Почетное место. Тропы непройденные

Мы в Неварре, снова. На этот раз — после войны, пока моя семья ещё целая: мой дражайший отец еще не приговорен к бессрочному рабству в Тевинтере, а моя матушка еще только готовит этот самый приговор. К тевинтерской границе стекаются целые стайки людей, побросавших свои дома в преддверии войны. В постоялых дворах не протолкнуться, и мы сторговываемся на том, что нам позволят пользоваться умывальником и нужником, но ночевать нам придется в собственном дилижансе, который не смогли протолкнуть в сарай из-за по-гномьи приземистых стропил. Ужинать приходится за одним столом с незнакомцами, людьми. Они похлебывают суп, не слишком умело скрывая свои косые взгляды в нашу сторону, будто острота наших ушей заразна, и еще чуть-чуть и они встанут из-за стола уже не людьми, а нашими родичами. Ну то есть как сказать, нашими. Я разминаю правую кисть руки, оттопыриваю пальцы и затем сжимаю ладонь в кулак. Внутреннюю ладонь пересекают дуги, под которыми проглядывают сиреневые и розовые переплетения кровеносных сосудов. Напротив меня, Сказочник подносит ложку к губам и, за миг перед тем, как опрокинуть её содержимое внутрь, бормочет: — Нет. Соседи-люди чуть оборачиваются в нашу сторону, бросают мимолетнейший взгляд, и продолжают уплетать ужин. — Но я же ничего не… — Нет. Ранее, Сказочник мог проявить строгость ко мне, и я ненавидела его каждое мгновение, но его голос никогда не звучал так решительно, непоколебимо и железно. Трудно сказать, в чем дело: в теме, о которой он не говорит, или в его последней одежке. — Но мне правда не нравится наряд, который ты для меня выбрал. — Это дар. Относись к нему с достойным уважением. Соседи бросают в нашу сторону новую череду озадаченных взглядов, торопливо соскребывают остатки овощной похлебки со дна, а затем, кивнув друг другу, покидают наш стол. Когда они оказываются достаточно далеко, я склоняюсь к Сказочнику и говорю вполголоса: — Я о нем не просила. Трактирный мальчишка забирает пустые тарелки, и тут же кто-то занимает свободное место. Наблюдая за ним краем глаза, я вижу только высокую фигуру и по-солдатски резкую манеру держаться, а слышу звон металла. Солдат или наемник. Через миг его приятель выдвигает стул напротив, рядом со Сказочником. Опора подо мной тонет куда-то вниз, в неведомое болото. На кирасе второго солдата накидка со знаменем Инквизиции. Я впиваюсь взглядом в тарелку перед собой, будто туда кто-то выронил крупицы золота. Инквизиция. Здесь, в Неварре. Впрочем, официально я мертва, а значит и Леди-Инквизитору незачем отправлять по моему следу своих гончих, даже если бы в моей филактерии осталась кровь, и даже если бы она сработала на мне. Мы — всего лишь бродячие артисты, а значит мне бояться нечего. Я бегло оглядываю их, будто из простого любопытства. И тут же сталкиваюсь взглядом со своим соседом. Он оглядывает мое лицо и хмурится, как когда пытаются что-то вспомнить, и, если честно, навряд ли мое выражение отличается. Это молодой мужчина, широкий в плечах, светлый, с небольшой горбинкой на носу и большими темными глазами. Я его точно видела, но почему он тоже будто узнает меня, если я в теле… — Розали? — спрашивает он и раскрывает свои и без того большие глаза еще шире. Он косо выдвигается со стулом так, что садится вполоборота ко мне, а я все ещё не могу вспомнить его. Я знаю его, он знает Розали. Нам с Розали грубо по пятнадцать, а этому мужчине — на вид, может, двадцать с небольшим. Я считаю и вспоминаю. Я стою в цепях во дворе Скайхолда. Холодный утренний ветер хлопает знаменами. Толстуха Луиза, моя любимая Толстушка Луиза, ревет в свою тряпичную косынку, задыхаясь от собственного плача. Недалеко от телеги собрались ребята: противная троица из Адель, Симоны и Риты, и пара забияк, Эднан и Ривз. Они ничегошеньки не знают о том, что весь фарс с осуждением — очередной ход в игре, которую вела Леди-Инквизитор, чтобы держать меня на поводке и одновременно удержаться на троне. Они — молодые и доверчивые и глупые и наивные. Но разве я не была такой же? — Розали… это и правда ты? Этого некто среди них нет, потому что когда меня изгнали из Скайхолда, он бы уже должен был быть совершеннолетним. Я считаю и вспоминаю. Мы стоим на стене, я и Аснаам. Этот рогатый старик бьет меня палкой по пальцам и без конца бранит, потому что я неправильно держу шест. Он злит меня специально, потому что, говорит, раз я лезу в драки злой, то и должна учиться драться тоже злой. Когда он заносит удар по ногам я неудачно отступаю, спотыкаюсь на месте и унизительно падаю лбом в пыльный камень. Боль дикая, но снизу доносится гогот ребят, и я запрещаю себе радовать их своими слезами. Это хорошее время. Невиль жив, Розали жива, я жива. Дядюшка Цианан ещё жив и просто конюший. Я очень люблю своих родителей, потому что они еще мертвы. Хорошее время. — Розали, как ты… Но мы все думали… Когда я была мелкой соплей, этот некто был бы как раз в возрасте приютских ребят постарше. Я считаю и вспоминаю. Считаю и вспоминаю. Тодд, мать его, Рэдли? Я говорю: — Привет? Тодд соскакивает с места так, что его стул с грохотом падает на спинку, и весь зал на миг замолкает. Тодд практически силой поднимает меня с места и хватает в свои солдатские объятия. — Розали! Другие гости заведения понемногу теряют к нам интерес и возвращаются к своим занятиям. Сказочник поднимает на нас вопросительный взгляд, и я как могу стараюсь дать ему понять взглядом, что я контролирую ситуацию. По крайней мере, я хочу в это верить. Я едва касаюсь его кирасы в ответном объятии, как Тодд отталкивает меня, но хватки не ослабляет. Он рассматривает меня с головы до ног, а я… А я не знаю, что сказать. Да и должна ли я что-то говорить? Розали была нема как рыба. — Привет, — выдавливаю я. У меня в горле ком с длинными иглами. — Как… где ты была все это время? Мы думали, с тобой что-то случилось или тебя кто-то… похитил. Тут он переводит подозрительный взгляд на Сказочника, а я не знаю, что сказать ему, ложь или правду. Да, он был одним из самых мерзких ребят, который не чурался издеваться над детьми гораздо младше себя, но мы с ним росли под одной крышей, ели одинаковый ужин, и воспитывались одними людьми. Леди-Инквизитор ответственна за то, что он рос без родителей. У нас так много общего, что в каком-то смысле он мне больше брат, чем Сказочник. Наконец, я говорю: — Я тогда просто сбежала. — Но почему? Я пожимаю плечами. — Мне было очень одиноко. Мы наконец садимся. Я ему представляю Сказочника, говорю, что он подобрал меня после войны, и мы путешествуем вместе. Говорю, что в жаровне конфликта с эльфами я оказалась по глупости, потому что после побега села на хвост не тем родичам. Он так резко накрывает мою ладонь своей, большой и латной, что я вздрагиваю. Он смотрит мне прямо в глаза и говорит: — Пошли. Собирай вещи. Мы сейчас сопровождаем эмиссаров, а затем возвращаемся в Скайхолд. Возьмем тебя временно в качестве служанки, я обо всем позабочусь. Я в отряде за капитана, а эти благородки будут только рады новым рабочим рукам. Через месяц, может, полтора, ты будешь дома. Не представляешь, как все будут рады твоему возвращению! Знала бы ты, какой переполох подняла своим побегом! Так бы и огрел тебя по голове за глупость, дуреха ты эдакая, да больно рад тебя видеть! Он больно хлопает меня по плечу, и у меня из глаз прыскают слезы. Розали этого не слышит. Её здесь нет. А меня? Рад ли бы ты был видеть меня, Лину из Скайхолда, убийцу и предательницу Инквизиции? Я говорю: — С тех пор, наверное, многое переменилось. Он хлопает себя по колену. — Не представляешь насколько! Да откуда начать-то? Приюта больше нет. Его закрыли вскоре после… проклятье, да ты ведь этого тоже не застала! Он говорит: — Помнишь свою остроухую сестрицу? Лину? Лину-ослину? Представь, оказалась шпионкой! Понаотравляла кучу гостей Скайхолда, её потом схватили и казнили, уже в Вал-Руайо. Он говорит: — И это ведь уже было уже после… Блин, и Невилля ведь казнили после твоего исчезновения! Продолжительность жизни остроухих воспитанников нашего приюта была незавидно короткой. Конечно, кроме Невилля, Розали и меня росли и другие родичи, но кого отправили в Круг, а кому предложили работу за стенами Скайхолда. Навряд ли кому-то позволили остаться в Скайхолде. Не после меня и Невилля. Я говорю: — Не может быть. — Да, — мрачно подтверждает Тодд. — Оказалось, он к “волкам” примкнул. Тяжело было. Помню, тогда собрали детей, для казни, чтобы неповадно было предавать Инквизицию, но дети-то что? Мелкие, оправились быстро. А вот сестрам церковным было тяжко. Они ж его растили, Невилля этого. А мне это даже как-то и не пришло в голову. И это после того, как они уже потеряли Розали. Бедная сестра Сесиль пережила больше детей, чем заслуживает любая мать. А потом “казнили” и меня. — А Лина, — говорю я, — она тоже к “волкам” примкнула? — Если честно, никто так и не понял, — говорит Тодд и чешет затылок. — Мнения разделились. Кто-то утверждал, что когда она спуталась с рогатыми — помнишь, она у них драться училась? — её завербовали, и она выполняла приказ. Ещё ходили слухи про “волков” и бардов, но я им, если честно, не верю. У кома в горле отрастает новая игла. — А те кунари, наемники, они что? — Ну, когда их призвали на допрос, уже после того, как Лину увезли в Вал-Руайо, кто-то из них впал в буйство, но его быстро утихомирили. Наши или свои, не знаю. Меня тогда не было в крепости. Аснаам. Как только представлю, что он винил свое кунарийское прошлое в моей казни, аж сердце хочется вырвать из груди. Но какое у меня есть на это право? Это не мое сердце. Тодд говорит, когда закрыли приют, сестра Сесиль уехала в другую церковь, в Орлей. В Скайхолде осталась только сестра Реджина. — А что другие ребята? Тодд вздыхает и опускает взгляд. Он молчит. Мне это не нравится. — Рита скончалась той весной. Зачахла от какой-то холеры, которая бродила в крепости. Адель уехала в Орлей работать на какую-то важную особу. Симона осталась в крепости. Он добавляет: — Эднан в Скайхолдской темнице. Когда собирали войска против Соласа, он попал под командование какой-то Леонарды, которую одним утром обнаружили с его ножом в затылке. Он пытался сбежать, но его поймали. То ли эта Леонарда шпионила на кого-то, то ли они были тайными любовниками и он её взревновал к кому-то. Он свою вину отрицает. Мутное дело. И никто не расследует, потому что все заняты подсчетом ущерба, который нанес отступник Солас своей деятельностью. — А Ривз? — спрашиваю я. Тодд наконец улыбается, а затем открыто смеется. — Ни за что не поверишь. Вот никто его всерьез не воспринимал, а он оказался сыном разорившейся ветви какого-то древнего рода, и когда его дальняя бездетная и, ох, богатая родня нашла его след в стенах Скайхолда, они тут же забрали его. Понятно, что они больше рисовались перед людьми Верховной Жрицы и демонстрировали свою добродетель. Но всё равно. Дом. Достаток. Семья. Пишет мне в крепость. Ну хоть у кого-то сложилась жизнь. Эта новость дает мне надежду и я, сделав глубокий вдох, спрашиваю: — А Луиза? — Толстушка-то? Хорошо устроилась. Живет в Скайхолде, с чаровницей Дагной. Напару с ней удостоилась большой награды от самой Леди-Инквизитора, потому что смастерила для её сынка какие-то особенные стержни вокруг ног. Хромым он родился, что ли. А теперь он даже может на лошадь сам садиться. Это радует. Это правда радует. Тодд говорит: — Поехали с нами. Все будут рады тебя видеть. Краем глаза я замечаю внимательный взгляд Сказочника. Он сидит неподвижно, как статуя, и ждет. И я бы хотела вернуться в крепость. Нет, правда. Я скучаю по серому камню, по высоким знаменам, по витражному стеклу, которое отражало цветные блики под определенным углом. Я скучаю по неглубоким лужам на короткой щетине зеленой травы, постоянно сырой. Скучаю по историям Толстухи Луизы. Скучаю по конюшне и дурацким советам дядюшки Цианана. Скучаю по дракам с ребятами, которых больше нет. Скучаю по себе, живой и молодой и доверчивой и глупой и наивной. Я говорю: — Нет. Слезы обжигают мои глаза, и я говорю: — Я не могу вернуться. Это невозможно. Я говорю: — Передай всем, особенно Толстухе Луизе, что ты видел меня. И что у меня всё хорошо. И что я скучаю по всем. Но я не вернусь. И как я могу вернуться? Я не мертва и не жива. Я не дух, но и не живое существо. Даже Сказочник не знает, что я именно такое. Да куда там, он не до конца понимает, что он именно такое тоже, хоть и просуществовал тысячи лет в своем подвешенном качестве. Да и потом, там Леди-Инквизитор и Солас, а нашей семье опасно находиться в сборе. Я встаю из-за стола и обнимаю Тодда на прощание. Мы прощаемся и желаем друг другу всего хорошего. Я и Сказочник, чем бы мы ни были, мы — однозначно не те, кем родились, и никогда уже ими не станем.