Raging Fire

Кристина вдруг осознала, как же давно она не его не видела. В последний раз, она умоляла его на коленях пощадить Жозефа Бюке. Тогда же, он дотрагивался своей ледяной рукой до её лица, и больше всего на свете она хотела умереть, чтобы не чувствовать этих прикосновений. Конечно, каждый день она думала о нём; каждую ночь она разговаривала с ним, убеждая его остановиться, и каждое утро она открывала глаза, осознавая, что это был всего лишь очередной сон. А теперь он был здесь. Живой, настоящий, застывший посреди огненной сцены, как неприкаянная душа одинокого актёра. Это было странным. Кристина много раз представляла, что скажет ему, когда увидит его снова. Кристина представляла себя Изабеллой из пьесы «Мера за меру», уличающий жестокого Лорда Анжело в его гнусных поступках; Кристина воображала себя Порцией, вершащей правосудие над Венецианским купцом; Кристина представляла себя Корделией, погибающей за свою немую правду. Где это всё сейчас? Где? Где? — Там везде огонь, — сказала Кристина. — Я знаю, — откликнулся Призрак. — Через десять минут театр взорвётся. — Я знаю. Закатное солнце пронизывало зал, делая его похожим на горящую яму. В алых лучах он мог видеть её лицо: бесстрастное, словно маска. На секунду ему показалось, что лицо Кристины существует только в его воображении. — Где Пьянджи? — спросила девушка. — А? — Призрак удивлённо вскинул брови. — А, мой непутёвый Дон Жуан. Кажется, он забился под стол в гримёрке, и боится выйти. Кристина вытаращила на него глаза: — Так ты не держишь его в заложниках? Призрак усмехнулся. — Я давно ему сказал, что он может уйти. Но, кажется, парень просто боится огня. Кристина не ответила. Кровавое солнце продолжало жечь её кожу и волосы, и ему показалось, что она вот-вот загорится. — Что ты здесь делаешь, Кристина? Что она здесь делает? Что она здесь делает? Что она здесь делает? — Твое милосердие всегда было не к месту, — негромко сказал мужчина. — Посмотри, к чему оно тебя привело. — Я здесь не из-за милосердия, — холодно произнесла девушка. — Я пришла дать тебе Справедливость. Призрак горько хохотнул. — И в чём же справедливость, Кристина? Её горящее лицо оставалось бесстрастным. — Сдайся властям. Выйди наружу. Дай судить себя по закону. Призрак покачал головой. — Подвал начинён порохом, — глухо ответил мужчина. — Огонь скоро доберётся туда, и театр взлетит на воздух вместе со мной. Разве это не справедливее гильотины? Кристина молчала. Её взгляд был обращён к сцене. Алые лучи солнца ползли по её груди, сжигали её руки и воспламеняли её волосы. — Уходи из театра, — тем же ледяным тоном произнесла девушка. — Используй тот вход, через который я вошла. Призрак в неверии покачал головой. — Ты предлагаешь мне бежать? Кристина не двигалась. — Почему? «У тебя есть все причины ненавидеть меня. Почему ты предлагаешь мне бежать?», не сказал мужчина. «Помнишь, что я говорила тебе тогда, на этой же сцене, много дней назад?» Кристина скользнула взглядом по его лицу. Солнце отражалось в его маске. «Что-то про любовь и ненависть?» Кристина кивнула. «Я не понял тебя тогда. Как? Как ты можешь не ненавидеть меня?» «Помнишь, как ты наиграл мне «Ярмарку Скарборо» на фортепиано?» «Причем тут это?» «Просто так. Просто я помню это намного отчётливее всего остального.» — Если бы тут только было фортепиано, — вслух сказал Призрак. — Его вынесли, — согласилась Кристина. Мужчина сделал несколько шагов к краю сцены и вытянул вперёд руку. Солнце коснулось его кисти. «Кристина, я совершал ужасные вещи». «Ты говоришь об этом без сожаления.» «Я знаю. Я бы хотел сожалеть.» — Только Шекспир заставлял тебя сожалеть, — вслух сказала Кристина. — Почему-то. Мужчина едва заметно усмехнулся. Ещё несколько минут в зале висела тишина. — Ты не уйдешь? — спросила Кристина. — И твоя справедливость позволит уйти человеку, который совершил всё то, что он совершил? — Решать не мне. — Я заставлю тебя решить, — печально отозвался Призрак. Он повернулся к кулисам. Теперь он стоял спиной к Кристине. — Фирис так прекрасен зимой, когда замерзает, — негромко произнёс мужчина. Приговоренный признает свою вину. Деревянные чётки выскальзывают из его пальцев и падают на пол. Священник подбирает их и убирает к себе в карман. Кристина вздрогнула. — А лавка герра Блумквиста зимой всегда пахла шалфеем, — продолжал Призрак. — Свежескошенным шалфеем. Он снова обернулся к Кристине, недвижимой, словно та безрукая Венера. У него не было сомнений: Кристина поняла, о чём он говорил. И он жаждал увидеть её лицо. — Я все это помню, — негромко ответила Кристина. Её лицо оставалось неподвижным. Палач возносит топор над шеей приговорённого. — Я помню кое-что ещё, — она подняла на него глаза. — Я помню Эрика, печального человека в маске, который рассказывал мне удивительные истории. Мужчина в неверии покачал головой. Он выглядел так, как наверно выглядел Иуда, когда Иешуа из Иерусалима сказал ему, что знал всё с самого начала. — Иногда он позволял мне забираться ему на колени. Я была единственной, кому он разрешал прикасаться к себе. И мы подолгу могли смотреть на вьюгу за окном. Кристина всматривалась в его лицо. — Эрик рассказывал мне про то, какими жестокими могут быть люди. Подтверждением этому были ужасные следы у него на запястьях. Он научил меня быть милосердной. Кажется, он что-то пытался объяснить мне про любовь и ненависть, но я не поняла его тогда. Мужчина опустился на колени. Ему показалось, что его ударили чем-то тяжелым по голове. Перед глазами всё поплыло. — Я всё вспомнила на допросе у шефа ДюБуа, — сказала Кристина. — И каков твой приговор теперь? — тихо спросил мужчина. Его глаза вглядывались в ее неподвижное лицо. — Решать не мне, — повторила Кристина. — Решать тебе, Эрик. Эрик кивнул. — Мне жаль, что я заставил тебя пройти через это. «Мне правда жаль», читалось в его взгляде. — А мне жаль, что я не могла быть рядом раньше, до того, как всё это случилось с тобой. Солнце скользнуло по лицу Эрика. Время шло. — Уходи, Кристина. Девушка в последний раз посмотрела на его лицо, и двинулась к выходу. — Кристина, — окликнул её Эрик. Кристина остановилась. — Представь себе сцену у врат ада: человек в форме ищет мое имя в списке, и никак не может его найти. «Как вы сказали?» — Эрик спародировал гнусавый немецкий акцент. — «Призрак Оперы.» «Призрак Гойи, Призрак Кентервилля, Призрак Лувра… Призрака Оперы нет. Вы уверены, что вы не Призрак Лувра?» Кристина закрыла рот рукой. — «Нет, я абсолютно точно в этом уверен.» «Странно. Но ничего, мы вас запишем. Как вы сказали? Тринадцать лет провели в подземелье Оперы Популер?» «Так точно.» — В тебе умирает великий актёр, Эрик, — Кристина попыталась улыбнуться. — «И как, что вы скажете по поводу этого всего?» — Эрик в наигранном удивлении обернулся по сторонам. — «Чего всего?» «Ну, того, что вы натворили.» «А, это…» Эрик посмотрел на Кристину. — «Ну, если честно, я счастлив уйти вот так», — тихо сказал он, словно его слова предназначались ей одной. — «Я кое-что понял. Только, боюсь, слишком поздно…» Кристина истерично хохотнула. В её глазах стояли слёзы. — «Ага», — Эрик снова изобразил гнусавый акцент. — «Так как вы умерли? Вы сказали, что вы сгорели?» «Не совсем так.», — Эрик убрал руки за спину и шаркнул ногой. «Триста килограмм пороха. Бум.» — Эрик… — сдавленно произнесла Кристина. Слёзы душили её горло. Эрик поднёс палец к губам, будто бы приказывая ей молчать. — «Но сейчас вы чувствуете себя лучше?», — вопрошал Эрик за клерка. — «Намного лучше», — отвечал Эрик за себя. «Только вот…» «Только что?» «Только вот руку оторвало.» Эрик помахал левой рукой в воздухе. Кристина снова закрыла рот рукой, не в силах сдерживать рыдания. — «Какой руки у вас не хватает?» «Правой.» «Боюсь, у нас для вас плохие новости. У нас остались только левые. Вам подойдет вторая левая рука?» Эрик шаркнул ногой. — «Придется переучиваться играть на фортепиано… Но, если подумать, обе левые — лучше чем ничего…» «Верно подмечено!» Эрик снял маску. Он поднял руку вверх и посмотрел на Кристину сквозь растопыренные пальцы. — Прощай, Кристина. Кристина кивнула. По её щекам катились предательские слёзы. «Я прощаю», не сказала Кристина. «Может, когда-нибудь я ещё сыграю тебе «Ярмарку Скарборо», не сказал Эрик. «Если научусь играть двумя левыми руками.» — Отойдите все отсюда! Расступитесь, дайте им пройти! — Пьянджи! С ней Пьянджи! Один из жандармов схватил Кристину за руку и поволок прочь от забора. Второй подхватил под руки несчастного Пьянджи, который выглядел так, будто был готов потерять сознание в любую секунду. Перед «Опера Популер» собралась целая толпа зевак. Новость о предстоящей катастрофе донеслась до всех: от графов до детей бедняков, и люди налипли на забор, словно виноградные гроздья. Кристина подняла глаза на фасад театра. Величественный, некогда призванный вызывать в людях восторг, а не леденящий ужас — теперь он стоял, похожий на заброшенное корабельное судно, готовящееся к уничтожению. — Смотрите, вон там! Прогремел взрыв, и фасад театра разлетелся на тысячи полыхающих кусков.

***

Лакей помог погрузить Кристине в карету её единственный чемодан. — У меня тут ещё коробка есть, — раздался взволнованный голос Мэг Жири. — Я схожу за ней, — отозвался Гастон. — Ты самый лучший, — чмокнула его в щёку Мэг. Кристина вдохнула грудью тёплый, летний воздух. — Посылка для виконта де Шаньи, — пискнула служанка, впихивая Гастону в руки какой-то тяжёлый конверт. — Я не виконт, — тут же отозвался Гастон. — Естественно, — презрительно хмыкнула служанка, окидывая Гастона подозрительным взглядом. Кристина разгладила руками своё платье и накинула на плечи дорожную накидку. Предстояло много-много часов трястись в экипаже по просёлочным дорогам, но в компании Гастона и Мэг скучать точно не придётся. — А сам виконт, кстати, запаздывает, — заметил Гастон. — Может, передумал покидать родной Париж? Едва Гастон это сказал, двери дома де Шаньи в очередной раз распахнулись, и на пороге показалась фигурка, одетая в синий камзол с дорожным плащом поверх него. Заметно прихрамывая, человек осторожно спускался по мраморной лестнице, опираясь на деревянную трость с металлическим наконечником. Кристина подбежала к нему, и виконт де Шаньи смог опереться на её плечо. Едва они достигли кареты, как Мэг невольно вскрикнула и отвернулась, а Гастон смерил Рауля оценивающим взглядом. — Нда, долго я к тебе привыкать ещё буду, — щёлкнул языком писатель. — Всё так плохо? — спросил Рауль. Конечно, он сам знал, насколько все было плохо: несколько дней подряд виконт не отлипал от зеркала. Гастон оглядел его левую половину лица: огонь полностью изуродовал его щёку, задев собой нос, глазницу и уголок рта. — Но терпимо, — соврал Гастон. — Будет, конечно, лучше, если ты обмотаешься шарфом или наденешь на голову бумажный пакет… Рауль де Шаньи слабо улыбнулся. — Не слушай их, — Кристина осторожно помогла ему забраться в карету и взяла в руки его трость. — Кое у кого всегда были проблемы с чувством юмора. — Но уж точно же не у тебя, — усмехнулся Гастон. Кристина показала ему язык. Просёлочные дороги Франции бежали быстро-быстро. Позади оставался Париж, а впереди были Сомюр, Шинон, Бурже, Блуа. — Тебе, кстати, посылка, — Гастон вдруг вспомнил о конверте. — Мне? — удивился Рауль и взял увесистый конверт в руки. Кристина украдкой наблюдала за его лицом. Так же, как и всем, ей было сложно привыкнуть к новой внешности виконта, но Кристина изо всех сил старалась. — Кристина, здесь твоё имя, — Рауль протянул ей конверт, но не разжал руки, словно сомневаясь в его содержании. Кристина осторожно взяла конверт в руки и надорвала бумагу. Внутри было что-то вроде папки в кожаном переплете. Открыв её, Кристина увидела шесть или семь листов бумаги. — Что там? — Рауль тут же напрягся. На титульном листе значилось: «Торжествующий Дон Жуан. Акт IV. Голгофа». Кристина закусила руку, но всё равно не смогла сдержать слёз. Конец оперы был переписан. В финальной сцене, Дон Жуан раскаивается в содеянном и отпускает Аминту. Он добровольно входит в горящий дом и остаётся в нем. Аминта уезжает в Италию с молодым сыном Дона Пазарино. Кристина взяла Рауля де Шаньи за руку. Впереди была Сардиния.