***
Высокая фигура в обманчиво простом одеянии неспешно пересекала комнату, остановившись у постамента. В глазах таился укор, боль и презрение, за пеленой наносного безразличия. Корона… столько времени прошло, но он никак не может привыкнуть. Всегда цветущая, живая, даже зимой — сейчас сухая и безжизненная. Символ власти. Верно, всего лишь символ, однако новый правитель не в силах был подавить чувств. Нет, он ни за что не надел бы её. А вот почему? От страха, что та, лишь коснувшись головы, зацветёт как прежде, даже не изменив манеры? Нет, пожалуй, от отвращения. У них нет ничего общего. Совсем. Так хотелось думать. И всё же корона оставалась здесь. На холодном камне, за закрытыми дверями, но целая. Дань… чему? Порой ему виделось, что сухие веточки вот-вот позеленеют. От одной мысли становилось жутко. Прежний мог и не уйти. Воспротивиться. Как в той битве. Он сражался отчаянно. И всё же проиграл. Но в стекленеющих глазах застыла лишь злость и обещание. Весна попытается вновь вступить в свои права, и смести бурным потоком всех непокорных. Рука протянулась вперёд, да так и застыла, не коснувшись острых ветвей: — Отец… не возвращайтесь, не нужно. Вы натворили достаточно… Сказать можно было многое, и всё же этого не требовалось. Неловкая просьба. Так не говорят победители. Но он и не победил по-настоящему. Не было тут победителей. Проиграли все.***
— Спокойной ночи, пусть тебя посетят прекрасные сны, — мимолётное прикосновение лба ко лбу, и король нехотя отпустил девичьи ладони, мягко подтолкнув её в сторону дверей в покои. Те закрылись бесшумно, отрезая все звуки. Пальцы рассеянно скользнули по выпуклому узору лоз. Всё в порядке. Они встретятся утром.***
Шаги. Он проснулся именно от них. Воинская привычка быть всегда настороже не оставила до сих пор. Кто-то приближался. Шелест мягкой ткани, и под невеликим весом слегка прогибается кровать. Напротив сияют две бледные луны — широко распахнутые глаза, с каждым годом всё сильнее терявшие свой изначальный цвет. Было ли то дурным знаком — признаком того, что надежда окончательно истаяла вместе с яркой голубизной её радужек, или напротив, так воплощалось её лунное имя, суля спасение? — Что случилось? Кошмар? Та не ответила. Никогда не отвечала. Только медленно потянулась вперёд, приподнимая одеяло, и немо вопрошая — «можно?». — Да, хорошо, — она тотчас же юркнула вперед, прижимаясь поближе в поисках тепла, — уже начало холодать. Губы сами начали шевелиться, напевая:Сплелись златые травы Уснули бледные цветы И градом звезды опадают В простор бескрайней тишины, Усни и ты, Пускай к тебе придут лишь сладостные сны.
Глупо. Это была её колыбельная. Они тогда играли. Придумать короткую песню прежде, чем компания захмелевших эльфов приговорит очередной кувшин с вином, что может быть веселее? Свою он уже давно позабыл, пусть та и победила по единогласному решению случайных зрителей, но её запомнил. Не раз бессонной ночью представлял как рядом сидит Селена, тихо напевая ему незамысловатые строки. — Это твоя колыбельная… жаль что ты совсем позабыла об этом, — он с нежным трепетом погладил её по голове, и натянул одеяло повыше, накрывая плечи, сделавшиеся сплошь «гусиной кожей», как любила поговаривать Селена. Внезапно она вскинула на него глаза, в глубине которых блеснула крохотная искорка, а кончики губ едва заметно приподнялись, обдавая сердце Леголаса сладким ядом безумной надежды.Она помнила. Она вспомнила…