Лети на свет / Fly to the Light

Что-то петь грустно / Some words are sad to sing Что-то не скажешь / Some leave me tongue-tied (Но сложней всего сказать тебе) / (But the hardest thing to tell you) Но сложней всего сказать / But the hardest words I know «Люблю тебя, прощай» / Are I love you goodbye «Люблю тебя, прощай» / I love you goodbye Thomas Dolby, «Люблю тебя, прощай» / “I Love You Goodbye” Холодный ветер носился по могилам, пронося павшие листья над двумя надгробиями, будто ярко окрашенные воздушные змеи. Осень была в самом разгаре, хотя температура понизилась совсем немного. Как бы там ни было, листья, прекрасные в смерти, напомнили одиноко стоявшей у надгробий фигуре, что все в конце концов заканчивается. А оглянувшись на деревья вокруг, фигура вспомнила, что сразу за каждым концом ждет новое начало, готовое в свое время явить миру свои чудеса и красоты. «Время. Возможно, его на самом деле достаточно, — подумала фигура, — но мы этого не осознаем». Перед надгробием Гиго она положила один цветок — золотарник, его любимый. Также один цветок она положила перед надгробием Терики — фиалку, ее любимый. Распрямившись, фигура посмотрела на землю, под которой, на глубине шести дюймов, в объятиях Земли наконец-то воссоединилась любящая пара. Фигура немного подождала, пока стихнет ветер, после чего повернулась и обратилась к могиле Гиго. — Привет, — Чип робко улыбнулся и помахал могиле. — Как вы там, Гиго? Прошло уже два месяца, как мы вас похоронили, но не знаю, в курсе ли вы. Не знаю, как там в Западной части, но в Восточном загробном мире после смерти ты полностью теряешь счет времени. Логично, в принципе. Смысл нервничать в первые несколько дней вечности? — он усмехнулся. — Ничего, если я присяду? Он устроился перед могилой, скрестив под собой ноги. — Э-м-м... просто решил заглянуть, рассказать, что происходит. Знаю, Гаечка сюда часто приходит, но не знаю, рассказывала ли она вам о некоторых событиях. — Во-первых, мы получили письмо от Кан и Тама. Они отлично уживаются. Более того, Кан упомянула в письме, что Там уже какое-то время отлично справляется с ролью парня. О, да, они официально встречаются, как вам такое? Рокфор и Вжик сочиняют ответное письмо, главным образом чтобы пошутить и подразнить Тама тем, что даже здесь чуют, что пахнет свадьбой. — Дейл и Рокфор пытались убедить Гаечку оснастить дерево системой голосового оповещения. Она не могла взять в толк, зачем, поскольку нас всего пятеро и передавать сообщения несложно. Похоже, они считали, что важно просто иметь такую, вне зависимости от ее полезности. В конце концов они отказались от этой идеи, когда я сказал, что шум от нее привлечет к нашему дереву излишнее внимание. Мне хватает проблем с громкостью музыки Дейла и телевизора, но такая система голосового оповещения — все равно что большая неоновая вывеска над дверью с надписью: «Эй, люди! Секретный звериный штаб — здесь! Заходите! Три раза в день, по выходным дневные представления!» Они согласились, что это будет нехорошо. — Само собой, Дейл был несколько разочарован, но недолго. У него что-то другое на уме, хотя он не говорит, что. Я начинаю подозревать, что это как-то связано с Фоксглав. Вы же помните Фокси? Ну, вот, в последнее время Дейл ведет себя рядом с ней... по-другому. В смысле, они продолжают делать все то, что делали обычно: ходят на фильмы ужасов, играют по ночам на турниках и все такое, но теперь Дейл ведет себя так, как будто это не то, что они делали раньше. Если ничего не понимаете, добро пожаловать в клуб. Но эта смена интересов в отношении прогулок с Фоксглав заставила Рокфора и Вжика прекратить подшучивать над ними. Фоксглав, само собой, на причины этой перемены наплевать, потому что она ее может только приветствовать. — Так, что я забыл, а, да, местный филиал Звериного общества авиаторов подал петицию о внесении твоего имени в Зал славы. Хотят организовать грандиозную вечеринку на авиабазе Райт-Паттерсон в Дейтоне. Гайка, само собой, без ума от этой идеи и настаивает, чтобы мы все полетели туда, когда назначат дату. Дейл тоже полон энтузиазма. Сказал мне, что именно там содержится одно из тел пришельцев из Розуэлла. Думаю, тебе это понравится. — Эм-м-м... что еще... а, ну, да, мы с Гаечкой поцеловались какое-то время назад. Это... — Чип ухмыльнулся и покачал головой. — Гиго, это было превосходно. Простите, если хожу по тонкому льду, обсуждая с вами поцелуй с вашей дочерью, но... вау. В любом случае, не могу сказать, сколько он длился. Казалось, что целую вечность, и одновременно очень-очень мало, если вы хоть что-нибудь понимаете. В смысле, целую вечность все было просто, ну, невероятно, а потом — бац! — и все закончилось. Она просто мягко отстранилась, ровно настолько, чтобы издать тот смешок, от которого у меня до боли защемило сердце. Честно говоря, я плохо помню, что было потом. Думаю, она встала, несколько смущенно, извинилась и ушла. Я точно помню, что, уходя, она издала несколько смешков, и каждый следующий звучал слаще предыдущего. После ее ухода я, кажется, какое-то время оставался в комнате, так как что Дейл сказал, что меня не было больше пятнадцати минут. Он пришел и нашел меня, и привел назад на поминки. Он сказал, что я был как будто пьян, и он боялся, не ударился ли я обо что-то головой. — С тех пор Гаечка вела себя как обычно... почти. Понимаете, с тех пор, на выездах, она бросает на меня очень особенный взгляд. Это произошло уже четыре раза, и всякий раз это было как гром средь бела дня. Однажды она даже сделала это в присутствии остальных, но, слава богу, никто ничего не заметил. Не то чтобы этот взгляд был плохим или что-то такое, но когда она так на меня смотрит, ну... я не могу не задуматься, какие именно ценные указания дала ей Кан. А еще я не могу взять в толк, почему мне вдруг начинает казаться, что она меня оценивает; определяет, сгожусь ли я на что-то, — он сглотнул. — Не знаю, что именно у нее на уме, но, можете мне поверить, моя фантазия уже на подготовку к Олимпийским играм наработала, перебирая возможные варианты! — Однако эти взгляды означают одно. Наши отношения продвинулись на шаг. У нас еще ничего не на мази и вообще. Пока что, — добавил он, мечтательно улыбнувшись. — Но мы определенно прошли этап, когда были «просто друзьями». Ну, может быть, мы прошли его уже давно, просто поняли это только сейчас. Как бы там ни было, это хорошо. Это правильно. Чип умолк и опустил глаза на землю, рисуя пальцем закорючки в траве перед собой. Он исчерпал запас тем для обсуждения, для затягивания времени. Больше никаких хождений вокруг да около. Он должен был высказать то, что действительно было у него на уме. — О’кей, Гиго, о’кей, — вздохнул он наконец. — Вы правы. Я прилетел сюда не затем, чтобы рассказать все это. Даже про нас с Гаечкой. Наверняка она вам рассказала, а может, вы считали это с ее ауры или как-то так. Я точно не знаю. У меня была конкретная причина прийти повидать вас. Сделав глубокий вдох, он посмотрел на могильный камень. — Вы были правы. О’кей? Вот, я сказал это. Вы были правы, а я ошибался. Вот что я хотел, чтобы вы знали. Он пристально посмотрел на могилу, будто прислушиваясь к вопросу Гиго. — Ну, само собой, вы были правы насчет меня. И насчет моих чувств к вашей дочери. Точнее сказать, моей неспособности их озвучить. Я не смогу сказать ей, что люблю ее, пока не признаюсь в этом самому себе. Выпрямив спину, он посмотрел прямо на высеченное имя Гиго. — Ну что ж, Гиго. Поскольку именно вы указали мне на это, думаю, будет справедливо, если вы станете свидетелем моего признания. Я лю... Я лю... Прочистив горло, Чип попытался еще раз, глядя прямо на могилу. — Я лю... Я лю... «Невероятно! — подумал Чип. — Всю дорогу сюда я мысленно практиковался, а сейчас я не просто не в силах признаться в этом, я не в силах признаться в этом камню!» Он самоуничижительно рассмеялся, закатив глаза к небу. Кивнув самому себе, он закрыл глаза и отправился вглубь себя на поиски этого неуловимого утверждения. Найти его оказалось легко, но он возился с ним, как с обсаленным поросенком, постоянно выскальзывавшим у него из рук. Наконец он ухватил его и заговорил прежде, чем успел передумать. — Я люблю Гаечку. Он моргнул, не веря, что в кои-то веки признал это. Он попробовал снова. — Я люблю Гаечку, — он посмотрел на могилу Гиго и попробовал еще раз: — Я люблю Гаечку. Повторяя это раз за разом, он ощутил, как с его плеч спала какая-то тяжесть. Он повторял эту фразу вновь и вновь, стараясь прочувствовать каждое слово и то, как они взаимодействуют между собой, образовывая цельное законченное предложение. — Я люблю Гаечку. Я люблю Гаечку. Я люблю Гаечку. Чип широко улыбнулся, примеряя фразу, будто любимую шляпу, чуть смещая туда, подтягивая сюда, радуясь, как хорошо она сидит, и наслаждаясь даруемым ею невероятным комфортом. Вздохнув, Чип посмотрел на могилу Гиго. — Довольны? Он прислушался к ответу ветра. — Я тоже, Гиго. Я тоже. Поднявшись на ноги, он отряхнулся. — Что ж, мне пора выдвигаться. Надо сделать еще одну остановку перед возвращением домой, — он бережно, будто новорожденного, достал из кармана записку и, вновь посмотрев на надгробие, робко попросил: — Скажите ей... скажите Мэри... «Спасибо». Скажете, Гиго? Я... я буду очень признателен. Спасибо. Он снял шляпу перед надгробием Терики. — Приятно снова увидеться с вами, Терика. Рад знать, что вы с мужем наконец-то вместе. Похоже, счастливые концы все-таки возможны, а? Просто дорога к ним требует усилий. Увидимся позже. Он развернулся и пошел прочь, улыбаясь собственным мыслям. У него за спиной на могилах Гиго и Терики шевельнулись два листика. Ветер закружил их в замысловатом и изящном танце и поднял ввысь, в теплые лучи солнца, пока они не исчезли из виду в раздолье бескрайнего неба.