— что писали в "правде" времен горбачевской гласности? удивительно, но правду.
Лето восемьдесят седьмого было на удивление жарким и сухим. В Туркестане это никого бы не смутило, но северная столица РСФСР радовала такими погодными выпадами не каждый год. А учитывая лютый тридцатиградусный мороз в начале января, то температурные скачки напоминали скорее тогдашнюю советскую экономику, нежели некогда стабильно дождливый и туманный Ленинград. Мир менялся в лучшую сторону, но шаткими шагами, грозясь свалиться и отползти в самое начало гиблого пути. Нотки Холодной войны всё ещё витали в советском воздухе, пусть самая острая форма геополитической борьбы минула ещё в 60-х. Призыв Рональда Рейгана к разрушению Берлинской стены стал ещё одним больным напоминанием о неудачах Союза. Как бы то ни было, нынешний генсек ЦК КПСС Михаил Горбачев устраивал далеко не всех, несмотря на демократизацию как страны, так и партии. Не раз Лев Бронштейн слышал о том, что раньше было лучше: при Ленине от оков царизма избавились, при Сталине промышленность подняли, в войне победили, при Хрущёве в космос слетали, при Брежневе стабильность была и квартиры бесплатные... царя, правда, никто с таким рвением не защищал и не требовал вернуть, хотя он ещё застал и тех, кто при Николае погремушками громыхал, и тех, кто австро-венгров от границ оттаскивал. Не раз Лев Бронштейн слышал и о том, что Горбачев — лучшая страница в истории советского государства. Слышал это и от своего отца, Давида Леонтьевича, который был ребёнком послевоенных годов, и от матери, Анны Львовны, что была рождена в период послесталинских внутрипартийных стычек. Уж они многое повидали. Но у каждой семьи был разный взгляд на происходящее. Кто-то консервативно придерживался сталинского наследия, кто-то не мог верить в брежневский застой, искренне считая это ортодоксальной стабильностью, кто-то боялся ближайшего краха Советского Союза путем внутрипартийных конфликтов и проникновения злейших врагов народа, что эти конфликты могли разжечь. Сам Лев не мог понять своей позиции то ли в силу отсутствия желания, то ли опыта, то ли всего и сразу. В комсомоле политически подковывали всё же по старой закалке, но с пониманием относились к неизвестным ранее революционерам, информация о которых всплыла с политикой Гласности. Учебники по истории КПСС и Основы марксизма-ленинизма перепечатывались чуть ли не каждые полгода-год, едва всплывали новые обширные знания о советском прошлом. С каждым открытием политика железного занавеса трещала по швам. Так же сильно трещал по швам и коммунистический авторитет в глазах молодёжи. С отменой коммунистической идеологии как единственно-верной посыпались отчаянные споры в каждой семье, где кто-то да проявлял диссидентские замашки. — Лёва, твой Иосиф снова заболел, представляешь? Средь белого дня в такую жару! — отец зашел в комнату сына, который, сидя на кровати, только откинул голову в висящий на стене ковёр. — Во-первых, не мой, а наш, — с улыбкой и явно наигранной коммунистической строгостью ответил Лев, — а во-вторых, что, опять? Он вообще болеет когда-либо зимой? В декабре я постоянно валяюсь с ангиной, а он чуть ли не голым бегает по улицам. И тут в такое пекло заболеть! Поражаюсь ему с каждым разом. — Может, иммунитет дает сбой или что-то там у него перевернулось. В любом случае, его родители попросили тебя до пяти вечера за ним присмотреть. Мало ли. Вдруг встанет, упадет и убьется ещё. Жар, лихорадка бахнет. — Так если жар, то это же вирус. А вирус заразен. Придется тогда всем болеть, раз так, — Бронштейн потер виски, чуть нахмурившись. — Но так уж и быть. Хотя у меня завтра экзамен по Афганке, которую я не сдал вовремя, а я ничерта не знаю. И у этого остолопа, кстати, тоже! — Как вовремя ему бог подмигнул, — усмехнулся Давид. — Как-то удачно ему бог подмигивает. Мне он только пощечины дает моральные. Вот и верь в эти все сказки про небесное вмешательство, — Лев сложил руки на груди, но спустя полминуты внутреннего религиозного самобичевания таки встал, начав неспешно одеваться. — Ты периодически звони со стационарного оттуда. Номер наш помнишь? — к отцу подоспела и мать, прислонившись к косяку двери. — Помню я всё, мам. Не забыл ещё. Не дождетесь, — Лев кое-как привел непослушные волосы в порядок, а затем, обув кеды, резво умчался из дома.***
Советская молодость была бурной, скачущей. Детство, что Лёва провел в Киеве при Щербицком, он бы с уверенностью назвал беззаботным. Он не был ребёнком номенклатуры или других высокопоставленных чинов, но жил в ребяческом достатке советского типа. Отечественные игрушки, пара импортных, чехословацкий берет и обожаемое ГДРовское пальто на вырост, рукава которого были почти всё время до четырнадцатилетия закатаны. При таком раскладе и общем положении в Союзе ко Льву некоторые дети относились с открытой завистью, иногда не пренебрегая и физическими упреками. До драк не доходило, хотя и Бронштейн был не из робкого десятка, а если учитывать его бойкий характер, то иногда и сам хотел кого-то поддернуть из завистников. Сдерживало его лишь примерное воспитание и желание не утратить авторитет ни перед остальными однокашниками, ни перед учителями. А то как же! Мальчуган, который первый нацепил красный пионерский галстук в конце третьего класса, может так себя вести? Какой же пример он будет подавать остальным ребятам? Первые годы советской юности были проведены уже в Ленинграде в упор к чёрно-белому телевизору, внезапно появившемуся в гостиной. Под аккомпанемент кассетного магнитофона с записанными песнями Высоцкого и песнями Победы прошла и первая поездка в пионерский лагерь, и посвящение в комсомол с одобрения какого-то ну очень важного съезда ВЛКСМ, и невзаимная любовь с Шурой на год младше, что предпочла более хамовитого (по мнению Бронштейна) мальчугана, которого из комсомола и выперли за хулиганское неподобающее поведение. С последней пионерпоездкой также связано событие, которое перевернет дальнейшую жизнь. Иосиф Джугашвили был груб и неотёсан. Но это если только на первый взгляд. Он дёргал девчонок за косы, тайком от вожатых курил непонятно где припасённые папиросы, делясь ими с такими же пацанами по несчастью, иногда вёл себя вызывающе. Водился с такой же сворой. Лев редко бывал в лагерях то по состоянию здоровья, то по другим причинам, а поэтому круг общения его был нестабилен. Зато он легко находил общий язык с другими детьми, в следствии чего всегда находился в дружной компании. Чаще всего мальчишек, естественно. Точкой невозврата оказался Мишка Калинин. Наивный, немного мягкий — им легко было управлять, чем пользовался и Иосиф в том числе. Лёва не догадывался, что его новый товарищ окажется тем самым "на два фронта". Ну слишком добродушным он был, чтобы водиться с Климом и Сосо. Поэтому, заранее увидев его рядом с Ворошиловым и Джугашвили, Лев поспешил уйти в другую сторону, но окликнувший его Миша не дал ему этого сделать. — Эй, Лёва! А затем чуть низковатым для подростка голосом: — Кудрявый! Общение с Джугашвили было невыносимым. Это скорее напоминало борьбу за доминирование, откуда никто не выходил победителем. Перетягивание одеяла каждый на себя, в прямом и переносном смысле, тычки в бок во время обедов, постоянные дразнилки. В этом, наверное, и была прелесть Иосифа, о которой Лев узнает намного позже. Миша выступал в роли некоего примирителя, стараясь пресекать всякие тёрки между Лёвой и Иосифом, иногда даже грозясь кинуть обоих и забрать с собой Клима Ворошилова. Это действовало, но ненадолго. Затем всё повторялось. Бронштейн искренне поражался такому терпению и выдержке Калинина при всей абсурдности ситуации, и даже ради него пошел на уступки, предлагая Иосифу помириться и начать нормальное общение. И поначалу это не всегда работало в нужную сторону, так как различия между ними были слишком явственны, чтобы их игнорировать. Но со временем колкости поубавились, а приветствия стали теплее. Миша торжествовал, Климушка недоверчиво хмыкал, а Сосо со временем даже сам начал тянуться ко Льву, становясь инициатором общения и держась с ним в некой паре. За светлым пионерским настоящим следовало комсомольское будущее со всеми его прелестями и огрехами. Бронштейн с самого начала своего пребывания в комсомоле, где вновь оказался по одну сторону баррикад с Иосифом, замечал недвусмысленные намеки в его касаниях. Попытки защекотать вначале превращались в цепкую хватку на талию вскоре; привычка ерошить и так непослушные волосы перетекала в мягкое и долгое поглаживание, сразу же исчезающее при виде кого-то из компании. Такое поведение настораживало: не столько его проявление, сколько попытки его скрыть, не демонстрировать перед другими. Лев не был психологом, но такие странные повадки его чем-то цепляли, как предмет для обсуждения или раздумий. Но задавать в лоб Иосифу несколько провокационные вопросы он всё же не решался, пуская всё на самотёк. Течение такой дружбы медленно переходило в тесную связь. Иосиф пренебрегал прогулками и общением с компанией (но не забрасывая друзей вовсе!) в пользу Льва. Оба жили в Ленинграде, оба увлекались марксистскими трудами, что, к сожалению, с каждым годом теряли свою популярность в молодежной среде Советского Союза, оставаясь лишь обязательным предметом в школе, а не теоретическим интересом. Посиделки за литературой превращались в ночевки, а те в свою очередь перетекали в обмен некоторыми секретами и тайнами. Одна из таких пробилась совершенно неожиданно и явно созревала не один день. Бронштейн помнит этот день невероятно четко, даже спустя полгода. Это была пятница, которую он в очередной раз проводил дома у Джугашвили. Полное собрание сочинений Ленина, вместе со всеразличными выписками из него, покоилось на полу, постоянно норовя закрыться на открытой странице. В час ночи велись жаркие дискуссии, которые, всё же, утомляли юношей с каждыми тезисами и аргументами, с каждыми объяснениями того или иного ленинского высказывания, с каждым миганием настольной лампы, что была специально поставлена на пол. — Я спать хочу, если честно, — первым не выдержал Иосиф, демонстративно зевнув. — Почему бы завтра не продолжить? Вернее, сегодня, — он взглянул на часы, — но утром. — Я только думал об этом сказать, — Лев снял очки, растирая уставшие от тусклого света глаза ладонями. — Теория такая утомительная ночью, кто бы мог подумать. — В итоге я всё равно проснусь от того, что кто-то упрямо ударит меня ногой в печень, — с усмешкой сказал Иосиф, собирая расписанные листики и складывая их в книгу. — Это было всего пару раз, когда ты перетягивал одеяло на себя, — попытался оправдаться Бронштейн, вяло поднимаясь на затекшие от длительное сидения в позе лотоса ноги. — Поэтому сегодня я предусмотрительно выцепил для тебя отдельное одеяло, — Джугашвили залез в шкаф, доставая оттуда неизвестного цвета (ночью всё же было непонятно) одеяло, вручая его Льву. — И только попробуй ударить меня снова. Кровать, как и одеяло, была одна, но очень вместительная. Никаких предрассудков ни у кого по поводу совместного ночлега не возникало, была чисто дружеская атмосфера. Лев всегда любил спать у стены, дабы не иметь возможности упасть с кровати в случае чего, тогда как иногда Иосифу приходилось буквально балансировать из-за слишком буйного характера спящего Льва, который любил ворочаться в особо холодные дни, недостаточно согреваясь одеялом. Едва ли Лев уснул, он тут же почувствовал чьи-то цепкие объятия и ладони на талии, что обвивали его сзади. Он напрягся, но старался не подавать виду. — Я знаю, что ты не спишь, — мягкий шёпот обволакивал буквально отовсюду. — Я хочу с тобой поговорить. — О чем? — Бронштейн не планировал отвечать, даже помедлил, но интерес и любопытство было выше его. — Я с тобой буду честен. Ты мне нравишься, сильно, — Иосиф уткнулся носом в чужую шею, заставляя Льва поёжиться от щекотливого чувства. — И... как мне на это реагировать? — с опаской спросил Лев, чувствуя резко накатившее тепло по всему телу. То ли от тесного сближения, то ли от непрошедшего ещё пубертата, что дает огромный всплеск гормонов. — А это зависит только от тебя. Это странно, я сам такого никогда не испытывал. 121 статья пугает. Но ты не подумай ничего такого, может, мне голову напекло, — Иосиф ослабил хватку, надеясь не делать резких движений. — В декабре? Разве что отбившись от поверхности снега тебе в глаза, — нервно засмеялся Бронштейн, закусив нижнюю губу. Благо, он был повернут к товарищу спиной, но практически каждым миллиметром кожи чувствовал все его касания. И, честно сказать, их хотелось чувствовать больше и чаще. — Опять ты начинаешь умничать, — Сосо осторожно провел языком от основания шеи до зоны за ухом, укусив напоследок за мочку. Тело в его руках никак негативно не отреагировало, но сигнала продолжать не было. — Если тебе не нравится, то скажи мне, я прекращу. При желании можем забыть этот момент вовсе. — Ничего страшного, честно. Наверное... — такая ответная реакция поразила и Льва, и Иосифа. — Слушай, это так странно, что я даже не знаю, что сказать. Он повернулся лицом к другу, плотнее прижимаясь к нему. Нерешительно обняв того сначала за плечи, а потом и за шею, Бронштейн находился всё ещё в некой прострации. — Только никому не слова, хорошо? — Это взаимность? — чуть погодя спросил Иосиф. — Расценивай как хочешь. Но на какие-то обжимания прилюдно даже не надейся, слышишь? — Лев отпустил его, поворачиваясь обратно к стене. — Минутная слабость, не обессудь. — Прямо таки минутная, — Джугашвили ухмыльнулся, пододвигаясь плотнее и проходясь ладонью по талии, останавливаясь на пижамных штанах. — Прекрати себя ограничивать, я же знаю, что дело в этом. — Ничего ты не знаешь, — хотелось отдернуть его руку прочь, укрыться с головой, вновь брыкаться и вести себя на доминантных позициях. Льву не нравилась перспектива передачи власти конкретно Иосифу: либо они оба наравне, либо никак. Бронштейн хотел и любил вести за собой, любил взращивать в людях тот самый фундамент, любил вновь и вновь доказывать свой авторитет. Джугашвили в таких начинаниях не отставал, но действовал жестче и отдаленнее, не входя в самый эпицентр определенных событий. — Ты просто не можешь смириться с позицией ведомого, а не ведущего, — язвительно заметил Иосиф, целуя того в линию челюсти. — Я рад, что ты сказал это раньше меня. Да! Не нравится! — Лев перешел на тон выше, чуть ли не срываясь на полувскрик. — Тебе не нравится принимать чужие условия, а от моих ты отказываешься. Нельзя так, нужно иногда жертвовать своими интересами ради большего, — Иосиф забрался под резинку, выбивая тем самым из Бронштейна сдавленный выдох. — Тебе бы этот совет нисколько не навредил. — Почему я должен тебе уступать? — Я сильнее физически. Ты подкованный в теории чего бы там ни было. Я не сомневаюсь, что твой теоретический взгляд на эту ситуацию складывался именно в твою пользу, но моя практика намного весомее и успешнее, — рука погладила чужой полувозбужденный член сквозь тонкую ткань хлопкового белья, — поэтому я всегда побеждаю. Лев зажмурился, невесомо подавшись вперед. Иосиф явно это заметил, сжав орган. Бронштейн тихо, почти неслышно простонал, чувствуя как горят его щеки то ли от стыда, то ли от внезапно накатившего жара. Движения были аккуратными, мягкими, трепетными, чередуясь с поцелуями в шею и щеку. — Можем ли мы поцеловаться? — резко вежливо спросил Иосиф, заставив Льва расплыться в улыбке, едва ли не засмеяться. — Я что, на принцессу похож, чтобы разрешение спрашивать? Нет, спасибо, но это так странно. Наверное? — он повернул голову к товарищу, прикрыв глаза. Почувствовав чужие губы на своих, Лев приоткрыл рот, пытаясь отвечать, но в тот же миг отстранился. — Что-то не то? — обеспокоенно поинтересовался Сосо. — Непривычно. Перед глазами пелена пионерского лагеря и всего того мальчишеского. А тут... Ладно, не вникай, — Бронштейн положил свою руку на чужую ладонь, намереваясь её убрать с паха, но вместо этого просто в неком ступоре удерживал её на месте, убирая в итоге только свою ладонь. — Можешь продолжать, если хочешь. — Ты уверен? Тебя трудно понять, если честно. Ведешь себя иногда как Шурка Коллонтай с первой смены. Помнишь же её? — А как её забыть? Только вот что у нас с ней общего? — Лев согнул ногу, то ли нарочно зажимая грузинскую ладонь, то ли пытаясь таким образом отстраниться. — Вы оба не знаете чего хотите. Оба импульсивные до чертиков. Она слишком пацанская для девки, ты слишком... — Только попробуй, — мгновенно перебил того Бронштейн, нахмурившись. — Я тебе отобью всё, до чего дотянусь. — Молчу-молчу. Но ты сам прекрасно понимаешь, что это правда. Посмотри на себя, — Иосиф резко прижал Льва к себе, решив действовать увереннее, но грубее. Лев дёрнулся, но даже не пытался выбраться, устраиваясь поудобнее. — Со мной всё в порядке, — ответил Бронштейн, сразу же ощущая как чужая ладонь проходится по всему члену, вызывая тянущее чувство внизу живота. Иосиф ласкал осторожно, даже неловко, но явно напористо. Он приподнялся, целуя Льва в губы, сразу же стараясь предотвратить всяческие соскальзывания, и перенимая инициативу на себя. Товарищ под ним начал податливо отвечать на поцелуй, иногда слишком жадно и даже порой агрессивно, в то время как Джугашвили с легкостью скользил уже по возбужденному органу, растирая выступившие капельки прозрачной смазки по всей длине. Лев почти обмяк в чужих крепких руках, толкаясь бёдрами навстречу вязким и приятным ласкам, тихо и томно постанывая. — Тебе нужно просто дать себе волю, вот и всё, — Иосиф укусил того за шею, отчего Лев вскрикнул, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. Узел скручивался и с каждым размашистым движением, и с каждым новым укусом или засосом на обнаженной коже, нещадно давя изнутри. Едва ли Джугашвили надавил на чувствительную головку большим пальцем, Лев выгнулся дугой, изливаясь в грубоватую ладонь, пытаясь отчаянно удержать громкий стон наслаждения за сцепленными зубами. Иосиф вытер перепачканную руку о простынь, обязав себя завтра же постирать её вручную. Пальцами другой руки он прошелся по шее, на которой были красные пятна, которых, к сожалению, не было видно в темноте. — Ты держишься намного дольше меня, — заметил Иосиф, потираясь возбужденным членом сквозь тонкую ткань. — Ты даже это сравнил? — Бронштейн пребывал в некой пелене и исступлении, стараясь прийти в себя. Нет, он такого определенно никогда в своей жизни не испытывал. И из-за ненадобности, и из-за нежелания, и даже из-за банального незнания. — Не урчи зря. Я же хочу как лучше, а ты постоянно твердишь что-то свое нудное. Так же нельзя, — Сосо уткнулся в шею, проходясь языком и губами по недавно оставленным меткам, которые обязательно сойдут к утру. Зная нелюбовь Льва к проигрышу и подчинению, Иосиф был уверен в том, что он обязательно отыграется. Но с таким же треском ничего не добьется, вновь поддаваясь трепету грузинских движений.***
Иосиф жил недалеко от родной улицы Косыгина, а потому путь до его дома составлял каких-то жалких семь минут, а при желании можно было добежать и за три. Поднявшись по лестнице брежневской многоэтажки на второй этаж, он позвонил в дверь нужной квартиры. — И года не прошло, — Иосиф, в показушном вязаном шарфе, открыл дверь, мгновенно затаскивая Льва внутрь. — Я еле уговорил родителей, что они могут спокойно поехать к бабке, пока меня от жара и лихорадки будет спасать мой товарищ. Он драматично вскинул руку ко лбу, облокачиваясь на стенку, а затем скинул с себя пурпурный шарф и тёмную фуфайку, вытирая выступивший пот со лба. — В этом действительно можно заработать температуру под сорок. Но ты проходи, чего встал? — Ты идиот? То есть, это всё подстава? — Лев скептически сложил руки на груди. — Нет, с одной стороны я рад, ибо не заболею, а с другой — я бы лучше к пересдаче готовился, ей-богу. — Прекрати видеть во всем только плохое. Я специально освободил квартиру явно не для себя одного. Не топчись и не ворчи, а то как бабка старая. Бронштейн что-то проворчал, но послушно скинул кеды, оставляя их в прихожей. — У нас не так много времени, поэтому быстрее, — Иосиф потащил того к себе в комнату, закрывая её на щеколду. — Я же вижу наше размежевание какое-то. — Ты о чем? — Лев сел на кровать. Иосиф присел рядом, сразу же заключая Бронштейна в объятия. — Мы вполне нормально общаемся, я бы сказал, что друг другу доверяем, но мне иногда кажется, что чего-то не хватает, и из-за этого "чего-то" ты от меня отстраняешься, — он прижал его к себе покрепче, кладя подбородок на чужое плечо. — Может ли это быть связано с тем, что было полгода назад? Два месяца назад? — Это не связано с теми событиями, если что, — Лев рвано выдохнул, ощущая пробирающуюся под футболку горячую ладонь. — А вдруг? — Джугашвили провел рукой по напряженному животу, медленно направляясь к пуговице шорт, параллельно целуя Льва в шею смазанным поцелуем. — Нет же, — Бронштейн прикусил нижнюю губу, ощущая некую духоту, несмотря на открытое настежь окно. — Значит, всё хорошо, — Иосиф повалил товарища на чуть скрипучую постель, нависая сверху. Лев вздрогнул, едва ли почувствовал касание пальцев к его щеке. Иосиф снял с того очки, откладывая их на рядом стоящую тумбу, а затем осторожно поцеловал юношу в губы, поставив колено между бедер. Лев подался навстречу, прижав того к себе за шею. Сосо мгновенно воспользовался ситуацией, проникая языком в полость рта, сплетаясь с другим во влажном поцелуе. Да, ему определенно было стыдно за свои предпочтения, увлечения и неподходящие занятия; он знал, что в верующей семье новость об этом станет настоящим резонансом, а вся жизнь сведется к филиалу ада; он прекрасно знал о том, что такие связи порицаются на законодательном уровне, даже не уступая главное место морали. Но может ли это иметь такое значение, когда руки касаются желанного тела, а подростковый организм желает разрядки без каких-то последствий? Девушки в его жизни были тоже, и уж явно не одна, но с ними намного сложнее, нужно вести себя сдержаннее и не язвить, от чего порой было трудно удержаться. С Бронштейном же всё иначе. Да, иногда его наличие рядом казалось проклятием господним, его нравоучения раздражали, а длительные ораторские речи иногда выводили из себя. Но в этом был весь Лев, весь смысл его жизни и все причины для нужды в нём. Единственное, что не нравилось Иосифу — нерешительность Льва в некоторых вопросах. Например, в вопросе их взаимоотношений. Они официально друг друга не нарекали спутником жизни, но это не мешало то одному, то другому выражать огромные недовольства и истерически доказывать свою верную точку зрения, прикрываясь непризнанными отношениями. Интимные встречи для них были редкостью в виду наличия родителей в доме и иногда банальным страхом, хотя те не заходили дальше ласк руками и прелюдий. Душа рвалась к чему-то явно большему, но здравый смысл постоянно всё ломал в последний момент. Зато сейчас, когда оба находятся в полном уединении, можно не думать ни о проблемах, ни о родителях, ни даже о счете драгоценного времени. Лев осторожно уселся на бедра Иосифа, предельно ясно чувствуя его возбуждение. Он наклонился к нему, зарываясь пальцами в тёмные волосы, слегка потянув на себя. Тот послушно вновь прильнул к пухлым еврейским губам, вовлекая Льва в новый поцелуй. Дурманящий и круживший им обоим головы. Параллельно этому он решил снять с него одежду, чему Бронштейн даже не воспротивился, поднимая руки вверх. Он поёрзал на месте, выбивая из Джугашвили сдавленный стон. Усмехнувшись, он прогнулся в спине, оттопыривая зад и сразу же ощущая цепкую хватку на ягодицах. — Ничего страшного не будет, не бойся, — заверил Иосиф, проводя языком по обнажившимся ключицам, слабо кусая. — Я и не боюсь, — уверенно сказал Лев, чувствуя нарастающее возбуждение. — Так тем более, — Джугашвили начал стягивать оставшуюся одежду с партнёра, попутно раздеваясь сам. Когда оба остались обнаженными, то в комнате повисла гробовая тишина. Щеки горели и от прилившей крови, и от смущения, и от жары. Первым, на удивление, сорвался Лев. Он сполз с бёдер, затем осторожно обхватил возбужденный член ладонью. Начав водить по нему рукой, он тем самым выбивал полувздохи, а позже и стоны из Иосифа. Всё это лишь распаляло сильнее. Большим пальцем Лев надавил на пунцовую головку, отчего по телу Иосифа пробежала дрожь, а изо рта вырвался протяжный стон. Бронштейн невольно облизал пересохшие губы, а затем наклонился, проводя языком по стволу, пробуя. — Что ты?.. — такая выходка выбила Иосифа из колеи, но хитрый блеск голубых глаз заставило его замолчать, словно в ступоре. — Я знаю, что я делаю. Сам говорил, что я умею языком только выводить всех из себя. А вот и нет, — Лев устроился поудобнее, вновь начиная ласкать член языком. Джугашвили растянулся на постели, закинув голову на подушки. Его глаза упрямо не хотели стыдливо опускаться вниз, вместо этого разглядывая то бюст Ленина на шкафу, то сервант с различными школьными наградами и грамотами, пока неопытный, но ловкий язык ласкал место под уздечкой, изредка надавливая. Да, у него действительно был длинный язык — в прямом и переносном смысле. Даже удивительно, что у такого-то не было девушки. Иосиф расплылся в улыбке, а затем зарделся, едва ли представил случайную барышню с таким сокровищем, как язык Бронштейна, между её ног. Ну уж нет! Недостойны эти девки... всякого... Лёва тем временем уже настойчивее ласкал орган, касаясь головки губами, иногда вбирая её полностью или наполовину, жмурясь от слегка терпкой смазки. Неизвестность происходящего определенным образом сказывалось на юношеском сознании, заставляя его ментально то делать шаг вперед, то отступать на два шага назад. Судя по глухим и рваным стонам Иосифа, ему определенно нравилось. Нельзя сказать, что Бронштейна это тоже никак не возбуждало, наоборот. Влажные от пота пряди падали прямо на лоб и глаза, из-за чего приходилось иногда останавливаться и заправлять их за уши, дабы те не мешали. Дополнительно надрачивая рукой член, Лев нерешительно вобрал его почти наполовину, стараясь подавить слабый рвотный рефлекс. Всё казалось ему донельзя странным, но пальцы, что поглаживающе вплетались в его кудрявые волосы, явно подбадривали и призывали к дальнейшим действиям. И Лев послушно действовал дальше, то переключаясь только на движения руки, иногда сжимая член у основания, то действуя исключительно языком, надавливая на уретру и на чувствительную головку с уздечкой. Джугашвили прежде такого никогда не ощущал, а потому до оргазма было рукой подать. Но он всё же себя пересилил, едва отодвигая заметно заигравшегося Бронштейна, который непонимающе взглянул на него, вытирая смазку и слюну с влажных алых губ. — Что-то не так? Лев Бронштейн чертовски громкий. Везде и всегда, где бы он ни был. Он способен был разжечь пожар в сердцах многих, но сам горел в жарких касаниях Иосифа Джугашвили, что так рьяно целовал его везде, касался эрогенных зон, ласкал до чувства приятной истомы. Вся его прелесть находилась в руках, которыми он в два счёта мог доводить до исступления, до пелены перед глазами. Лев буквально таял и метался по кровати, как только Иосиф вновь целовал его куда-то в шею и за ухом, а затем бесстыдно трогал его между бёдрами, плавно опускаясь и поднимаясь к налитому кровью обрезанному органу, что желал ласки не меньше его хозяина. Джугашвили провел языком от впадины пупка до лобка, обхватывая член рукой, отчего Лев протяжно застонал, сжимая в руках простынь. В этом и была его прелесть, определенно. Иосифу всегда нравилось сначала заламывать его, чтобы в итоге тот сам просил и молил большего, трясь всем телом в надежде на продолжение, сам лез к рукам и направлял их в нужное русло. Достаточно было убедить его в этом, как он сам перехватывал инициативу, тогда как Сосо оставалось лишь подчиняться. Он плавно и легко скользил по стволу языком, проходясь от основания до самой головки, всегда открытой. Каждое удачное движение сопровождалось стонами, некоторые из которых Лев хотел скрыть, кусая губы, но не всегда выходило. В отличие от Льва, Джугашвили не церемонился, а потому сразу обхватил головку губами полностью, постепенно насаживаясь ртом. Ногти Бронштейна впились в собственные ладони даже сквозь тонкую ткань, а сам он часто дышал, стараясь сфокусироваться отдельно на умопомрачительных чувствах. Горло и губы пересохли, даже болели при очередном стоне, который изредка переходил в полный блаженства вскрик. Сам он это практически не контролировал, стараясь отдаться полностью. Иосиф никоим образом подобного не пресекал, наоборот — поощрял, дополнительно проходясь пальцами по напряженному торсу и задевая возбужденные розовые соски. Лев закусил внешнюю частью ладони, впиваясь в кожу, готовясь к экстазу, как тут же Иосиф отстранился, словно чувствовал. Недовольный вой раскатился по всей комнате, на что последний усмехнулся, слизывая ниточку смазки и слюны с собственных губ. Бронштейн обиженным сиплым голосом что-то невнятно прошептал по типу "я тебя ненавижу", но отчетливый шлепок по бедру привел того в чувства. — Зачем мне вообще девка, когда у меня есть... такая... которая ещё и мозги выносит... — Иосиф рвано выдохнул, пододвигаясь ближе. Коснувшись рукой подрагивающего от предстоящего оргазма члена, Иосиф в пару скользких размашистых движений довел того до бурного окончания, слыша в ответ довольные всхлипы и сладкий протяжный стон. Доводить себя руками не хотелось вовсе. — Товарищ, страна нуждается в вашем... языке, ловком и подвешенном... — с долей насмешки сказал Джугашвили, на что Бронштейн лишь промычал. — Дай немного отойти, ради Бога, — его всё ещё немного потряхивало, но он всё же попытался хотя бы перевернуться набок, оказываясь вновь между ног Иосифа. Суховатые губы коснулись головки, а язык начал старательно ласкать её. Он обвил её по кругу, спускаясь зигзагом вниз, а затем провел широкую полосу от основания до кончика, втянув головку, из-за чего Иосиф невольно толкнулся бёдрами вперед. С шипением сквозь зубы и зажмуренными глазами, он излился тому прямо в рот, чему Лев был не особо рад. Моментально отстранившись, он взглядом искал что-то, куда можно было сплюнуть вязкую жидкость. С одной стороны, хотелось выплюнуть её прямо в это самодовольное грузинское лицо, но совесть не позволяла. Нащупав на подоконнике рядом какой-то платок, всё то миллиардное количество возможных детей оказалось на нем. Мгновенно скомкав его, Лев бросил тот на пол, всё ещё морщась. Нет, вкус был абсолютно обычным, но само понимание, что именно оказалось во рту, было сильнее. — Ты просто омерзительный, — Лев высунул язык, стараясь пальцами подцепить оставшиеся белёсые капли. Послышался звук ключа в замочной скважине.