«Привет, Хоби!
Это мое первое и последнее к тебе сообщение. Всю ночь я думал о нашем с тобой разговоре. Наверное, мое решение покажется тебе странным, но я прошу тебя принять его. Я совсем не помню жизнь до потери памяти. Воспоминания о прошлом кажутся чужими, будто мне и не принадлежат. Как будто все происходило не со мной, а с героем в фильме. Я многое пережил за эти два года, теперь это и есть моя жизнь. Мне понадобилось много времени и сил, чтобы привыкнуть к тому, что есть у меня сейчас и к тому, что мне сейчас дорого и делает меня счастливым. Я счастлив и любим, я уверен в своем будущем и не хочу разрушать все то, что я с таким трудом восстанавливал.
Вы похоронили меня и смирились с моей утратой, научились жить без меня, я же только вчера вспомнил вас, и даже не уверен, что всех. Если я вернусь, тяжело будет всем. Я не хочу быть причиной постоянного чувства вины у других, не хочу вносить хаос в устоявшиеся жизни. Я хочу отпустить все и продолжать спокойно жить дальше.
Не переживай за меня, не ищи меня, и, пожалуйста, сохрани в тайне, что видел меня. Я счастлив сейчас и не хочу этого счастья лишаться, я не хочу все усложнять. Я рад, что вспомнил и нашел тебя, но я не вернусь обратно. Отпусти и ты меня. Сокджин».
Тэхен ближе подвинул к себе телефон хена, рассматривая сюрреалистичную фотографию. На ней их Сокджин-хен, живой и здоровый, искрится неподдельной радостью рядом с человеком, которого хотелось бы в последнюю очередь видеть рядом с ним. Сталкер, больной псих, социопат. Он выслеживал Сокджина, донимал и запугивал его, шантажировал, похитил, держал взаперти целый месяц, мучил, истязал, насиловал, почти убил. А теперь, вот, пожалуйста, любимый человек. Приступ тошноты подавить получилось не сразу. Тэхен помнил в каком состоянии Джина доставили в больницу. На нем живого места не было. Тэхен зажмурился, отгоняя ужасную картину худющего хена со сломанными ногами и пробитой головой, в кровоподтеках и ранах, истерзанными губами, с разрывами в прямой кишке и заражением крови. И это то, что он услышал, не успев закрыть плотно уши. Неужели человек вообще способен на такое зверство?
Он рыдал на похоронах. Никак не мог поверить, что такое произошло с их любимым хеном, добрейшим в мире человечком. Щедрый, ласковый и заботливый. Мягкий и игривый. Он никогда не смотрел свысока на своих тонсенов, он их всех баловал, угощал и никогда не отказывал Тэхену ни в чем. Как макне он получал больше любви и внимания. Джин играл с ним, шутил, оставлял самые вкусные пироженки и угощал бесплатными молочными коктейлями. Хранил все его тайны, поддерживал и всегда находил время для него. Тэхен никак не мог понять, да за что же с ним так? Чем Сокджин заслужил подобной участи?
Тэхен снова посмотрел на фото, разглядывая Чонгука. До этого у него не было возможности лучше изучить его лицо. На фото Чонгук тоже улыбался и во все глаза смотрел на Сокджина. Разве это можно назвать любовью? Чонгук извратил саму суть этого прекрасного и светлого чувства. Он был болен. Он был опасен.
Рядом послышался тихий всхлип. Чимин беззвучно плакал, стеклянным взглядом уставившись в присланную Сокджином фотографию. У Тэхена защемило в сердце, боль рвала грудную клетку, а слезы подкатывали к глазам. Нельзя все так оставлять. Нельзя! Что он еще может сотворить с Джином?
Тэхен обернулся на Хосока. Тот стоял у окна и нервно рвал на мелкие кусочки листы блокнота, соря себе под ноги и даже не замечая этого. Он закрыл кафе, едва получил это сообщение, бросил телефон на столе и так и простоял у окна, погруженный в собственные мысли, вот уже который час. Весь задор будто смыло, от привычного хена не осталось ничего. Хосок, весь какой-то обесцвеченный, сгорбившийся и отчаянный, всем своим видом взывал о помощи. На покрасневших и опухших глазах собирались злые слезы. Посеревшее лицо застыло некрасивой маской, и лишь губы безостановочно повторяли, какой же Чонгук поехавший больной ублюдок.
— Что нам делать? — прокашлявшись, тихо подал голос Тэхен. Хосок не ответил, даже внимание не обратил, продолжил рвать бумагу и хмурить брови. — Хен, что нам делать?
Хосок отвернулся. Острые плечи мелко содрогались от прорвавшихся рыданий.
— Хен, — позвал Тэхен, поднимаясь со своего места и направляясь к старшему. — Нужно что-то делать.
— И что ты предлагаешь делать? — рявкнул Хосок, резко обернувшись. Тэхен отшатнулся. — Что здесь вообще можно сделать? Этот поехавший ублюдок все предусмотрел! Мы ничего не можем!
— Мы можем рассказать Сокджину...
— И что ты ему расскажешь? — зло усмехнувшись, перебил Хосок. — Правду? Чтобы он вспомнил, через какой ад прошел? Врагу не пожелаешь такого, Тэхенши, понимаешь? Он его замучил до смерти! Джин в бреду умолял, чтобы ему дали сдохнуть, вот до чего этот ублюдок довел хена. И ты хочешь, чтобы он это все вспомнил? У него появился уникальный шанс прожить жизнь, не вспоминая этот кошмар, будто его и не было. Каким нужно быть чудовищем, чтобы дать ему вспомнить.
— Тогда может заберем его? — неловко предложил Тэхен, уже зная, что ответит ему хен. Но ему нужно было говорить, хоть какое-то чувство деятельности, чтобы заглушить зияющую дыру беспомощности.
— У этого психа было два года, чтобы хорошенько промыть мозги Сокджину, — устало выдохнул Хосок, снова отворачиваясь к окну. — У хена сейчас нет никого ближе, кому бы он мог доверять. Он сам не уйдет от Чонгука. Он его... любит.
Последнее слово далось Хосоку тяжело. Но неужели Хосокки-хени не понимает, в какой опасности Джин-хен? Неужели не понимает, что Тэхену страшно? Они не уберегли Джина тогда, но, может, получится сейчас?
— Но ведь Джин-хен в опасности, хен! А вдруг Чонгука переклинет и он снова набросится на него? Он же болен! Мало ли что ему в голову взбредет, Джин-хена нельзя с ним оставлять.
— Да, знаю я, знаю! — снова раздраженно перебил Тэхена Хосок. Глубоко вздохнув, Хосок обнял тонсена, позволяя тому уткнуться в плечо и тихо мочить рубашку горячими слезами. — Прости, прости, что накричал. Я знаю, что Джин-хен в опасности. Но я не знаю, как помочь ему. Я не хочу, чтобы он вспоминал весь тот кошмар, и не хочу подвергать его новому. Я хочу, чтобы он жил счастливо. Мы не сможем убедить его бросить Чонгука. Он вспомнил Намджуна и не захотел вернуться к нему. Он решил, что с Чонгуком ему лучше, понимаешь?
— Я не скажу Намджуни о Джин-хене, — резко выпалил Чимин. Тэхен обернулся на друга. Опухший от слез, Чимин подскочил со стула, уперев руки в бока. — Если Намджуни узнает, что Джин-хен жив... если он узнает, что он решил остаться с этим подонком, он... он... — судорожно проглотив подступающую волну новых слез, Чимин упрямо продолжил. — Он не переживет это снова. Пожалуйста, сжальтесь над ним. Он не должен проходить через это снова.
— Чимини, ты что? — пораженно распахнул рот Тэхен. — Как же так? Они же...
— Джин-хен не захотел вернуться! Хватит! Джуни-хен не переживет этого. Он до сих пор на антидепрессантах. Хватит с него.
— Мы ничего не расскажем Намджуну, — согласно кивнул Хосок. — Мы никому не расскажем.
— Но почему? — как же так? Тэхен не хотел мириться с безысходностью, в которую Чонгук загнал их.
— Потому что Намджун еле свыкся со смертью Сокджина, — Хосок гладил Тэхена по спине, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, словно пытался убаюкать тонсена в своих объятиях и успокоить. — Он не переживет, если узнает, что Джин живет с этим ублюдком. Не сможет жить с осознанием, какая Джину грозит опасность. Не сможет смириться, что не защитил Сокджина и не спас его тогда. Не сможет смотреть, как тот мучается от воспоминаний.
Никто из них не сможет спокойно жить, глядя на Сокджина, вспомнившего все. Но и спокойно засыпать, зная, что где-то там, в одном из домов в городе, живет их Джин-хен, даже не подозревающий какой монстр крутится вокруг него, тоже невозможно. Тэхен крепче обнимал хена в ответ в отчаянной попытке спрятаться, найти помощь и поддержку у старшего. Хен такой маленький в его руках, это ему бы следовало внушать уверенность Хосокки-хену и Чиминши, слишком уже старшие разбаловали своего макне с подачи Джин-хена, да, что уж там, сам Тэхен был рад разбаловаться. Неужели они, правда, ничего не могут сделать для него?
— Ты думаешь, после того, как Чонгук два года прожил с Сокджином, играя в счастливую семью, он позволит ему уйти к Намджуну? — Чимин обнял друзей, отвечая на повисший в воздухе вопрос. — Он вообще ему уйти не даст. Он вернет его. И уже большой вопрос, что он сделает с нами. В тот раз его даже к делу привлечь не смогли. Ты хочешь умереть, Тэхен? Или чтобы кто-то из нас умер?
Тэхен затих. Слова Чимина, жестокие и честные, словно протыкали острыми ножами. Не бывает же такого, не бывает! Не с ними, с кем-то еще, с персонажами в телевизоре, но не в реальной жизни. Он не сможет похоронить еще одного своего друга, скорее сам в гроб ляжет.
— Он даже родителей Сокджина провел, — слабо добавил Хосок. — Я вчера ездил к ним, их телефонов я так и не нашел. Думал, хотя бы из-за всего произошедшего они примут Сокджина и перестанут козлиться. Но нет, он гей, а значит им больше не сын. Они всего пару раз навестили его в больнице. По их словам, им Намджун сообщил, где Сокджин лежит. Но с самим Намджуном лично они так и не пересекались. Он их звал только когда самому нужно было срочно уйти, а Джин еще не полностью восстановился. Это первые два месяца реабилитации. Потом они даже толком не созванивались.
— Как можно так с собственным ребенком?
— В принципе, Чонгук мог и не шифроваться так сильно с ними. Уверен, если бы им сообщили, что Джин умер, они бы только вздохнули свободно.
— Не говори так.
— А то ты их не знаешь!
Хосок махнул рукой, выбравшись из объятий тонсенов. Взял со стола телефон и снова всмотрелся в фотографию.
— Боже мой, что же этот ублюдок с тобой творил? — спросил в пустоту Хосок, снова уходя глубоко в свои мысли. — А что еще может сделать?
И снова неуютная липкая тишина облепила их троих, потерянных и разбитых. Всем им нужно было смириться. Чонгук их обыграл. Им остается лишь уповать на случай, что он не убьет Сокджина в порыве внезапной ярости.
— У Сокджина есть мой номер, — словно мантру повторял Хосок. — У Сокджина мой номер. Он свяжется со мной, если ему будет нужна помощь. Он свяжется со мной.
Тэхен проглотил замечание, что у Сокджина возможно не будет и шанса, чтобы добраться до телефона и попросить о помощи. Не было смысла озвучивать очевидное. Ведь им всем просто нужна была хоть какая-то надежда.
***
Сокджина топило умиротворение. Давно он не испытывал такого безграничного спокойствия, как сейчас. Стресс и давление отступили и дали истощеному организму отдохнуть. Прямо в эту минуту Сокджин наслаждался своей жизнью.
Прекрасный теплый вечер, убаюкивающий плеск волн. Они медленно плыли в гондоле по водным артериям Венеции, Джин прижимался к теплому боку Чонгука и пьяноватым взором разглядывал город. Он медленно цедил вино из бокала и думал обо всех исторических личностях, что проплывали по тем же улицам — хех, плыть по улицам! — смотрели на те же соборы, бродили по тем же дворцам и любовались теми же закатами. В Венеции было красиво. Все вокруг было красивым. У Сокджина в голове и слов не осталось больше. Красиво. И спокойно.
Он нахмурился, когда с очередным глотком губ коснулось что-то инородное. Насыщенный красный цвет не давал толком рассмотреть предмет, но там что-то позвякивало о хрустальные стенки, когда Джин повел бокалом вокруг своей оси. Осторожно наклонив бокал, Джин окунул палец в благородный напиток и подцепил предмет, выуживая его на свет.
— Выйдешь за меня? – мурчание в самое заалевшее ухо. Золотое кольцо томно поблескивало в лучах закатного солнца, красное сухое разогревало кровь в венах, а щекотные мурашки расползались по коже от дразнящего шепота. Сокджин был сейчас настолько счастлив, его настолько распирало от нахлынувших эмоций, что он поспешно схватился за крепкую ладонь Чонгука, чтобы хоть что-то связывало его с реальностью и не позволило раствориться в этой захлестывающей его эйфории. И Чонгук держал в ответ крепко, переплетя пальцы, и явно не собирался отпускать.
Чонгук расплылся кроликом в улыбке, получив самое заветное «Да» в его жизни, осторожно забрал кольцо из дрожащих рук и, упиваясь каждым мгновением, медленно надел кольцо на кривоватый безымянный палец. Никому не отдаст. Только его Сокровище и больше ничье.
Сокджин тихо захихикал в жадный поцелуй, когда Чонгука пьяно повело, и он чуть не уронил их на пол гостиничного номера, но вовремя поймал равновесие, оперевшись рукой о стену. Кажется, не только у Джина предложение руки и сердца выбило почву из-под ног. Чонгук напирал, словно ему развязали руки, дали зеленый свет, сорвало все предохранители и его больше ничего не удерживало. Обычно всегда ласковый и чуткий, сейчас голодным зверем бросался на свою добычу и не собирался отпускать, пока не проглотит полностью. Не то, чтобы Джин сопротивлялся уготованной ему участи. Наоборот, сам подталкивал женишка в самое пекло. Кстати!
— Гуки, — позвал Джин, уклоняясь от очередного колючего поцелуя. Тяжело дыша, тонсен попытался вновь прильнуть к распухшим губам и протолкнуть язык поглубже в глотку, но Джин упрямо не давался. Досадно рыкнув, Чонгук присосался к длинной шее. — Ну, Гуки. Гуки, послушай же!
Чонгук, недовольно сопя, оторвался от заласканной шеи и внимательно уставился окосевшим от выпитого взглядом прямо в хитрющие глаза Сокджина, мол, ну, давай, говори, что там такого важного, чтобы отвлекать меня от тебя в такой момент.
— Гуки, ты, получается, мой жених.
Чонгук удивленно хлопнул глазами.
Жених. Он теперь жених Сокджина. Чонгука колотило от восторга. Все получилось. У него получилось.
Жених Сокджина.
Джин улыбался, наблюдая за яркой сменой эмоций на любимом лице. Как дрожали самые кончики губ, как расширялись зрачки, заполняя собой радужку, как тяжело дернулся кадык. Он буквально увидел момент, когда у Чонгука что-то щелкнуло в голове и его перемкнуло. Наверное, Сокджину все-таки не хватало этой страстной необузданности в их отношениях, Гуки всегда был слишком осторожен с ним.
Довольно распластавшись на двухместной кровати, куда его впопыхах сгрузил жених, Сокджин податливо развел колени в стороны, когда Чонгук бесцеремонно устроился меж его бедер, тут же принимаясь охотно лапать их и сжимать. Отзывчиво прогнулся в пояснице, когда его руки зафиксировали над его же головой крепкой хваткой.
— Мой, — с нескрываемым ликованием в голосе, хрипло бормотал Чонгук, жадно оглаживая свободной рукой шею и грудь Джина, высвобождая его от рубашки, чернющим взглядом пожирая усмиренного под ним хена. – Мой. Мой. Только мой.
Блаженно прикрыв глаза, Джин жевал полные губы, когда чужой нос ласково прошелся совсем рядом с ухом, щекотно собирал запах с его шеи, шумно вдыхая воздух рядом с кожей. Словно мантру Чонгук впечатывал одного единственное слово в Сокджина, клеймя его полным правом на обладание, будто змей травил своим ядом уши старшего. Такое фанатичное обожествление разгоняло алкоголь по венам, плавило тело в сильной хватке, дурманило голову хлеще вина. Сокджин пьянел от голодных поцелуев, задыхался, когда широкая ладонь легла на беззащитное горло.
— Скажи, что ты мой, — впаял Чонгук в самые губы, отбирая кислород и наполняя легкие Джина своим дыханием. — Скажи, что мой.
Скажи, что ты мой! Скажи это!
Перед глазами у Джина расползались разноцветные круги, реальность уплывала, и его вдруг охватил беспричинный страх. Запястья пронзило болью от усилившейся хватки, едва он попытался высвободиться из ловушки.
— Ты мой, Сокджин.
Скажи, что ты принадлежишь мне.
Обездвиженный, беспомощный перед больной одержимостью. Никакой пощады, только бесконечная боль и мучения. Спасения нет, никто не придет на крики, истерзавшие голосовые связки до кровавого месива.
Ты не уйдешь!
Он уже не чувствовал боли в переломанных ногах и выкрученных из суставов руках. Все тело было охвачено агонией. Сил сопротивляться больше не было. Лишь изорванные мышцы внутри привычно судорожно сжимались, отторгая насильное проникновение. Снова и снова сильные руки до кровоподтеков и царапин впивались в бедра, натягивая Джина на чужой член, словно измочаленную тряпичную куклу. В носу, казалось бы, навсегда останется запах его собственной крови.
— Пожалуйста, — едва размыкая от запекшейся крови истерзанные губы, выдохнул Сокджин. — Пожалуйста, хватит. Мне больно.
Сокджин взвыл, когда Чонгук стал толкаться в него сильнее, глубже, будто пытался выбить из неподатливого хена неустраивающие его слезы, неповиновение, отчаянную ненависть к нему.
— Нет. Тебе хорошо со мной.
— Пожалуйста.
— Тебе не больно. Тебе хорошо.
Сокджина корежило от боли. Он бы и рад был провалиться в забытье, чтобы хоть ненадолго обрести покой, а лучше сдохнуть и больше не страдать. Его разрывало на части, но Чонгук не обращая внимания ни на мольбы, ни на кровь, ни на стекленеющие глаза, лишь сильнее наваливался на сжавшееся в изломанный комок тело. Одержимая улыбка кривым шрамом рассекла его лицо, дрожащие пальцы пачкались в крови, оставляя следы на усыпанной синяками и ссадинами коже, гладили даже сейчас такое прекрасное лицо. Ведь если чуть-чуть постараться, то можно представить, что его Сокджинни щурит глазки от удовольствия, что влага под ладонями – его пот и смазка, стекающая по члену ручьем, пачкая бедра и ягодицы. Что слабо хватается за плечи, чтобы притянуть ближе к себе, а не оттолкнуть. Что молит, чтобы он продолжал и не останавливался.
— Скажи, что ты любишь меня.
Отчаянно нашептывал Чонгук во взмокший висок Джина, продолжая убеждать их обоих, что у них все хорошо. Они созданы друг для друга, они предназначены друг другу, сама судьба велела им быть вместе. Они должны быть счастливы вместе. И Чонгук счастлив, очень-очень счастлив, а значит и Сокджин тоже должен быть счастлив. Неровным движением дрожащей руки Чонгук в один мазок нарисовал кровавую улыбку поверх пухлых губ.
— Пожалуйста, люби меня, — целовал он эту улыбку, ловя редкое дыхание затихшего Сокджина.
Пожалуйста, дай мне умереть.
***
Первыми вернулись звуки. Мягкий плеск волн за окном, воркование голубей, умостившихся на узорных ставнях, урчание вапоретто, курсирующих по широким каналам. Живой щебет венецианцов с туристами. Потом на лице почувствовалось теплое касание самых подушечек пальцев, невесомо оглаживающих щеку и контур губ, а кончик носа одарили коротким поцелуем. В воздухе витали ароматы кофе и свежей выпечки, отчетливо пахло морем, а нос забивали запахи пота и парфюма Чонгука, лежащего совсем рядом.
Во всем теле растеклась жидкая вялость, как после хорошего секса, а мышцы рук, ног, живота и особенно спины сводило от фантомных болей, как после долгой пытки. В голове наконец царил порядок, мысли не метались обрывочными паззлами. Картина сложилась, теперь разводя смятение в душе.
— Проснулся? — мурлыкнул Чонгук в мягкие волосы на макушке. — Вчера я немного увлекся, не заметил, как ты вырубился. Так хорошо было?
Первое, что увидел Сокджин, разлепив веки, черные глаза напротив. Эти глаза светились мирриадами галактик в бесконечном ночном небе, в них зажигались искры горячего возбуждения, в них плескалась нежность, предназначенная лишь для него одного. Эти же глаза топили в безжалостной агонии, обрекая на страдания. Этот человек помог ему восстать из пепла, он же его и сжег.
— Сокджинни? — обеспокоенно позвал Чонгук, заметив, как побледнел слишком тихий с утра хен. Сокджин неуверенно перевел взгляд на свой окольцованный палец. Кольцо жгло кожу под золотым ободком, словно раскаленное клеймо. — Не смей!
Джин замер, стянув кольцо только до середины пальца. Его ладони тут же утонули в руках Чонгука. Увитые венами сильные предплечья, надутые мышцы плеч. Ему достаточно лишь сжать пальцы покрепче, и он сломает тонкие запястья наверняка. Чонгук потянул дрожащие ладони ближе к себе, прижимая их к своим губам. Прямо сейчас на Сокджина внимательно смотрел давно знакомый ему зверь, выбравшийся из чернеющего дна пропасти глаз Чона. Джин хорошо знал его. Судорожно выдохнув, Сокджин натянул кольцо обратно.
— Это была авария, — сам себе уверенно проговорил он, удобнее устраиваясь в теплых и нежных объятиях своего жениха. — Просто авария.
— Просто авария, — удовлетворенным эхом вторил Чонгук, зарывшись носом в мягкие волосы будущего супруга. — Я люблю тебя, Сокровище мое.
— И я тебя, Гуки. И я тебя.
