, утёрли глаза, оправили одежду, выпрямились и почтенно поклонились алтарю, как того предполагает регламент. Эйнар не знал, нужно ли ему молиться, как его учил молиться Иезекииль, тем более, после того, что он испытал только что. Но на всякий случай, чтобы не показаться невежей, он сложил руки на груди, закрыл глаза и предался молитве. Он чувствовал, что больше всего ему сейчас было нужно одно – понять собственное предназначение, собственную роль во всём, что он видел вокруг себя, роль в жизни всех этих ангелов, суетливо шагающих по Площади Фонтанов, обсуждающих, должно ли людей пускать в святая святых Церкви Эскальгера; всех ангелов и всех людей - грешащих и кающихся. И он молил бога об этом. Он долго ещё стоял в такой позе, продолжая усердную молитву, не зная, что его молитва уже окончена.       Он понял, что уже достаточно, когда услышал голоса. Это неприятно ударило по его ушам, привыкшим к далеким завываниям Хора и звенящей на этом фоне тишине. Эйнар обернулся и увидел, что в нескольких шагах от него Суо – напряжённый, вытянувшийся, с серьёзным лицом – вел беседу с каким-то ангелом. Увидев последнего, мысли о молитвах, и о Хоре мгновенно покинули голову Эйнара. Перед ним был Великий Инквизитор Аллас. Человек приблизился к нему.       Аллас был одним из немногих ангелов, о которых сложно было сказать, что их внешность восхищает. Он был весьма уродлив – лицо его всё было по многу раз изрублено, как будто оно было когда-то съедено дикими собаками. Правый его глаз давным-давно был повреждён и вытек, но упрямый и гордый Аллас отказался носить повязку, и один вид его израненного века, навернувшегося, как рваная тряпка, на пустую глазницу, ужасал не только его врагов – предателей и еретиков, но и простых граждан. Даже возможность прикрыть уродство своими длинными, чёрными волосами (почти все ангелы носили длинные волосы) Аллас отвергал, зачесываясь за уши назад, обнажая высокий лоб, перепаханные шрамами щёки и губы. Разве что только на его нос можно было взглянуть без содрогания: он чудом уцелел во всех тех битвах, где у Алласа пострадало всё его остальное лицо. Впрочем, даже к такому облику Великого Инквизитора все со временем привыкали. Он всегда выглядел, одевался и говорил очень просто, чем вызывал к себе симпатию всех, с кем работал. Он всегда улыбался снисходительной, доброй улыбкой, и, хоть она и не красила его, но всё же отчасти смягчала впечатление, оставляемое Алласом.       Эйнар, конечно, уже был знаком с ним, они несколько раз виделись за последний год, когда он служил ещё под началом предыдущего Стража, и его не слишком смутило появление Инквизитора. Ему даже подумалось, что Аллас не был бы собой, если бы не решил перекинуться парой слов, прежде чем отпускать их в такое мутное путешествие, тем более, так далеко на север.       - А, Эйнар Хендир, не отвлекаю? – сладким, очень мягким и приятным голосом, так не шедшим его лицу и его простой, даже дешёвой хламиде, сказал Аллас. – Мне так радостно видеть вас двоих в Соборе. Адриан рассказал мне, сейчас здесь так мало людей! – пожаловался он. – Сдаётся мне, что-то неладное бродит в умах человеческих, друзья мои. Вы же очень меня радуете. Ваша благопристойность достойна похвалы.       - Благодарю, господин, - Эйнар низко поклонился. – Мир и процветание Лиге. – Суо повторил за ним эти слова.       Аллас благодушно улыбнулся и, сложив руки на груди, так же поклонился в ответ:       - Величие и покой. Эйнар, будет у тебя минутка? Хочу сказать тебе пару слов. Наедине, - Аллас кивнул Суо, и тот лишь понимающе кивнул в ответ.       Они вышли из Собора на площадь. Ангелы окружали их, не глядя в их сторону и обходя за много метров: даже среди своих сородичей Великий Инквизитор приобрёл весьма специфическую славу. Эйнар тоже поглядывал на него лишь украдкой, сложив руки за спиной. Они медленно шагали по зелено-каменной алее, и воцарившееся между ними молчание не продлилось долго.       - Если ты не против, я перейду сразу к сути, - заговорил Аллас. Тон у него был лёгкий, как и его походка, как и всё его настроение. – Ты отправляешься чуть ли не на самый север Лиги. Это очень далеко от Эдема. Люди там веками жили вне блаженной власти Белого Трона, а кровь тамошних ангелов давно смешалась с человеческой. Ты можешь столкнуться там со… странными явлениями. С магией, а, может быть, и с ересью. И обязан найти в себе силы противостоять им и их влиянию. Ты меня понимаешь? Понимаешь, как все мы рассчитываем на тебя?       Эйнар какое-то время помолчал, обратив на него задумчивый взгляд, а потом заговорил, и лицо у него было в этот момент серьёзное, ожесточённое, кажущееся озлобленным:       - Господин, разве вы знаете, что нам предстоит увидеть в Аста-Гелоне? В курсе ли наши доблестные окуларии, проводилось ли расследование? Мы не знаем ничего. Вы посылаете нас в неизвестность. Если вы знаете хоть что-нибудь, что может нам помочь разрешить возникшие в этом владении проблемы, я верю: господин Великий Инквизитор поделился бы этой информацией со своими верными воинами.       Аллас, прикрыв глаза, кажется, с большим удовольствием поклонился:       - Разумеется.       - Значит мы – я и господин Страж Звёздной залы – отправимся в Аста-Гелон, и исполним свой долг, в чем бы он не заключался. Приложив все силы. Лига может рассчитывать на нас.       Ангел немного помолчал, просверливая Эйнара взглядом своего ничего не выражающего, как будто стеклянного, глаза. Наконец, улыбнувшись ещё шире и оставив этой улыбкой о себе ещё более зловещее впечатление, Инквизитор развернулся обратно, в сторону Собора, и бросил напоследок через плечо:       - Не забывай, что я рассчитываю на тебя. Это самое важное.       Эйнар ещё много чего хотел сказать Великому Инквизитору, и многое услышать. Он знал, что ангел лжёт, и знал, что он идёт в Собор вовсе не для того, чтобы покаяться в этом. Человек чувствовал холод на коже, который тот оставлял после себя одной своей улыбкой, и ещё чувствовал, что, хоть тот и не сказал ничего из ряда вон, но после этого разговора Эйнару хотелось вымыться и выстирать одежду. Что-то в Алласе отталкивало его, пугало, но выразить настоящие чувства к нему человеку мешало одно.       Всеобщее, абсолютное благоговение, которое весь Эдем испытывал перед этим улыбчивым, изуродованным архимагистром Окуларис и повелителем Инквизиторов. Эйнар не понимал, откуда оно взялось и никогда его не разделял. ***       Когда пробил второй колокол, Эйнар и Суо уже были в городских конюшнях – они готовились к далёкому путешествию. Вернее сказать, они распоряжались тем, как их готовили. Им, конечно же, выделили и провианта, и свежую, неиспользованную сбрую, сёдла и двух красивых, крепких лошадей йонхолльской масти – серых, как северный снег. Суо хотел было выпросить третью, однако строгий конюший, вычитав в приказе «дать лошадей на двух человек», наотрез отказался давать больше, считая, что ещё одна им ни к чему. А путь им, действительно, предстоял неблизкий. Друзья решили, что по необходимости можно будет пользоваться дорожными заставами и тамошними лошадьми. Если, конечно, те согласятся, ведь Эдем, наделяющий их хоть какой-нибудь худой бедной властью, будет далеко.       Пока конюхи торопливо собирали их в дорогу, Суо, рассевшись снаружи конюшен на табуретке и опершись ручищами на свои широко расставленные колени, покуривал маленькую деревянную трубочку, весело глядя на них. Эйнар был рядом. Он был рассеян и мало-помалу старался помочь им в их труде, но в итоге, крепко задумавшись, застыл у своей лошади, запутавшись пальцами в её короткой гриве. Животное доверчиво вело мордой в его сторону, трогало его сильной шеей, но тот был полностью погружён в себя.       Суо, видя это, громко и протяжно зевнул.       - Слушай, а ведь насчёт Адриана-то правду говорят, Эйнар, вообрази себе! Я сам видел, лично, не иначе как сегодня.       Эйнар глянул на него через плечо. Рука его ласкала лошадь по морде и шее.       - Да ну? Это ты про настоятеля Собора? У него и правда не все дома?       - Как есть тебе говорю! Не знаю, что там до всех остальных премерзких слухов насчёт него, но я сам сегодня мельком видел. Достал он, значит, тот большой красный медальон, который всегда на шее носит, и начал ему что-то шептать. А потом раз – и к уху его приложил. Будто тот отвечает ему что-то. Ну, нормально это, нет?       Эйнар хмыкнул, как будто для него это не имело значения, и подошёл к другу, поглядывая искоса на двух конюхов, стоящих в самой конюшне, внутри, у самых дальних загонов – чёрных с ног до головы, затравленно глядящими наружу дикими белыми глазами.       - Ненормально. А может, это магия какая-то, - пожал плечами Хендир. – Кто их, ангелов, разберёт. Есть тебе до этого дело?       - Он настоятель Собора, так его да этак! – воскликнул Суо, будто бы он сам был Собором, а сумасшедший Адриан был его настоятелем. – Это же дикость!       - Взгляни-ка вон туда, - Эйнар кивнул ему на тех двух конюхов. – Дикость, говоришь?       Суо, выгнувшись на табурете, взглянул на них, нахмурив густые брови. Конюхи, увидев, что господа обращают на них внимание, побросались прочь в разные стороны – только глаза их блестели злостью и завистью. Оба они были людьми, а не ангелами.       - И что же? – посмотрел Суо на Эйнара. – Им мыться каждый раз, после того как они навоз выгребут?       - Слишком часто я вижу такой завистливый взгляд, - вздохнул Хендир, вернувшись к своей лошади. – Каждый человек в Эдеме смотрит на меня так. Как на врага, как на предателя.       - Глупо же это всё, - протянул Суо, который явно не понимал, как и что в данной ситуации связано.       - Эйнар, Эйнар, Эйнар. Ты всегда таков – высокое положение вызывает в тебе стыд, даже если оно высокое только в сравнении с конюхом.       К друзьям, медленно шагая и ласково улыбаясь, приближался Иезекииль – Эйнар сразу узнал его добрый голос. Он был одет в обыкновенную одежду министерства, как и полагалось чиновнику, занятому в Канцелярии. Его золотые эполеты и пуговицы так и сверкали на полуденном солнце. Он прикрывал глаза рукой от палившего солнца, а другой рукой сжимал ножны длинного меча. Ножны эти были самые простые, кожаные, невыразительные, а вот рукоять была отделана каким-то удивительным металлом, напоминающим серебро. На навершии его – ясно сверкающим, подобно алмазу, - был самый обыкновенный, гладкий набалдашник.       - Сплетничаете? – сладко улыбнулся Эйнару ангел. – Адриану уже лет триста, простите старику его странности.       Суо хохотнул, пожав ангелу руку по человеческому обычаю. Иезекииль отнёсся к этому так, будто уже давно привык.       - Ишь, нашёл старика! – воскликнул Церра. – Самому-то сколько?       Тот лишь рассмеялся, коротко ответив:       - Много.       - Тебя же в Канцелярию звали, - спросил у него Эйнар. – Ко второму удару.       - А где я по-твоему пропадал? Всё уже решили. Я, надо сказать, догадывался, зачем меня дёрнули. И не прогадал.       На его спокойное лицо легла тень. Эйнар тоже напрягся:       - Что там такое? Что-то скверное?       Ангел кивнул:       - Политика, Эйнар. Сплошная политика. Под вопрос поставлено присутствие людей в Эдеме.       Лицо Эйнара вмиг ожесточилось, и смех Суо – раскатистый, от души, - крайне странно прозвучал на фоне таких новостей:       - Вот и решились они, наконец! А разговоров-то, разговоров! Мудрыми рассуждениями судари министры и без того сделали так, что в Эдеме люди только мы с Эйнаром, те два конюха, и иже с ними, с конюхами-то!       - Зачем они это делают? – глухим голосом обратился к ангелу Хендир.       - Министры всего лишь выражают своими решениями волю Эскальгера. Если ему угодно сделать Эдем закрытым городом ангелов, то мой народ поддержит это решение.       - И ты тоже? – с горечью воскликнул Эйнар. – А что судари министры решили на наш счет?       Иезекииль немного помолчал:       - На ваш счет решения не принято. Вообще, ещё никакого решения не принято, сейчас лишь ведутся обсуждения. Но, ты знаешь, я за всяческое поощрение посещения людьми Эдема.       - Какие обсуждения? – хмыкнул и снова рассмеялся Суо. – Что это значит? Вы уж определитесь, вы обсуждаете или исполняете волю Эскальгера? Кому поручено трактовать его волю? Да и вообще, зачем её трактовать? Спросите у него самого! Пусть он сам скажет, угодны мы ему или неугодны.       Иезекииль непонимающе посмотрел на Церру.       - Вы – его создания. Вы не можете быть ему неугодны. Однако город Эдем веками был неприкосновенен, он был мечтой, святыней, идеалом. Многие хотят, чтобы так оно и оставалось.       - Это не ответ, - сурово отметил Суо.       - Когда Ему будет угодно, - отвечал терпеливо Иезекииль, - он изъявит свою волю. – После этого он, прищурившись, отметил. – Вы весьма резки в выражениях для Стража Звёздной залы. Разве вы сомневаетесь в могуществе Эскальгера?       Суо глядел ангелу прямо в глаза, хмуря брови и поджимая широкие губы:       - Я видел Эскальгера, мастер Иезекииль. И я служу ему, а не его министрам.       - Мы все ему служим. И министры тоже.       Но душа Суо продолжала упрямствовать:       - Никому не дано права выражать Его волю!       - Ну, кончайте! – воскликнул Эйнар. – На нас уже смотрят косо, прекращайте.       Он хмуро глядел на них, переводя взгляд то на одного, то на другого, и явно не находя в себе силы присоединиться к мнению одного из них.       - Верно, - вздохнул Иезекииль. – Мы обсуждаем воздух. Да и я пришёл не для того.       - Да, и мы уже собираемся выступать, - с этими словами Суо, упрятав трубочку в карман, как туча, прошёл мимо Иезекииля и стал взбираться на лошадь. – Ну, Эйнар?       - Сейчас, - отозвался тот и обратился к ангелу. – Сэни?       - Я вчера подумал, - заговорил он, глядя на принесённый с собой меч, - хочу дать тебе что-нибудь полезное в дорогу. И решил тебе дать свой меч. Возьми, он твой.       Эйнар отпрянул от него, широко распахнув глаза. Он знал, что меч, принадлежавший его учителю не только очень красивый и мощный, но и чрезвычайно древний. Он даже не коснулся его, когда Сэни протянул ему меч рукоятью вперёд.       - Куда мне управиться с твоим оружием, учитель, - оторопел Эйнар.       Тот лишь засмеялся:       - Бери-бери, не бойся! Я теперь министерская крыса. Не министр, но рядом. Зачем мне оружие? А ты мечи после каждого дела меняешь, не можешь подобрать. Вдруг ты с этим сдружишься?       Все-таки, поняв, что учитель серьёзен и не шутит, Эйнар уверенной рукой взял его ножны и одним рывком обнажил клинок. Ясная сталь чисто зазвенела, рассекая воздух, и, как белое, пляшущее пламя, искрами заиграло на солнце. Меч был невыразимо красивый, и вид его заворожил Эйнара, а по руке его, когда он сжал рукоять покрепче, потекла осязаемая, ясно слышимая волна чего-то теплого, сильного, могущественного. В ладонь он лёг, как родной.       - Вижу, тебе он по душе, - наблюдая реакцию друга, заметил Сэни.       - Какое у него имя? – спросил Эйнар, убирая меч обратно в ножны.       - «Громовержец», - ответил тот. – Не знаю, почему его так назвали. Он мне достался от мастера Квентина, но не он его выковал. Так или иначе, он сослужит тебе добрую службу. Ну, что ж, отправляйся, Эйнар.       - Эй! – нетерпеливо крикнул с седла Суо. – Я сейчас один уеду. Потом налюбуешься.       Эйнар, не найдя нужных слов, только поклонился своему учителю, прошептав:       - Благодарю вас. Я никогда не подведу вашего доверия.       Иезекииль только рассмеялся, махнув ему рукой:       - Ну же, Эйнар Хендир! Не заставляйте старика утирать слёзы. Дышите полной грудью! Путь предстоит нелёгкий! ***       Послушные, ласковые лошади, неся на себе двух всадников, только фыркнули, когда их тронули в дорогу. Миновав городские ворота, Эйнар даже не бросил прощальный взгляд на Эдем, как то делали многие другие отбывавшие в путешествия путники. До такой степени ему хотелось вырваться из этого прекрасного, душного великолепия и ослепляющей чистоты святого города. Весь он, вся душа его рвалась вперёд – за неведомые холмы на севере, где его ждал такой разный, такой непохожий на Эдем мир.       Позади него был Эдем Великий. Впереди – все Небеса.