***
О том, что Минхо — человек максимально себе противоречащий, знают, кажется, все вокруг, да и сам Минхо тоже. Иначе как объяснить то, что он, вместо того, чтобы наслаждаться большим перерывом между парами на тёплом солнышке, встаёт и идёт в ближайшую аптеку за пачкой пластырей с детскими рисунками (конечно же потому, что обычных не было, а не из-за того, что у Минхо получатель этих пластырей только с ребёнком и ассоциируется). Джисон выглядит крайне удивлённым и до жути смущённым, когда Минхо, делая максимально незаинтересованный вид, протягивает ему упаковку и сразу же уходит к не менее удивлённому Джинёну. Хан смотрит на коробочку в своей руке и, готовый расплакаться, поворачивается к смеющемуся во всё горло Хёнджину и бьёт его кулаком в плечо. На следующем перерыве старшие видят его с порванными окончательно джинсами и двумя пластырями с зайцами на раненой коленке. Джинён улыбается как-то по-отечески, хлопает Минхо по плечу и уходит на свою пару. Вопреки такой щедрости, ни один из них не осмеливается подойти в последующие дни. Мысли не отпускают после разговора с Джинёном в столовой, путаются в тяжёлой голове и совсем не хотят сложиться воедино. С наступлением праздников группы начинают привлекать к разным фестивалям, и все совсем забывают о своих личных делах, пытаясь как-то совместить репетиции и учёбу. Минхо это особо не мешает и он со счастливой улыбкой идёт в танцевальный зал, на ходу по привычке скидывая сумку и переобуваясь в старые поношенные танцевальной практикой кроссовки. Чан с Джинёном практикуются в поте лица, разъясняют новичкам все движения от и до, и выглядит всё это так утомительно, что пропадает любое желание делать вообще что-то. Этим вечером Минхо, уставший от нагрузки мозговой и физической, созывает всех к нему и Джинёну домой и, как бы невзначай, намекает о том, что сегодня без Чонинов и Хёнджинов (Пак всё продолжает отрицать). Пиво на вкус какое-то отвратительное, на дне жестяной банки отчётливый вкус спирта, пенка из второй банки выливается на только вычищенный Джинёном диван, попадает на ковёр и значительно портит и без того плохое настроение. Алкоголь не лезет внутрь от слова совсем и с каждым глотком так и норовит выйти наружу, но Минхо, пересиливая организм, продолжает пить и что-то пьяно бормотать себе под нос под подозрительные взгляды друзей. — Совсем уже поехал? — вскидывает брови Чан, интересуясь скорее у кого угодно, кроме самого Ли, откидывается на подушки и залпом выпивает спиртной осадок со дна банки. У него, видимо, тоже крыша не готова к таким нагрузкам. — Я не знаю. — отстранённо честно отвечает Ли и смотрит на притихшего Пака. Думает о чём-то своём и решает задать всё-таки мучавший его долгую неделю вопрос: — О чём я должен был задуматься? Джинён смотрит на него с какой-то полуулыбкой, вздыхает и садится на пол, облокачиваясь головой на ноги Минхо. Пьяно смотрит вверх, отмечает, что не один такой, и думает, как правильно сформулировать мысль и не ввести в ступор бедного друга своими наблюдениями. — Как думаешь, что происходит с Джисоном рядом с тобой? — спрашивает он издалека и с интересом рассматривает цветастые носки на сушилке. Один, с изображёнными кусочками пиццы, упал вниз, а с разноцветными солнышками готов вот-вот свалиться прямо за ним. — Белка? — почему-то улыбается в ответ он и вспоминает удивлённо-смущенные взгляды младшего в свою сторону. — Ну, он запинается… царапается ещё. Бьётся обо всё подряд и заливает всю мою одежду всевозможной едой? Джинён кивает ему, упираясь затылком в острую коленку, и переводит взгляд на Чана. Тот смотрит вперёд, не отводя банку от губ, но и не делая глотка, и, кажется, прекрасно понимает, к чему ведёт Пак. Он кивает сам себе и спрашивает дальше: — А почему так? — Минхо смотрит на него непонимающе, пьяный мозг отказывается соображать и функционирует втрое меньше, чем трезвый. Пожимает плечами и вопросительно смотрит на старшего. Джинён почему-то улыбается шире обычного и уточняет: — Что, думаешь, он чувствует к тебе? Об этом они больше не говорят. Обсуждают завтрашний день, новый танец, делятся мыслями о каверах, которые хотели бы сделать, и обсуждают новую кафешку напротив университета, в которую неплохо было бы сходить всем вместе. Чан обещает позвать с собой Чонина и только хочет предложить что-то Минхо, как Джинён одёргивает его и смотрит укоризненно, поняв, о чём тот подумал. Однако Минхо никто не одёргивает и думать о том, что у того в голове, никто не думает, поэтому он, пьяно хихикая, наклоняется к Паку и подмигивает Чану: — Можешь позвать с собой того новенького милашку, мм? — за что получает острым локтём по ноге. Зато реакция Джинёна, которую тот скрыть оказывается не в силе, стоит того: уши у него горят ярко-красным.***
За окном светает неприлично рано, солнце, как назло встающее со стороны комнаты Джисона, нагло лезет в лицо своими утренними лучами, а надоедливый кот трётся своей длинной шёрсткой о чужой нос. Сегодня день фестиваля, значит, шум, суматоха и громкие фейерверки ближе к ночи, на который Хан ни за что не попадёт из-за чересчур заботливой мамы, которая велит быть дома к одиннадцати. Иногда он завидует друзьям: гуляй, не хочу! Им всё-таки уже по девятнадцать-двадцать, а это немало, но, как говорят родители — для них дети всегда остаются детьми. Это, конечно, здорово — родительская любовь, ласка и всё такое, но иногда этого слишком много. И слишком не к месту. Еле отлепив себя от постели, Джисон, умывшись и приведя себя в более-менее человеческий вид, поспешно одевается и открывает ящик с носками. Смотрит в него несколько секунд, и в голову лезут мысли: либо не проснулся ещё, либо свихнулся совсем и окончательно со всеми этими фестивалями, особыми старшекурсниками с третьего и заботливыми мамами. Внутри — ни одной пары носков, лишь цветастые одиночки, аккуратно сложенные в несколько стопок, и одиноко ютящиеся рядом чёрные классические носки. Когда Джисон жалуется Чонину в катоке на свою глобальную проблему, тот наивно полагает, что сейчас друг выйдет из автобуса и под кроссовками покажется, наконец, обычная чёрная ткань, но он вообще не ожидает увидеть двое одинаковых носков разного цвета с радужными фруктами, скрывающимися за тканью коротких джинсов. На палец, крутящийся у висках Яна, он лишь пожимает плечами и идёт навстречу зевающему Хёнджину, только вышедшему из корпуса общежития. Тот на его безобразие на ногах, кажется, не обращает ни капли внимания, и Хан в кои-то веки ему бесконечно благодарен. — Идёшь на фестиваль? — спрашивает Чонин, не отвлекаясь от переписки с, очевидно, Чаном, и пропускает момент, когда Джисон отрицательно мотает головой в разные стороны. Зато Хван вот не пропускает, а потому вскидывает руки в воздух чересчур резво для такого сонного человека, как он, и во весь свой нетихий голос возмущается: — Мы же будем выступать там! Готовили номер больше недели, работали в поте лиц, а ты даже посмотреть на нас не хочешь? На такое злое-обиженное-возмущённое хочется сразу начать извиняться, хоть Джисон этого не делал толком никогда и начинать не желал, но, стоит только настроиться на столь безобидное унижение, как его перебивает вовремя отвлёкшийся от своих любовных писем Чонин: — А ещё там будет Минхо. У него почти все главные партии в этот раз. — сообщает совершенно будничным тоном и, как ни в чём не бывало, возвращается к смартфону, пряча ухмылку за козырьком кепки. Реакция ждать себя не заставляет и сама показывается на лице Хана. Тот краснеет от смущения и очевидности своих нехитрых чувств, надувается из-за несправедливого отношения «друзей» (читать: нет!) к нему, злится из-за ограниченного времени на маму, хоть и не может дольше пяти секунд, и расстраивается от всего вместе взятого. — Подумаешь, больно надо. — буркает он и уходит вперёд. Щёки от чего-то загораются ярким румянцем, и сердце ухает где-то в пятках. Чонин оказывается абсолютно точно прав во всех своих догадках. Они с Хёнджином, стоя за кулисами огромной университетской сцены, приветливо украшенной их одногруппницами, начинают одновременно заливисто смеяться, стоит увидеть яркую знакомую кепку с заплаткой-жёлудем среди скопившейся толпы. Джисон, пробиваясь сквозь тесно прижатые друг к другу тела, продвигается поближе к сцене, чтобы видеть хоть что-то в силу своего невысокого роста, на ходу почти теряет свою учебную сумку и еле удерживает кепку за козырёк, чтобы та осталась на голове. Конспиратор из него никакой, но, раз он думает наоборот, то друзья решают не расстраивать его и делают вид, будто бы не заметили его вороватые глаза из закулисья. На весёлые перешёптывания и смех приходит Чан, устало вздыхает и ластится к Чонину, обнимая со спины и слегка чмокая в оголённое сценическим костюмом плечо. Минхо рядом фыркает и, обходя стороной голубков, встаёт рядом с довольным непонятно чем Джинёном. Только потом, опустив взгляд вниз, Ли видит, как старший проводит кончиком пальца по ладони Хвана и всё встаёт на свои места. Минхо, правда, пропускает тот момент, когда всё это дело произошло, когда остальные, кажется, давно в курсе, и конечно же собирается выяснить всё сразу, как только будет возможность, немного пообижаться и порадоваться за друга, а пока он лишь вздыхает как-то обречённо и чувствует себя кинутым. Почему — непонятно даже ему самому. Плотный шум возбуждённой предстоящим выступлением толпы давит на уши, и до слуха не сразу доходит разговор парней. Только позже, сумев привыкнуть к громкости обстановки, Минхо понимает, о ком идёт речь и сразу находит объект сегодняшних обсуждений в толпе. — Он ради тебя пришёл. — неожиданно серьёзно шепчет Чонин, непонятно когда оказавшийся рядом, и его голос еле достигает слуха, однако в груди почему-то вдруг становится теплее и спокойней. Минхо даже не пытается себя одёрнуть, но всё равно лепит глупые отмазки у себя в голове. Выступление, горяче-крышесносно-фееричное, будто проносится мимо сознания. Ноги гудят от сложной хореографии, мышцы сводит приятной судорогой, холодная вода как никогда радует сухое горло. Бурное обсуждение удачного танца и громкие овации толпы отвлекают от любых мыслей о по-детски восхищённых глазах щекастой белки в толпе потных тел, подтанцовывающих группе. Голос ведущего что-то объявляет, заботливые первокурсницы-организаторы накидывают на плечи Минхо полотенце и разносят бутылки с водой. Ли улыбается своим мыслям, замечая на одной из них высокие гольфы с жёлто-чёрными полосками и невольно засматривается на её улыбающееся лицо. Потому не сразу замечает поникшего из-за чего-то Джисона, непонятно откуда взявшегося и сонно положившего голову на плечо щебечущего о чём-то Чонина. Минхо думает, что настроение младшего — не его дело, отворачивается и уходит в сторону первокурсницы с водой. На краю сознания мелькает мысль, что где-то он уже видел похожие на джисоновы носки, но она забывается так же, как и сам Хан, провожающий его одиноко-скучающим взглядом. На следующий день, к огромному счастью выходной, с ужасного похмелья и дичайшего сушняка Минхо, завалившись домой, натыкается на очередную головную боль. Полуголый Хёнджин в их с Джинёном квартире, конечно, удивительно, но проблема даже не в его растрёпанных очевидно чем волосах и длинных оголённых ногах. Осуждающий взгляд Пака, который он ловит на себе, когда пытается найти в забитом полуфабрикатами холодильнике бутылку так необходимой сейчас воды, напрягает куда больше, и удовлетворённый приятной ночью, проведённой в комнате женского общежития Минхо закатывает глаза, насколько это возможно, и выжидающе смотрит на старшего. И вроде как ему одному сейчас надо смотреть осуждающе, а не Джинёну, и, тем более (!), Хёнджину, который будто на ментальном уровне понимает причину его недовольства. — Что? — сухо интересуется Минхо через долгую минуту напряжённого молчания. — На сушилку посмотри. — только лишь говорит Пак и спокойно, будто ничего не случилось, уходит в свою комнату. В гостиной на сушилке уже долгое время покоятся стопки чужих одиночных носков, и что старший от Минхо ожидает — непонятно. Ничего, вроде как, не изменилось, думает он и не сразу замечает, что Хван последовал за ним и сейчас сидит на диване, так и не удосужившись натянуть хотя бы штаны. Цвет его трусов никому не интересен. — Ты тоже загадками пришёл поговорить? — злится старший. Садится на диван, и, не рассчитав силу, бьётся головой о спинку. Тупая боль бьёт кувалдой по вискам, похмелье никто не отменял. — Нет, я сразу скажу. — Хёнджин вальяжно закидывает ногу на ногу, отбирает бутылку воды, прежде чем открыть её, говорит: — Джисон твой соулмейт.