бананы

***

Минхо от удивления давится своими собственными слюнями, отбирает бутылку и выпивает остаток залпом. Сейчас как никогда хочется, чтобы обычная вода вдруг приобрела градус, не ниже двенадцати точно. В животе что-то шевелится, в груди ухает и дыхание спирает, и Ли кажется, что у него, похоже, проблемы со здоровьем, потому что иначе свои ощущения он описать не может. Надо бы хоть слово в ответ сказать, но в голове не укладывается, как эта неуправляемая белка, не умеющая даже своё тело контролировать, язык и всё остальное, вообще может оказаться хоть как-то связанной с ним. Минхо начинает наивно полагать, что младшему, наверное, показалось, но тот отрицательно мотает головой, будто умея читать мысли. На удивлённо-испуганное выражение лица он поясняет: — Ты это вслух сказал. — а как он понял причину удивления — загадка номер два. — Я как только эту стопку увидел, сразу всё понял. Джисон почти каждый день жалуется, что теряет носки, и всё равно продолжает раскидывать их по комнате. Минхо пытается вникнуть в его слова, но всё ещё слабо соображает, и непонятно уже из-за чего. — Нет, подожди, ты реально такой тупоголовый, что ли? Я думал, Джинён шутил. У старшего сил нет даже возмущаться на неуважительную форму, на отсутствие элементарного «хён» приставкой к их именам, и любые мыслительные процессы завершаются, даже не начавшись. Ну, подумаешь, не заметил — он что, носки его разглядывал что ли? Да и верится в это смутно. Минхо не понимает: то ли он хочет, чтобы это было правдой, то ли нет. Он не замечает, как Хёнджин уходит из гостиной, и как единственным живым существом в комнате остаётся он и одинокая стопка несчастных тряпок (не живая). Заглянувший через приоткрытую дверь Джинён одним своим выражением лица подтверждает все слова Хёнджина. Да, реально тупоголовый. Минхо, считающий себя довольно-таки смелым и прямолинейным, вдруг плавится под любым внимательным взглядом Джисона оставшуюся неделю. Тот вряд ли вообще догадывается об их с Хёнджином разговоре, но смотрит так, будто слышал каждое произнесённое в тот день слово — как будто чего-то ждёт. Проницательный Чан говорит, что младший смотрел так всегда, с самой первой встречи, когда тот, почему-то покрасневший с ног до головы, таял под чужой тяжёлой рукой на плече. Потом, конечно, узнаётся, что это Чонин ему рассказал, но друг продолжает делать вид самого умного друга на свете. Оно, может быть, так и есть, по крайней мере по сравнению с Минхо. Через несколько дней перед глазами начинают мелькать цветные носки. Сначала кажется, что это уже бред высшей степени или шизофрения какая-нибудь, но потом оказывается, что это всего лишь семенящий вокруг Хан, чьи друзья внезапно (ожидаемо) начали проводить всё своё свободное время в их компании. Минхо даже жалко Джисона становится: он почти не общается ни с Чаном, ни с Джинёном, с самим Минхо и подавно, а его друзья предпочитают вести беседы со своими внезапно появившимися соулмейтами. Он ходит постоянно рядом, дёргается от особо сильных порывов ветра и молча жуёт какие-то конфетки, иногда всё же вставляя пару слов в диалог. Когда мелкий решает прийти на танцевальную тренировку, от скуки, не больше (как сказать), он садится в угол помещения, стаскивает с себя кроссовки на высокой шнуровке и увлекается какой-то игрой в телефоне. Минхо сначала смотрит удивлённо: странно его тут видеть, обычно он идёт домой или тусуется в других местах. Потом он свыкается с присутствием необычно тихого парня и увлекается своей тренировкой. На разработку новых движений уходит слишком много времени, и ноющие мышцы наравне с уставшими танцорами просятся домой, но, увлёкшись танцем, Ли не особо замечает ни боли, ни того, что из зала исчезает галдёж, топот и скрипы подошвы об лакированный пол. Помимо тихой фоновой музыки слышатся только негромкие, раздающиеся эхом по всему залу звуки телефонной стрелялки. Помимо них с Джисоном в зале никого. Минхо, сидя на полу и пытаясь привести дыхание в порядок, уже не испытывает ни толики удивления. Ему сейчас, если честно, вообще на всё плевать: на часах одиннадцатый час, за маленькими окошками почти темно, резкий свет фонарей мешает рассмотреть небо. Слышных из открытого окна проезжающих машин становится меньше, кажется, с каждой секундой. Не замечающий ничего Джисон резко поднимает голову, широко вылупив глаза. Уголки губ Минхо непроизвольно ползут вверх, пока эмоции на лице младшего меняются со скоростью света: он сначала испуганно смотрит вперед, прямо на Минхо, потом — по сторонам, будто найдёт что-то интересное в зеркальных стенах. Следом переводит взгляд на настенные часы, сидит секунд пять и резко подрывается на ноги, чем успевает напугать чересчур расслабленного старшего. — Ты чего? — спрашивает Минхо. Он встаёт с пола, идёт к своим вещам и начинает собираться. Ему не впервой оставаться в зале последним, да и быть капитаном танцевальной команды — значит иметь привилегии в виде копии ключей и пароля от ворот школы. Джисон в ответ молчит какое-то время, пока блокирует телефон и пихает в карман огромной, висящей на тощих плечах толстовки, переминается с ноги на ногу и ёжится от прохлады пола. Потом, наконец, соображает в своей голове ответ и выдаёт: — Меня мама убьёт. И смотрит как-то испуганно, будто его мама не женщина, а терминатор ходячий. Минхо борется с порывом сжать руку на груди от разродившегося покалывания в области сердца. — Пошли, провожу тебя. Лучше мама, чем какой-нибудь извращенец, м? Джисон запоздало кивает и торопится обуться. Уже собранный старший опускает взгляд вниз: под потрёпанными кроссовками скрывается жёлтый носок с какими-то узорами, которые не разглядеть в полумраке. На второй ноге носок розовый с цветными полосками сверху, что немало удивляет Минхо, и он допускает мысль, что это модно так теперь, у молодёжи-то (только разница у них всего-то в два года). Улица встречает порывами холодного ветра и слабым освещением придорожных фонарей. Вдалеке слышится громкий бит из чьей-то машины, разбавляемый громкими голосами и пьяным хохотом. В нетрезвой компании Минхо узнаёт парочку знакомых и уже думает пойти поздороваться и, может быть, присоединиться, пока не слышит тихий чих рядом. Забытый Джисон мило потирает маленький носик и забавно трясёт головой, ёжится от холода и продолжает пинать маленькие камешки истоптанной подошвой кроссовки. Мысли о знакомых приходится затолкать куда подальше, и непонятно, хорошо это или нет. — Почему это меня может поймать какой-то извращенец? — тихо, неожиданно спрашивает Хан. Тот самый, который в компании своих друзей неприлично громкий и не умеющий замолчать: Чонин неоднократно жаловался Чану, что у него начинает болеть голова от собственного лучшего друга. — Потому что извращенцы любят таких, как ты. — говорит Минхо. Джисон смотрит удивлённо, не особо понимая, что имеет в виду старший, и тот поясняет: — ну щупленьких таких, милашек с тонкими ногами и маленькими руками. Слова вырываются изо рта сами по себе. Ли даже не успевает задуматься над своим ответом и сейчас борется с порывом треснуть себя по голове чем-нибудь тяжёлым, да посильнее. Хан смотрит смущённо-удивлённо, отводит взгляд, чем невероятно радует (так он не увидит впервые, наверное, покрасневших щёк старшего). Который уже через секунду давится собственными мыслями, когда Джисон тихо, почти шёпотом, спрашивает: — А ты извращенец? И в его голосе столько невинной детской надежды, что Минхо, краснеющий пуще прежнего, действительно начинает чувствовать себя извращенцем. Чонин удивляется, почему Джисона нет с ними в столовой на обеде. Он с самого утра ходит поникший, ничего не верещит на весь университет, что-то высматривает в дисплее телефона и поправляет съезжающие на щиколотки носки. — Они чёрные, Чан! — возмущается Ян и трясёт руками в воздухе. Чан перехватывает его ладони и кладёт на стол, заботливо поглаживая их тыльную сторону большими пальцами. — Он всегда говорил, что в жизни не наденет чёрные носки, даже на собеседование на работу. Это, конечно, уже слишком, но это же Джисон! Люди за соседними столами оборачиваются на его возмущения, что-то ворчат себе под нос, и Чану приходится переместить одну ладонь ему на рот, чтобы прекратить нескончаемый поток слов, состоящий из сплошных возмущений и недовольств. Минхо старается сделать самый безучастный вид и скроллит ленту в твиттере, тупо пялясь мелькающие иконки и не вчитываясь в текст вообще. Джисон сделал то, что сделал бы любой другой нормальный человек (правда драмы с носками Ли не до конца понимает). После слов Хёнджина стало тяжелее, чем раньше. Он был бы, наверное, счастлив просто признать в надоедливой белке своего соулмейта, но что-то внутри (что называется упёртость) мешало, и лучше бы засунуть ему все эти чувства подальше и попробовать завязать с ним хотя бы дружбу, даже несмотря на то, что неуклюжий Джисон может случайно переломать ему все кости в теле. Минхо пытался разобраться в этих своих непонятных чувствах всю ночь. Ломал голову, не спал и прибежал к помощи лучшего жестяного друга со вкусным содержимым. Теперь голова ломалась и без его помощи, и лучше бы причина была в похмелье. Вчера он просто промолчал. Джисон не смотрел на него, хватался за уши, верно горящие от смущения, ждал ответа, но услышал в ответ только тяжёлый вздох, случайно вырвавшийся у Минхо. Когда младший не заметил машину на дороге и Ли пришлось схватить его за руку, чтобы оттащить с дороги, ледяные пальцы в его ладони дрожали. — Ты же знаешь, что с ним произошло, да? — говорит вечером Джинён. Они сидят на диване в их общей гостиной, смотрят-не смотрят какой-то музыкальный канал. Минхо лениво поворачивает голову в сторону друга. Джинён всегда всё знает, и непонятно почему: то ли дофига проницательный, то ли информатор из него хороший. Это уже не удивляет. — Откуда знаешь? — Ли не видит смысла отрицать. Поэтому просто откидывает голову на спинку дивана и смотрит устало. — Я попросил его дождаться конца тренировки и отдать тебе ключ. Ты мне его вчера давал. И точно, думает Минхо, давал. И вчера зал закрывал этими ключами, и Джисона поздно ночью домой провожал, стал свидетелем руганей родительницы и извинялся за него, мол, это он виноват. Виноватым и остался, но как-то наплевать вообще, более важно то, что перед Ханом он провинился намного больше. — Так что? — выжидающе смотрит Пак и уменьшает звук на телевизоре. Какая-то надоедливая девичья группа скачет по сцене в музыкальном клипе. У одной из участниц розовые носки в белый горошек под массивными кроссовками. Иронично. Минхо рассказывает Джинёну весь их вчерашний разговор, упоминает, что лучше бы всё-таки пошёл к приятелям, но потом осекается и думает, что нет, не лучше. Пак молчит сначала, слушает, что-то переваривает у себя в голове, прикидывает и спрашивает так же внезапно, как Джисон вчера: — А ты? Ты извращенец? — Ты придурок что ли? — Минхо давится снеками, роняет крошки на любимый джинёнов диван и кряхтит что-то о своём. — Я имею в виду, тебе он нравится? Джинён как отец, а не как друг — наставляет на верный путь, выслушивает всё, хвалит и ругает, и непонятно, хорошо это или плохо. Наверное всё же хорошо, думает Ли и падает головой ему на колени. Смотрит на свою руку, рассматривает маленький шрамик на большом пальце, который давно оставил ему Хан, опрокинув колбочки из кабинета химии, которые нёс по наставлению преподавателя, прямо на Минхо. Он тогда только начал привыкать к чужой неуклюжести и сильно злился: накричал на младшего, грозился ударить в следующий раз и отмахивался от попыток помочь. Но протянутую упаковку сухих салфеток взял и был даже благодарен в какой-то степени (если не обращать внимание на то, что потом пришлось доставать из пальца осколок к счастью чистой колбы). — Не знаю. Я вообще ничего не знаю. Действительно, ничего. Он самый последний узнал о том, что его соулмейт с милыми носочками с узорами и животными — это неприлично громкий, щекастый, но почему-то тощий первокурсник с лицом как у белки и руками размером с детскую ладошку. Он, похоже, даже о влюблённости этой самой белки в себя узнал последним. Как и самый последний узнает собственные чувства к ней же. Это странно, думает Минхо, — не знать, что ты чувствуешь, когда другие будто читают тебя, как открытую книгу. Успокаивает только то, что, судя по всему, Джисон о его чувствах тоже не особо догадывается, значит, Минхо не последний. Поглаживающая по растрёпанным волосам рука успокаивает. Джинён перебирает его прядки в своих пальцах, говорит негромко и понимающе кивает на неуверенные ответы. Перед тем, как его глаза слипаются от свалившейся усталости, Минхо твёрдо решает закончить всё это на следующий же день. Но ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю Джисон не появляется в поле зрения вообще. Минхо ждёт его у нужных аудиторий, стучит пальцами по столу в столовой, выискивает на лавочках в парках, и всё ничего. Даже Чонин с Хёнджином пожимают плечами и говорят, что он не отвечает им на звонки и сообщения. На утро четырнадцатого дня ему приходит уведомление. Под неизвестным номером одинокое «привет» без точек и запятых, и мало ли, кто это может быть, но в голове почему-то одинокая надежда на то, что это тот, о ком он думает. Он оказывается прав. Впервые за последний год интуиция его не подводит, а просящий встречи Джисон радует больше, чем найденный вчера на краю кровати чужой чёрный носок. Они встречаются в парке недалеко от центра города. Там тихо, почти нет людей, сыро и прохладно. Облысевшие верхушки невысоких деревьев больше не скрывают пасмурного, почти чёрного от туч неба, и кутающийся в безразмерную куртку Джисон ловит лицом одинокие капли начинающегося дождя. Он испуганно вздрагивает и открывает глаза, когда над ним появляется что-то тёмное. Как только он понимает, что это зонтик, а его хозяин — Минхо, он, схватившись показательно за сердце, растягивает губы в широкой улыбке. Минхо садится на сыреющую лавочку рядом и здоровается. Улыбается в ответ на тёплую улыбку и вздыхает глубоко, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Они молчат, слушают дуновение ветра и шуршание опавшей листвы под лапками маленьких пушистых зверьков, ловко крадущих орешки из кормушек. Ли наблюдает за ними, улыбается чему-то своему и смотрит на притихшего Хана. Протягивает руку, треплет мягкие светлые волосы, наклоняется и кладёт голову младшему на плечо. У него было достаточно времени всё обдумать, и взволнованные Чан с Джинёном помогли ему немало чем. Двух недель хватило на то, чтобы понять абсолютно всё: и свои, недоступные собственному мозгу, чувства, и причину частой тахикардии. Психологи по телеку говорили, что если мальчики обижают девочек, значит, они ему нравятся. Минхо проводит параллель между школьниками и ними с Джисоном, и, не без помощи друзей, осознаёт всё. И вспоминает необычно тихого Хана рядом, и его цветные носки, которые потом внезапно чёрные, и красные щёки (свои и младшего), и дрожащие руки. И даже случай, когда тот пришёл на фестиваль ради него и первый из нескольких раз опоздал домой к десяти. Как он наверняка получал тумаков и всё равно продолжал опаздывать. Минхо улыбается всему, что сейчас вертится в его голове, переплетает их с Джисоном пальцы и говорит тихо: — Значит я извращенец, раз влюбился в белку?