Почетное место. Тропы непройденные

Пустые, немигающие глазницы архивариуса смотрят на нас так, будто он отродясь не слышал общей речи. Он по-собачьи склоняет голову чуть набок, а затем указывает своей янтарно-медовой призрачной рукой на второй этаж библиотеки. — Всего-то? — спрашивает Сказочник. Он упирает руки в бока и окидывает духа таким взглядом, будто не знает, куда бы ударить побольнее. — Как могут столь опасны чары храниться без должного надзора?! Негодование моего брата, учителя и отца видно, должно быть, за версту. Он продолжает: — Сии заклинания не города сравнять с землею могут, и не царства! Весь мир! Весь мир пасть может от халатности твоей. — Весь мир уже пал, просто этого уже никто не помнит. — Голос духа ровный и гладкий, как тающее масло. Если бы он мог пожать своими бестелесными плечами, он бы это сделал. — Цепи, что оберегали заклинания времени, лопнули с созданием Завесы, как и всё, что нас окружает. Я могу вам как-то еще помочь, друзья? Каменные ступеньки ведут нас к полукруглой библиотеке, резные книжные шкафы которой либо болезненно скрипят под собственным весом, либо, подобно пьяницам, склоняются, боком опираясь на своих соседей. Высокие, короткие, узкие или широкие — все они, с вываленными на пол книгами и свитками, с полупустыми или разломанными полками, наводят на мысли о жертвах чудовищной резни. Стена, сохранившаяся лишь отдельными обгрызанными кусками, рассыпается на каменные крошки ещё со времен, когда Солас похитил тело Каллидаса. Даже у пары скелетов на полу, лежащих крест-накрест в позе, которая может говорить как о пламенной страсти, так и о жестоком убийстве, не такой удручающий вид. В Перекрестке жива магия, но само место — склеп самого себя. Я понимаю его лучше, чем хотелось бы. Сказочник меняет один шкаф за другим, вытаскивая по тяжелому фолианту и затем швыряя его за спину, к общей куче. Поглядывая, как бы не попасть под раздачу, я подбираюсь к свалке утраченного знания. “Влияние перемещений во времени на поток Тени”, “Эффект древа событий”, “Эпохи, которых не было”. — Ай! “Конфликтующие реальности” больно попадают уголком прямо в темечко. Сказочник резко разворачивается на каблуках и обвинительно тычет в меня пальцем. — И это меньшее, что ты заслуживаешь! — Брызги его слюны не долетают до меня не потому что их мало. — Подумать только! Удар твой в спину под стать предательству отца! Воспользоваться моим проклятьем для выгоды своей, вот уж чего я от тебя никак не ожидал! Я нашла для него и воды кувшин, и ужин, и раздобыла и крышу на ночь. А в обмен, будто жизнь меня ничему не научила, загадала у него еще одно, но последнее желание. — Десять лет! Всего десять лет! Я не прошу вернуть меня на эпоху назад. Я не прошу, будь он неладен, перенести меня к отцу, когда он ткал Завесу. Я всего лишь хочу назад мои десять лет! Я говорю, у них не было права скрывать от меня правду. У них не было права распоряжаться моей жизнью, как игральной фигурой. Я говорю: — Если я могу это исправить, то я это сделаю. Мне просто нужна твоя помощь. Сказочник роняет фолиант, который ударяется о пыльный камень с глухим стуком. Сказочник, мой бедный, любимый Сказочник закрывает глаза обеими руками. Он шмыгает. Вытирает глаза, и снова шмыгает. Между всхлипами, он говорит: — Взглянула б на себя. В какой момент ты приняла в наследство гордыню Фен’Харела, его всю глупость и тягу к нанесению ран любимым людям? На мои попытки обнять его он отталкивает меня локтями, как капризный ребенок. Он поворачивается ко мне спиной, стягивает с головы шляпу и вытирает лицо её фетровыми полями цвета пыльного пурпура. — Две тысячи лет, — говорит он мне через плечо. — Наше знакомство было лучшим событием в моей жизни после того, как Солас… Я был ничем, понимаешь? Ты знаешь, каково это быть ничем? А каково скитаться демоном, узником собственного гнева? Он оборачивается и садится передо мной на одно колено. Он берет мои руки в свои, дрожащие, и говорит: — Ты знаешь, каково было после этого вновь стать кому-то Первым? Его заплаканные глаза, полные любви, некогда принадлежали вдовцу из орлейской глуши. Сердце, которое болит у меня в груди, некогда принадлежало девочке, с которой я росла. — Нет, не знаю. Но я знаю, что десять лет назад я была счастливее, чем сейчас. *** Розали упирается, и потому тащить её к конюшне приходится силой. — Оставь меня! — визжит она, всерьез перепугавшись моей решительности. — Оставь! Я не хочу в твои дурацкие игры! Оставь меня одну! Моя ладонь взмокла от усилий, и Розали наконец выдергивает свою руку и тут же прижимает её к своей груди. Её большущие серые глаза распахнуты от страха, будто до неё тут же доходит, что я накинусь на неё с тумаками за неповиновение. Я расставляю события и даты. Пожалуй, да, в десять лет я была известной драчуньей, но это же не значит, что я бросалась как бешеная псина на кого попало! Ох, и чью шкуру я тут пытаюсь спасти? — Знаешь что, вот и оставайся тут посреди двора! Тебя найдет Тодд с ребятами, и они начнут приставать, и никого не будет рядом, чтобы тебя защитить! А я сама пойду к дядюшке Цианану, и он меня прокатает на инквизиторском олене! Уловка грязная, но работает. Я прошу её остаться у входа в конюшню и не подходить, пока я её не позову, а сама вбегаю внутрь. Дядюшка Цианан звенит молотком в пристроенной кузнице, где он обычно мастерит подковы. Он работает с несвойственным ему сосредоточенным выражением, и я не успеваю вовремя прикусить язык за зубами. Я говорю: — Глоток крепкого излечит вашу кислую мину, дядюшка. Он поднимает на меня еще менее привычный для него холодный, недружелюбный взгляд. Его губы сжаты в прямую линию в таком недовольстве, что я на миг теряюсь и забываю, зачем я пришла к нему. А затем прикидываю события в голове еще раз. Сказочник перебросил меня за пару недель до того, как Солас объявил войну в первый раз. Мой божественный отец, должно быть, каждое сновидение требует у жреца своего ненаглядного ребенка. — Не больно ли много болтаешь для малявки? — спрашивает он между ударами молотка. — Молоток тяжелый, может и выскользнуть. Подтянуть стул и сесть, закинув ногу на ногу? Прислониться к стене, сложив руки? Я хочу выглядеть как можно серьезнее и взрослее для такого разговора, но, Бездна меня раздери, как десятилетний ребенок может впечатлить жреца Фен’Харела? Я прислоняюсь рукой к стене, загораживая перед ним проход, даром что он сможет меня легко обойти. Я перехожу на полушепот: — Неужели молоток не побоится попасть в щенка Ужасного Волка? Он застывает с рукой, поднятой над рабочим столом, мгновенно, словно от чар, и даже не моргает какое-то время. Осторожно оборачивается по сторонам и, убедившись, что никого рядом нет, говорит: — Это что за дурь ты тут несешь? — Это, — говорю я и тыкаю ему пальцем в грудь, указывая на флягу, которую он носил с собой и днем и ночью, — магия Источника Скорби, которую вы по крупице восстанавливали все годы работы в Скайхолде. — Это, — говорю я и указываю в сторону дверного проема в конюшню, у которого топчется Розали, ожидающая моего сигнала, — ребенок, которому вы хотите дать чужой дом далеко на севере. — А это, — говорю я и указываю на себя большим пальцем, — девчонка, которую придется отравить той же магией, но незавершенной, потому что, во-первых, ваш обман раскроется, а во-вторых, вы не успеете закончить заклинание. Скажем так, у этой девчонки резко проснулся дар провидения, и вы будете жалеть о том, что напоили Розали магией до тех самых пор, пока не убьетесь вином, приправленным красным лириумом. И пока ему в голову не пришло, что он может меня мгновенно парализовать, чтобы залить мне в горло его источник скорби, я говорю: — И если вы сейчас попытаетесь что-то сделать, то имейте в виду: кровь у меня ну очень заряжена магией. *** Мы сидим в кабинете — я, леди Лавеллан и её муж. Между нами — письменный стол, а на нем — записка, которая вернула её из Хайевера так быстро, что я, грешным делом, заподозревала, что и она не чурается использовать элувианы для мгновенных перемещений. На записке — ровно два слова. “Розалина знает”. Госпожа Шартер отправила её вороном, но только после того, как мне “помогла” сестра Реджина, шпионившая за мной в приюте. — Розалина. Знает. Что? — спрашивает Леди-Инквизитор, сопровождая каждое слово стуком пальца по дубу стола. — Вы прекрасно знаете что. Сэр Каллен стоит по правую руку от нее, сложив руки на груди. Он то и дело окидывает меня взглядом: то взглянет на мой нос, то на брови, то на глаза, то на руки. Ищет во мне черты своей любимой супруги, и, должно быть, взвешивает, к которой из яблонь моё яблоко упало ближе. Леди Лавеллан тоже молчит. Её взгляд скользит с одного слова записки к другому, и наконец, она говорит привычным приказным, инквизиторским тоном: — Сколько он тебе рассказал? Говори. — Леди-Инквизитор, вы когда-нибудь слышали о магии времени? Проходит несколько мгновений, прежде чем смысл слов, по-видимому, пускает корни в ее памяти. — Слышала. Я слышала также, что совершение подобных скачков, во-первых, чрезвычайно опасно, а во-вторых, такие заклинания под руку лишь единицам. Не вынуждай вытягивать из тебя каждое слово, Лина. Выкладывай всё сразу, либо мне придется сменить обстановку нашей беседы. Я надеюсь, ты понимаешь. Еще как. Я говорю: — Я совершила этот скачок из десятилетнего будущего. Вы несколько лет как мертвы — вас кончала метка Силейз, якорь, что перешел вам во время взрыва. Солас с вашей подачи сдан в рабство Империуму. Я тоже, Леди-Инквизитор, уже мертва, но еще дольше чем вы. Морщинка между её насупленными бровями становится чуть глубже, но в остальном её выражение не меняется ни капли. Я продолжаю: — Вы проткнете меня насквозь своим посохом, ваша милость, но к тому времени я буду уже пару месяцев как мертва. Меня убьет ваш бывший возлюбленный и мой кровный отец, когда мне стукнет четырнадцать. А затем он же поднимет меня, чтобы я не дала вам помешать ему. Мой взгляд невольно падает на мои крошечные руки. Я перенеслась в свое тело, в тело десятилетней девочки, и когда я открываю рот, чтобы что-то сказать, я слышу остатки детского лепета в своем голосе. Мне десять, но я уже прожила две трети своей жизни. Я говорю: — Моя смерть… Он сделает это намеренно. Это будет частью важного ритуала. Он уже ищет меня, ваша милость. Прямо сейчас. В эту минуту. Проклятье. Почему мои слова звучат так, будто я прошу её о помощи? Сэр Резерфорд покидает свое место и подходит к дверям на балкон. Он опирается рукой о раму и выдыхает под нос: — Бездна его разрази. Леди Лавеллан чуть поворачивает голову в его сторону, но не позволяет себе отводить от меня взгляд. Наконец, она делает глубокий вдох и говорит: — Если наш враг хладнокровен, нам нужно быть хладнокровнее. Я невольно прыскаю смехом. — О, не беспокойтесь на этот счет, ваша милость. По хладнокровию вы уступите ему лишь незначительно. Она изучает мое выражение, должно быть, пытаясь угадать, что именно я имею в виду, а затем говорит: — Этим, Лина, я собиралась спросить… Не принимай это на свой счет, но если мы убьем тебя сейчас, насколько эту спутает его планы? Рука сэра Резерфорда тяжело бьет по тонкой раме, раздается треск и звон стекла, а затем всё резко заливается естественным, белым светом. Одной из разноцветных мозаичных панелей больше нет, зато прибывает порыв холодного ветра, тревожащий зашелестевшие бумаги на столе и в шкафу кабинета. — Проклятье, Эллана! — рычит сэр Резерфорд, развернувшись к нам. — Ты в своем уме? Леди Лавеллан ударяет кулаком по подлокотнику кресла и, полувысунувшись из-за спинки, впервые за весь допрос отворачивается от меня, но не настолько чтобы потерять из поля зрения. — Каллен, не лезь! Не глядя ни на него, ни на меня конкретно, она продолжает: — Позволь мне разобраться с этим самой, хорошо? Я рискнула своей репутацией, поддавшись на уговоры Лелианы, и я должна знать, если я этим еще и поставила под удар весь Тедас! И Создателя ради, что тебе сделало это стекло? Без желчи, из чистого любопытства, я спрашиваю: — Не принимайте это на свой счет, но… вам правда всё равно, что при этом умерла я, ваш первенец и единственная дочь? Я понимаю, репутация, трон Инквизитора, власть и влияние, спасение мира — это всё правда важно, но, будь я неладна, когда вы увидите… увидели меня мертвой, вы ведь даже заплакали, если не сказать заревели. Леди Лавеллан встает с кресла и расстегнув верхние застежки бурого дублета, принимается отмерять шагами комнату. Расхаживая где-то там, за моей спиной, она говорит: — Но ведь ничего этого не будет, теперь когда ты так услужливо вернулась в прошлое, чтобы нас об этом предупредить? И ты не ответила на вопрос. Насколько мы спутаем ему карты, если убьем тебя прямо сейчас? По этой тропе я еще не ступала, но то ли давно перестав опасаться смерти, то ли из-за желания покончить со всем этим поскорее, я отвечаю: — Он говорил, что ему либо придется пустить в расход своих последователей, либо умереть самому. Я — всего лишь удобное решение его проблемы, ваша милость, а не единственное. Она стоит за моей спиной, и, может, я выдаю желаемое за действительное, но я слышу, как она выдыхает… с облегчением? Только когда она продолжает расхаживать от стены к стене, я замечаю, что она останавливалась, чтобы выслушать мой ответ. Из-за спины доносится новый вопрос: — Как я тебя потеряла? В твоем будущем. Как ты попала к нему? — О, вы не потеряли меня, леди Лавеллан! Вы сдали меня. Вы изгнали меня за преступление, которого я не совершала, хотя прекрасно знали, кем был настоящий убийца. Вы оболгали меня здесь, в Скайхолде, разыграли суд, и всё ради того, чтобы прикрыть свой зад! — Я бы ни за что не избавилась от тебя просто так, — возмущается она. — Зачем мне было… Нотки обиды в её голосе звучат так оскорбительно, что я не сдерживаюсь. Я вскакиваю со стула и ненамеренно сшибаю его. — Затем, что вы сплавили меня бандитам Сэры, даже не задумываясь, что среди её головорезов могут затеряться охочие до маленьких девок! А когда я сбежала от неё, вы развесили плакаты о моей поимке, опять-таки, натравив на меня демоны знают кого! В своих попытках удержать меня на поводке, вы не боялись меня покалечить, потому что для вас действительно власть и Солас были важнее! — Не смей обвинять меня в деяниях, которых я не совершала! — Вот значит как вы заговорили? Между нами вырастает фигура Каллена, настолько огромная, что загораживает леди Лавеллан с головы до ног. — Прекратите! Обе! Ваш крик дошел уже до Великого Собора! Лина, я не думаю, что ты пришла сюда только чтобы поскандалить! Эллана, если тебе дорога репутация, держи себя в руках! Молчание длится не больше пары ударов сердца. Силясь удержать силу голоса в узде, Леди-Инквизитор цепляется за рукав мужа, отвечает: — Нужно допросить её как следует! Если она лжет, то Солас снова играет с нами, а мы ведемся, как малые дети! Я знаю, что должна вести себя мудро. Я, в конце концов, наученная жизнью и даже смертью. Я может, и в теле десятилетней девочки, но воспоминания у меня взрослой девушки. Наверное, из-за воспоминаний я и не удерживаю язык за зубами: — А не надо было разводить перед ним ноги, ваша милость! Леди Лавеллан рывком отталкивает мужа, хватает меня за воротник и бьет по лицу. Я, несомненно равный противник победительнице Корифея, ударяю её со всей силы в живот, и когда высвобождаюсь, начинаю посыпать ее чередой быстрых ударов кулаками снизу, как меня учил Аснаам. Эти удары как не впечатляли Аснаама, так и не впечатляют её, даром что причиняют дискомфорт. — Да что за демон в вас вселился? — восклицает сэр Резрефорд и, схватив меня сзади за подмышки, отрывает от земли и уволакивает от Леди-Инквизитора. Мои ноги месят воздух в поисках опоры и беспорядочно колотят пятками по его ногам, а руки тянутся ударами к ненаглядной матушке. — Да успокойся же ты, маленькая бестия! Леди Лавеллан придерживает живот и, переводя дыхание, процеживает сквозь зубы: — В темнице ты одумаешься быстрее! — Думаешь, я испугалась? Ты уже отправляла меня в темницу, так что придумай что-нибудь поновее! Вдруг вся комната идет кругом, и я оказываюсь лицом к стене: это сэр Резерфорд крутанул меня в воздухе. — Никакой темницы! — объявляет он так громко, что эхо его голоса возвращается с дворовых стен. — Эллана, — гораздо спокойнее продолжает он, — это прекращается сейчас же! Мы удочеряем Лину, хочешь ты того или нет. Что? — Ты в своем уме? Ты видел, что она сейчас сделала? А если она навредит Диармейду? — Будь женщиной уже наконец! Раз родила девчонку, то и неси за неё ответственность! И не надо мне заливать, что вы в клане перекладываете воспитание на постороннюю няню. Если её кровь действительно необходима Соласу, то тем более нужно её оберегать не менее надежно, чем мы оберегаем Диармэйда! — Каллен, — говорит она уравновешенным тоном, — поставь её на место и давай всё обсудим. Меня действительно можно и поставить на место — плечи уже затекают. Сэр Резерфорд опускает меня и, мягко оттолкнув в сторону от своей супруги, отвечает: — Здесь нечего обсуждать. Я уже услышал достаточно. Я сейчас же покину этот кабинет и во всеуслышание объявляю в приюте, что мы забираем Лину. Делай, что хочешь. Леди Лавеллан обессиленно опускается прямо на пол. — Каллен, — хрипит она, глядя куда-то вниз, — возобновятся слухи. Меня лишат титула, и тогда я уже не смогу бороться с Соласом. — Извини за откровенность, но пока ты больше борешься с вашим общим ребенком, чем с ним самим! Раздается какой-то писклявый звук, будто где-то в комнате затерялся котенок, и лишь когда сэр Резерфорд направляется к своей супруге, чтобы поднять её, до меня доходит, что это леди Лавеллан пытается давить на жалость. — Не трогай меня! — отталкивает она мужа и, со второй попытки, поднимается на ноги сама. Её лицо красное и мокрое от слёз. Она вытирает глаза рукавом и начинает собирать с пола письма и свитки, сдутые сквозняком. — Мор на ваши головы! Знала бы, что ты вот так предашь меня ради каких-то твоих церковных убеждений — додушила бы её еще в колыбели! Мои глаза увидели пощечину. Мои уши услышали пощечину. Но то, что сэр Резерфорд ударил свою жену, отложилось в моей голове спустя добрую минуту. — Признай уже перед собой, что ты переспала с ним, и прекрати винить в этом всех подряд! Не Лина виновата в том, что ты полезла к нему в постель! Не Тревельянский отпрыск, который обивает все пороги Великого Собора, чтобы сместить тебя! Проклятье, да даже не Солас, по твоим же рассказам! Ты знала, что он собирался сделать, и тебя это всё равно не удержало! Наступает такая тишина, что даже дыхание кажется непростительно громким. Во дворе тихо, будто все замерли в надежде подслушать, что за крики тревожат кабинет Инквизитора. Наконец, сэр Резерфорд, глядя в пол, подает голос: — Извини. Не сдержался. Эллана… — он тянет к ней руку, но она мгновенно отстраняется вне его досягаемости. Леди-Инквизитор подбирает вновь выпавшие бумаги и, пряча взгляд от нас обоих и демонстративно обходя стороной своего мужа, усаживается за стол. — Будет вам удочерение, — говорит она на удивление без капли желчи в голосе. — Пошли кого-нибудь узнать, что от нас для этого требуется. Поручи высвободить спальню под неё. И пусть Виолетта снимет мерки с неё и до завтра сошьет ей что-нибудь на смену этому тряпью. А теперь оставьте меня. Пожалуйста. Мы с сэром Резерфордом почти открываем дверь, когда она зовет: — Лина. Я оборачиваюсь. — Мой муж волен играть в заботливого отца сколько ему заблагорассудится, но для тебя я… — Я помню. Для меня вы — по-прежнему Леди-Инквизитор. Я и не мечтала это изменить, вернувшись на десять лет назад.