***
Скрип засова. Удаляющиеся шаги. Постепенно исчезает свет. Вокруг сгущается тьма, становится холодно и трудно дышать. Каменные стены сжимаются вокруг плотным кольцом, заключая в ледяные тиски, она не может пошевелиться, пытается закричать, что есть мочи, но голос пропал окончательно. Недолгое просветление оказалось лишь сном, игрой перепуганного воображения. Прежняя жизнь всего лишь иллюзия, реальность такова, что она сгинет здесь в этой каменной темнице, избитая, опозоренная. Смерть стоит за её плечами, костлявые пальцы вот-вот сомкнутся на шее. Земля уходит из-под ног, проклятая яма будто засасывает в чёрную бездну. Виктория цепляется за скользкие стены, в кровь обдирая руки, ломая ногти, но бездна сильнее её. Силы покидают, наступает отчаяние. «Не умру, не умру, не умру» — крутится у в голове, но дно окончательно исчезает, она валится вниз и неожиданно просыпается от собственного крика… Виктория резко садится на кровати. Её бьёт дрожь, и сорочка стала липкой от пота. Первым делом она включает ночник и проверяет, стоит ли рядом с кроватью ружьё. Ружьё на месте, нож под подушкой — тоже. Она спускает ноги на пол и долго сидит, глядя на своё отражение в металлическом чайнике, требуется время, чтобы отличить сон от реальности. Её вдруг разбирает нервный смех, подумать только, а ведь совсем недавно гордилась тем, что научилась засыпать без ночника. Давненько её не посещали эти кошмары. Подойдя к умывальнику, Виктория опрыскивает прохладной водой пылающие лицо и шею, этого мало — хочется окунуться полностью. Она смотрит в окно, небо чуть посерело и, может быть, идея иди на реку в предрассветных сумерках не самая лучшая, но, если она сейчас же не нырнёт в прохладную воду, то просто воспламенится. Набросив на плечи халат, она влезает в сапоги и берёт с собой ружьё. Перед тем как уйти, осматривает каждый угол в маленьком охотничьем домике, запирает замки на дверях и на окнах, мысленно ругая себя за то, что снова взялась за старое. Однако, поделать с собой ничего не может, после таких кошмаров она чувствует себя уязвимой. Виктория спускается с крыльца и на пару секунд замирает, наслаждаясь утренней прохладой, полной грудью вдыхая сочный лесной воздух. Она жива, она в безопасности, это просто сон, «пещеры тролля» больше нет, она ведь сама отдала приказ взорвать старую каменоломню. Взрыв был такой, что чуть не снесло весь остров, впрочем, Виктория была бы рада и этому. — Фрекен Виктория. Она резко развернулась, вскинув ружьё, но тут же его опустила и завела за спину. — Господи! Простите, господин полковник, вы меня до смерти напугали, — сказала она, чувствуя, как её снова бросает в жар, и, должно быть, лицо стало пунцово красным. Но ничего, пускай думает, что она устыдилась. — О, это вы простите. Сам виноват, подкрался незаметно. Вы живёте в этом доме? — спросил мужчина без всякого злого умысла, скорее просто из вежливости, но её насторожил этот вопрос. — Иногда. Почему вы не спите в такую рань? — спросила она, стараясь казаться доброжелательной, это непросто, когда нервы натянуты как гитарная струна. — Не спится, захотелось пройтись. Мне нравятся предрассветные часы, когда солнце ещё не встало, здесь так спокойно. Простите, что потревожил вас, — сказал он виновато. — Ничего страшного. Время для прогулки вы и впрямь выбрали подходящее, наслаждайтесь тишиной. Не буду вам мешать, — сказала она. — Постойте. Раз уж нам довелось встретиться, могу я просить вас кое о чём, вы конечно можете отказать и будете иметь полное право… — О чём вы? — Виктория снова насторожилась. — Сегодня приезжает моя жена и, не поймите меня неправильно, комната у нас замечательная, но солнца в ней почти не бывает, северная сторона. Мне-то всё равно, но для моей благоверной очень важно, чтобы окна выходили на южную сторону. Без солнца она не может. Виктория задумалась, вспоминая, какие комнаты остались свободными, и на ум приходила только одна. — Если нет, то настаивать я не стану, как-нибудь уж её усмирю. Понимаю, у вас сейчас разгар сезона. Видел, только за это утро успело заселиться три человека. — Такая комната есть. Распоряжусь, чтобы её приготовили. После обеда получите ключ. — Вы очень добры, фрекен Виктория. Премного вам благодарен. — Не стоит, — ответила Виктория и, кивнув полковнику, пошла в сторону водоёма.***
Дылда. Да, дылда — самое подходящее для него слово. Неоригинально, но как точно его описывает: высокий нескладный, слегка сутулый, с нелепой растительностью под носом, которую он величает усами. Чёртова мода на нелепые усики. Дитлеф, очевидно, взяв пример с будущего родственника, отрастил себе такие же. Наверное, для того, чтобы важно поглаживать их двумя пальцами и согласно кивать, слушая его красноречивый трёп о том, как будет здорово им жить после продажи усадьбы. Чёрта с два она согласится, и Дитлеф об этом знает, но всё равно приволок сюда этого скользкого типа. Рассчитывает, что после бурной речи, наполненной громкими сравнениями и красочными эпитетами, она передумает. Речь-то хороша, дылда, вероятно, подготовил её заранее, но вот отрепетировать явно не успел, и все его старания выглядели как дешёвая театральная постановка. Виктория терпеливо слушала, перебивать ведь невежливо, пускай выскажется, ведь так старается. Дитлеф в это время бросал в её сторону красноречивые взгляды, и она едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. — Если подпишете прямо сейчас, отец накинет сверху ещё де… пять процентов от суммы, — сказал дылда, подвигая к ней раскрытую папку с документами. — Вот как, а чего же не десять? — спросила Виктория, делая вид, что изучает договор. — Но ведь сумма и так слегка завышена, учитывая расположение, — ответил дылда. — Тем не менее, как вы успели заметить, постояльцев здесь предостаточно. Вся прелесть этого места в уединении, люди приезжают сюда, чтобы спрятаться от городской суеты, побыть наедине с природой, привести мысли в порядок. Расположение никого не пугает. Удалённость усадьбы — её преимущество. Дитлеф многозначительно вздохнул, предостерегая сестру от дальнейших выпадов. Напрасно, «воевать» она сегодня не собирается, слишком благодушное настроение. — Разумеется, но дом ведь не в лучшем состоянии. Я хочу сказать, он не новый, — голосок его теперь походил на детский лепет, уверенности как не бывало. Его брат нравился Виктории больше, в прошлый раз в словесной перепалке он почти одерживал победу. — Тогда чего же вы им так заинтересовались? Всей семьёй набеги устраиваете. — Ну что вы, фрекен Виктория, какие набеги, мы просто хотим помочь, по-дружески, так сказать, скоро ведь породнимся. Дитлеф напрягся. Он знал, Виктория терпеть не могла свою будущую сноху, и упомянул дылда об этом зря. — Жду не дождусь, — приторно улыбнулась Виктория, — но не помню, чтобы просила о помощи. — Фрекен Виктория, как вам известно, мой отец владеет целой сетью городских отелей. Он человек упорный, и, если ему что-то нужно, он не отступится, лучше бы вам уже не упрямиться. — Надо же, что-то рановато, — сказала она, демонстративно посмотрев на часы — Рановато для чего? — Рановато начали угрожать. Ваш брат определённо мне нравился больше. В вас нет того огня. — Виктория хотела сказать… — начал было Дитлеф, чувствуя, что «запахло жаренным». — Я сама скажу, что хотела, — перебила его Виктория. — Мой отец уже купил особняк Сейеров и, как вы знаете, деньгами их не обидел, — не сдавался дылда. — Усадьбу. — Что? — Усадьбу Сейеров, торгуетесь и даже не знаете за что. — Подумайте, фрекен Виктория, вы ведь сможете… — Стойте, только не заводите снова эту вашу песню, вы меня утомили. Мой ответ — нет и на этом расстанемся. Лицо дылды вытянулось, и уродливые усики сползли ниже. Он, похоже, действительно недоумевал, как после такой громкой убедительной речи ответ может быть отрицательным. — Фрекен Виктория, — несмело начал он, — это последнее предложение, никто не даст вам больше. — А вы видели табличку «продаётся» на входе? — спросила она, парадируя его манеру говорить. — Нет. — Тогда что же мы тут битый час обсуждаем? Мой ответ нет, и он окончательный, — она захлопнула папку и подвинула ему, — и я буду очень признательна, если ваша семейка оставит меня в покое, хватит и того, что вы опутали паутиной моего брата. — Хорошо, десять процентов от сумы сверху, подумайте, не отказывайтесь. — Убирайтесь из моего кабинета. Теперь он злился, губы плотно сжаты, усы сложились гармошкой. Если бы он только знал, каких усилий ей стоило не рассмеяться. Кивая головой как заведённый, он неловко встал из-за стола, деловито придерживая папку. — Отец всегда говорит: «не жди добра, от женщины которая носит мужскую одежду». — Думаете, надень я платье и кружевные перчатки, мой ответ был бы иным? — спросила Виктория, откинувшись на спинку кресла. — Только не думайте, что на этом наш разговор окончен. Отец отказа не примет, он придёт сюда сам. — Что ж, давно пора, я вам скажу. Уже не терпится отказать его величеству лично. Дылда застыл, как громом поражённый, он не привык, чтобы о его отце говорили в таком насмешливом тоне, да ещё и какая-то деревенская девка. — Всего доброго, — раздражённо ответил он. — И вам не хворать, — крикнула Виктория, когда тот уже демонстративно хлопнул дверью. Наконец-то можно было посмеяться. — Господи, кого в этой семейке только нет. Это что вообще было? — Ну и не пойму я, чего ты смеёшься? Между прочим, ничего тут смешного нет. Сколько ты можешь им отказывать? Самые выгодные условия и точно без обмана, — пытался Дитлеф докричаться до Виктории, её издевательский смех его раздражал. — Дитлеф, милый, но сколько раз и на каком языке мне тебе повторить, что я не собираюсь продавать усадьбу? Как-никак это ведь наше наследие, разве этого хотел отец, чтобы мы продали её какому-то зажравшемуся толстосуму? — Он бы хотел, чтобы ты наконец освободилась. — А я и так свободна, в жизни не чувствовала себя более свободной. Дитлеф подошёл к окну, повернувшись к ней спиной. — Послушай, я говорила тебе это сотню раз, ты идёшь у них на поводу, идёшь против родной сестры, это ли не предательство? — Не неси чушь, ты знаешь, что это не так. — Знаю, но в последнее время начинаю сомневаться, — она подошла и встала рядом с ним, — послушай, неужели тебе самому не жалко то, что мы создали? Посмотри, — она отодвинула штору, — мы с тобой столько сил, столько нервов вложили в развитие этого дела, неужели забыл, как было тяжело? И вот теперь, когда все долги почти погашены, когда о нас стали писать в газетах, когда отель наконец стал приносить стабильный доход, ты решаешь от всего отказаться, чтобы только угодить своей будущей женушке? — Это не так, я просто хочу, как лучше. — Лучше для меня или для неё? — Для тебя конечно. — Тогда вели своим будущим родственникам оставить меня и мою усадьбу в покое, если кто-то ещё сюда сунется, прикажу спустить его с лестницы. Не думала, что придётся напоминать, но по документам земли мои. — Ну всё, с меня довольно, ты, видно, не понимаешь, кому отказываешь. Навлечь беду на нас хочешь, — взвился Дитлеф, — он не отступится. — Ну и пусть, — пожала плечами Виктория, — хочет войны, он её получит, но предупреди его, как бы сожалеть не пришлось. — Ты ненормальная. — Потому что защищаю своё? Да, основательно же она придавила тебя своим изящным каблучком. Стерва. Вижу, не получится у нас конструктивного разговора. — Вот и скажи на милость, как я могу говорить с тобой конструктивно, когда ты оскорбляешь женщину, которую я люблю, мою будущую жену? — Разве я подобрала неверное слово? Стерва — самое верное ей определение. Ты и сам это понимаешь. — Постыдилась бы! — А стоит? — Да что с тобой происходит! — Ничего такого со мной не происходит, а вот ты тащишься вслед за ней как щенок, делаешь всё что скажет, лишь бы от тела не отлучила. Смотреть противно, в кого превратился. Ещё усы эти… — Виктория махнула рукой и направилась к двери. — А усы-то мои чем тебе не угодили? — Лучше сбрей их и не позорься или в семью не примут, если не разведёшь под носом растительность? — И это говорит мне женщина, которая одевается как работник пристани и спит в обнимку с ружьём. Возникла недолгая пауза и Дитлеф понял, что слегка перегнул. — Виктория я не… — Ты стыдишься меня, всё ясно… — она улыбнулась. — Да вовсе я тебя не стыжусь, просто иногда ты… — Не такая, какой бы меня хотели видеть в твоей новой семье? Уж прости, Дитлеф, другой я стать не могу, мне теперь нравится одеваться как работник пристани, нравится содержать отель, и я ни на какие деньги это не променяю, а если тебе тут всё неугодно, можешь катиться к чёрту. — Отлично, так я и сделаю, мне уже осточертели твои выходки, — разозлился Дитлеф и направился к двери. — Осторожней, Дитлеф, как бы потом сожалеть не пришлось. Он остановился и хотел было что-то сказать, но лишь многозначительно на неё посмотрел и красноречиво хлопнул дверью. С тех пор, как брат объявил о своей помолвке, мирному существованию наступил конец, ссоры и перепалки стали для них нормой. Он теперь говорил чужими словами, перенимал привычки своего будущего тестя, пытался во всём ему подражать. По началу Викторию это даже забавляло, но со временем Дитлеф совсем отдалился, исчезли общие интересы, и он стал всё чаще восставать против неё. Всё чаще вместо родного брата, Виктория видела в нём угрозу. В их сегодняшнем споре не было ничего особенного, всё как обычно, но почему-то именно сегодня его слова били очень больно, и дело было даже не в том, что он говорил, бывало и хуже, а в том, как он говорил: насмешливо, с ненавистью и взгляд был холодный, высокомерный, будто смотрел он не на родную сестру, а на заклятого врага. Если раньше она гнала прочь эту мысль, то сегодня исчезли всякие сомнения, Дитлеф нанесёт удар в спину, он единственный, кто будет способен разрушить то, что она с таким трудом собрала по осколкам.***
Виктория достала из упаковки дождавшееся своего часа, шёлковое покрывало встряхнула его и расправила по кровати. Сменила наволочки, взбила подушки, балдахин над кроватью с двух сторон закрепила булавками, на тумбочку поставила хрустальную вазу с простыми полевыми цветами. Закончив, отошла на несколько шагов и довольно улыбнулась. Получилось даже лучше, чем представляла. Идеально. Напрасно она волновалась, что, как только переступит порог, её начнут атаковывать призраки прошлого, глупости, ничто в этой комнате не напоминает о том, что когда-то она принадлежала ей, разве что зеркало стояло на прежнем месте — подарок отца, Виктория выбросить не посмела. Она вышла на балкон. На небе ни облачка, но воздух прозрачен и свеж, значит, вдалеке прогремела гроза, в этот раз стороной обошедшая остров. Сегодняшнее утро казалось ей каким-то особенным, даже, несмотря на ссору с Дитлефом, на душе у неё было тепло и спокойно. С кухни доносился приятный аромат свежего кофе и выпечки, ослепительно белыми скатертями были застелены столы на веранде, слуги сервировали их по всем правилам, никакой суеты, все работали слаженно, как единый механизм, каждый знал, что нужно делать и наблюдать за их безупречной работой было приятно. Некоторые постояльцы уже проснулись, сидели в креслах, читали газету или просто любовались видами. Кто-то гулял по парку, ожидая, когда пригласят к завтраку. Теперь в усадьбе было всё расписано по часам, и оттого особенно остро чувствовалось наступление нового дня. «Твоя заслуга» — часто говорила ей мать, а ей до сих пор не верилось, как она одна смогла всё наладить, поразительно много может сотворить человек, когда у него нет выхода. Виктория посмотрела на часы и опомнилась, нужно торопиться, скоро прибудет полковник со своей женой. Она должна быть в восторге, эта комната в доме самая светлая. Виктория поправила шторы и ещё раз осмотрелась, довольная своей работой. Идеально. Уже у выхода она вдруг остановилась и решительно подошла к зеркалу. Вместо мечтательной девочки в пышном платье на неё теперь смотрела суровая крестьянка в мужской одежде, но, видит бог, такая перемена ей была по душе. — Здравствуйте, фрекен Виктория, — мимо прошла пожилая пара. — Доброе утро, как вам номер, больше нет сквозняков? — спросила Виктория. — Всё замечательно, большое вам спасибо. Виктория спустилась на нижний этаж и поздоровалась со служанкой, разносившей чистые полотенца. Подошла к стойке и повесила в шкафчик ключ от нового номера, позвонила в звонок, но никто не ответил. — Да чёрт бы вас побрал, — фыркнула она и позвонила настойчивей, ответа снова не последовало. Работе в отеле прислуга была обучена безупречно, но дежурство у стойки администратора стало каким-то проклятьем. Пожалуй, единственное, на что жаловались постояльцы, так это на то, что звонок здесь исполняет исключительно декоративную роль. — Фрекен Виктория! — заорал чумазый мальчишка, появившийся на пороге и, видимо, не заметив её за стойкой, с криком помчался по коридору, испугав двух холёных дамочек, что было неудивительно, ведь умывался он только по праздникам и выглядел настоящим чертёнком. Свою неряшливость он всегда оправдывал одним и тем же ответом: «я кочегаром работаю, на кой мне мыться-то». Бороться с ним было бесполезно, сошлись на том, что он не будет попадаться на глаза постояльцам, но раз он сейчас здесь, значит, что-то произошло. — Фрекен Виктория! — орал мальчишка. — Ну чего раскричался, гостей мне распугиваешь! — подошла к нему Виктория, — я же тебе сказала, пока не научишься за собой следить, здесь даже не появляйся. — Так я ж это, в кочегарке работаю на кой мне… — Да знаю я. Зачем примчался? — Там у нас это, на заднем дворе происшествие. — Какое происшествие? Опять что-то сломали? — Ну я это, как тут сказать, вам это, подойти бы туда. На заднем дворе Виктория застала Катрин и девчонку, что должна была стоять у стойки, обе они с интересом наблюдали за дворником, что-то собирающим в мешок. — Ты почему опять не за стойкой? Бегом на место, тебя люди ждут, ещё раз отойдёшь — получишь расчёт. Я уже устала тебя предупреждать! — сходу напустила Виктория на девчонку, та было попыталась возразить, но потом лишь согласно кивнула и поспешила скрыться. — Ну и что у вас здесь? — Здесь, а вот что у нас здесь, — дворник раскрыл мешок и в нос ударил сладковатый запах гниющей плоти, три изуродованных тушки кроликов, — история повторяется, снова не досмотрел, пьянчуга, чтоб его. Клетку не закрыл, собака, видать, и подрала. Виктория покачала головой, болезненно поморщившись. — Самые лучшие. — Фрекен Виктория, он не виноват, он… Мне поручил, — вмешалась Катрин. Под глазом у неё красовался свежий синяк. — И в этом он тоже не виноват? — указала Виктория на её лицо, — или снова будешь сочинять, что упала? — Он поручил мне закрыть клетку, а я забыла, — Катрин смотрела себе под ноги, врать она совершенно не умела. — А я поручила тебе отдыхать, забыла? Тебе рожать через месяц, о себе бы подумала, сколько можно его оправдывать? — Но он мой муж и у него… — Знаешь что, в гробу я видала твоего мужа, сегодня же прогоню его прочь со двора. Где он? А хотя не нужно, не отвечай, мне и так известно. — Фрекен Виктория, сжальтесь, я работаю на вас столько лет, вы не можете так поступить, как же мы будем жить? — она бы бросилась перед ней на колени, но слава богу одумалась. — Ну, довольно, подбери сопли. Ты как жила, так и будешь жить, тебя я не гоню и уж тем более не лишаю работы, а его судьба меня не волнует, — Виктория вытащила из мешка две тушки, — чёртов ублюдок, целое состояние за них отдала. — Носом бы его натыкать, — фыркнул дворник. — Верно, так я и сделаю. — Он не виноват, это всё я! — крикнула Катрин ей вслед. — Не старайся, ноги его здесь больше не будет, — ответила Виктория.***
— Чёрт, да ты разорить меня вздумал! — матрос швырнул на стол карточный веер и вытащил из кармана смятые купюры, — мухлюешь поди, выродок, смотри, если узнаю… Мужчина, сидевший напротив, улыбнулся пьяной улыбкой, обнажив ряд жёлтых зубов. При виде денег у него загорелись глаза. — То, что? Утащишь на дно морское? — он бережно расправил смятые купюры, нетронутой оставил только одну. Отхлебнул из кружки пива и спросил, — не изволите отыграться? — А вот шёл бы ты! Впрочем, давай, но теперь я, быдло, внимательно следить за тобой буду, и, если только обман заподозрю, пеняй на себя. — Как скажешь, — он опустошил кружку и принялся перетасовывать колоду, матрос не сводил с него глаз. И тут на стол к ним упали две зловонные тушки. Изодранные кролики с выпущенными кишками смотрели на игроков затуманенными глазами, пасти несчастных животных застыли в жутком оскале. — Это ещё что за чёрт? — воскликнул матрос. — Закуска, мальчики, — сказала Виктория. — Слышишь ты, кобылица, — матрос поднялся со своего места и угрожающе двинулся в её сторону, едва переставляя ноги, — манерам что ль не обучена, люди тут отдыхают культурно. Посетители трактира притихли и молча наблюдали за разыгравшейся сценой. — Лучше сядь на место, от тебя несёт, как от сортира, — сказала она. — Что ты сказала? — Сказала, что от тебя воняет дерьмом Он сжал руку в кулак, угрожающе замахнувшись. — Ой, смотри не промахнись, — она не сдвинулась с места, — как его звать? — Фрекен Виктория, простите за это, — его собутыльник наконец-то обрёл дар речи. Пьянчуга тут же опомнился и замер. К ним подошёл хозяин трактира. — Фрекен Виктория, какие-то проблемы? — спросил он, глядя на матроса, который, судя по выражению лица почуял неладное. Её имя было ему знакомо, в команде он и так не на хорошем счету, а уж если схлестнётся с психованной хозяйкой усадьбы, то точно останется без работы. Поговаривают, в прошлом году из-за неё уволили пятерых. — Никаких проблем, верно же? — спросила Виктория. Матрос неуверенно кивнул, но извиниться всё же не решился. Трактирщик утащил его и швырнул обратно на стул. — Придурок ты эдакий, это же хозяйка усадьбы, — шепнул он ему на ухо. — Да откуда мне было знать. Я её в глаза раньше не видел… — Фрекен Виктория, я просто недоглядел, — заговорил мужчина, сидевший напротив. Ему-то уж так просто не отвертеться. — Просто придёшь за расчётом. С вычетом всех убытков, разумеется, и кроликов можешь оставить себе, от них теперь пользы не больше, чем от твоей пьяной туши, — сказала она и, развернувшись, направилась к выходу. — Постойте. Моя жена беременна, ей скоро рожать. — Не волнуйся, всё, что нужно, ты уже сделал, дальше она справится без тебя. — Ну пожалуйста, мне больше некуда идти, — мужчина обогнал её и встал напротив, запах перегара едва не свалил её с ног, — этого больше не повторится. — Что, правда? На прошлой неделе ты давал такую же клятву и на позапрошлой тоже, но всё повторяется снова. Так что засунь поглубже свои обещания и в усадьбе больше не появляйся. Пошёл с дороги. — Стерва, — крикнул он, ведь терять было уже нечего, –ничего в тебе нет человеческого. — А, да. Если ещё хоть раз поднимешь на Катрин руку, прикажу избить до полусмерти и выбросить в море, — она смерила его презрительным взглядом. — Баба с яйцами, — шепнул он себе под нос, когда она уже покинула трактир, и смачно сплюнул. — Виктория! Эй, Виктория. Она остановилась, уже зная кто это, только один человек мог звать её здесь просто по имени. Несколько месяцев назад к ним на остров прибыл торговец шкурами, снял номер на длительный срок и развернул на пристани лавочку, где продавал шапки и муфты собственного производства, пользовавшиеся большой популярностью среди туристов. Мужчина среднего возраста, среднего роста, ничем непримечательный, но, по мнению Ирмы, неровно дышащий в сторону Виктории. О своей симпатии он, впрочем, не упускал возможности сообщить, а Виктория в свою очередь не упускала возможности пресечь всякие его попытки, иногда даже довольно грубо. Будто ей и так не доставало проблем. — Виктория, — он коснулся её плеча, она отшатнулась. Сделать вид, что не услышала, теперь не получится. — Да? Имейте в виду, если вы снова полезете с комплементами, я очень тороплюсь. — Ну что ты, какие комплементы, ты мне в прошлый раз ясно дала понять… Что надо действовать по-другому, — он улыбнулся. Виктория вздохнула и пошла дальше. — Но нет, постой, я правда по делу. — Только не касайтесь меня, хорошо? Он убрал руки за спину. — Я тут услышал про кроликов, печальная история. — Да уж и не напоминайте. — Вы разводите их для продажи? — Разводим. Вернее сказать, пытаемся, но который год уже не везёт, — вздохнула она. — Так уж случилось что у меня есть взрослые самцы и самки. Уже было потомство, все крепкие, закалённые холодом, неприхотливые. Плодятся как кролики, — он посмеялся своей же шутке, — разведёте быстро. Порода мясная, да и шкурки стоят прилично. — Неужели. — Заплатите и я привезу их, как раз собирался ехать на следующей неделе. — О, вон как. Вы правда считаете меня дурочкой? — Не в коем случае. — Да чёрта с два, сперва привезите, а там посмотрим. — Другого я и не ждал, просто попытал удачу, — он не переставал улыбаться. Виктория сложила руки на груди. — Ну так что, значит договорились? — Сперва я должна на них посмотреть. — Они вам понравятся, будьте уверены. Но и вы меня не обманите, везти мне их не близко. — Конечно, если они переживут плаванье, возьму, страшнее уже точно не будет. — Отлично, — он протянул ей руку, но Виктория лишь кивнула. — Ещё я жду оплату за номер, месяц заканчивается. — Виноват, запамятовал, сегодня же всё будет. Она ушла, но спиной ощущала на себе его изучающий взгляд. — Когда вернусь, женюсь на тебе, Виктория. — Да ну тебя, — махнула она рукой. Вдалеке послышался протяжный гудок, на горизонте вырисовывались очертания приближающегося парохода. Она задержалась на пару секунд, глядя вдаль, а потом, улыбнувшись собственным мыслям, зашагала обратно.***
Народ торопился, толкался, тащил багаж, не разбирая дороги, и лишь Отто шёл не спеша, озираясь по сторонам, точно безумный. Он ещё раз внимательно изучил смятый билет, место прибытия указано верно, но, сойдя на пристань, он будто бы очутился совсем не там. Пристань стала намного шире и теперь имела полное право называться пристанью. Полуразвалившийся трактир с протекающей крышей стал частью полноценного вокзала. У трапа даже стоял контролёр, не оставляющий шанса тайком пробраться на судно. От количества торговых лотков, стихийно разбросанных по всей прилегающей территории, рябило в глазах. Здесь продавали абсолютно всё: от сувениров ручной работы, до комнатной мебели и зимней одежды, чтобы сошедшие с парохода люди, могли тут же расстаться со своими деньгами. Новоприбывших встречали и провожали с музыкой, как в больших городах, и это-то здесь, где местные едва ли умели читать. Отто, опешив, стоял в стороне, который раз убеждая себя в том, что не сходит с ума. — Эй, новоприбывший, заблудился? У меня есть то, что ты ищешь, — чей-то голос вывел его из оцепенения. — Лето кончается, а зимы здесь на редкость суровые, — кричал ему торговец шапками. Отто лишь мотнул головой и направился дальше, пробираясь сквозь толпу. — Смотри куда идёшь, недоумок! — рявкнул мужчина, столкнувшийся с ним. — Ты что там вякнул? — Отто хоть и растерялся, но такой наглости стерпеть не мог. Мужчина обернулся, готовый ответить, но тут же застыл, в изумлении раскрыв рот. — Мать честная! — воскликнул он и снял шляпу, — Отто, ты? — Дитлеф? — произнёс Отто наугад, в низком коренастом мужчине, отрастившем живот и нелепые усики, едва ли можно было узнать старого друга. — Каким ж это ветром тебя сюда занесло? — он подошёл и, крепко обняв его, хлопнул по плечу. — Попутным. Тебя и не узнать, подрос, — сказал Отто. — Да уж. А ты всё такой же. Шпала. Чёрт возьми, я думал, ты сдох. Ни письма, ни звоночка. — Письма тебе ещё писать, нашлась нежная барышня. — Размечтался, не в моём ты вкусе. Давай, пошли, не стоять же здесь на виду. — На кой ты усы отрастил? — И дались же вам всем мои усы. Виктория совсем меня запилила, теперь ты, завидуйте молча. — Как сестра? — спросил Отто. — О, у неё всё прекрасно, — фыркнул Дитлеф, — упрямая, как осёл, ядовитая, как змея. — Виктория? — удивился Отто. — Ага, Виктория. А да, вы же давно не виделись, вот чего так удивляешься. Ну идём, считай, заново познакомитесь, только осторожней, я отрастил усы, а Виктория отрастила зубы.***
Если бы не гордо развевающийся флаг по центру двора и не белоснежные колонны, Отто бы решил, что Дитлеф просто ошибся адресом. Направляясь сюда, он был готов увидеть всё что угодно: упадок, разруху, заросший бурьяном двор, разграбленный дом, выбитые окна, ведь в его понимании разорённая усадьба выглядит именно так. А это место больше походило на загородный курорт: стриженные газоны, прилегающий к дому парк с мощёнными дорожками, шезлонги, столы с белыми скатертями, горничные в выглаженных передниках разносят подносы с напитками. — У вас что, гости? — спросил Отто первое, что пришло ему в голову. Дитлеф засмеялся. — Ага, гости. Много гостей. Идём, чего встал? — Дай угадаю, вы продали усадьбу, здесь теперь какой-то пансионат и вы устроились сюда на работу? — Ну, почти угадал, — улыбнулся Дитлеф, — здесь теперь отель, между прочим, престижный, странно, что ты не слышал, о нём даже в газетах писали, но принадлежит он нам, вернее, Виктории, если по документам. Умирая, отец завещал ей усадьбу, и однажды она придумала способ, как рассчитаться с долгами. — Виктория? — Виктория. Понимаю, верится с трудом. Но идём же, надо сообщить ей о твоём прибытии, она всё говорит, что её теперь сложно удивить, вот сейчас и посмотрим. У стойки администратора они конечно же никого не застали. Дитлеф позвонил, ответа не последовало. Он всплеснул руками и, терпеливо выдохнув, позвонил ещё раз. — Ну, как всегда. — Элли, там посетители! — донёсся с улицы до боли знакомый голос. Будто из прошлой жизни — Элли, ты оглохла? Чёртова девка! Элли, я накормлю тебя собачьим дерьмом! Живо на место. На крыльцо забежала молоденькая горничная, расправила фартук и встала за стойку, улыбаясь, как учили. Следом поднялась женщина в брюках и охотничьей куртке. Волосы её были заплетены в толстую косу, в руке она держала мешок. Перед тем как войти, она счистила грязь с подошвы сапог. Если бы Дитлеф не кивнул в её сторону, Отто бы и не узнал в этой крестьянке Викторию. — Извините за ожидание. Добрый день, с прибытием. Желаете номер? — произнесла горничная заученный текст, обращаясь к Отто, но не ответил. — А. Чего заявился, неужто совесть заела? — фыркнула Виктория брату, проходя мимо. — Да нет, постояльца тебе привёл, он тут заплутал немного, прояви уважение, — сказал Дитлеф, улыбаясь. Виктория тут же опомнилась и тоже натянула улыбку. — Ох, простите. Как добрались… — но в следующее мгновение она уже не смогла произнести ни звука, сердце заколотилось, и ноги стали как ватные, огромных усилий ей стоило не рухнуть прямо здесь. Отто, реальный Отто, стоял сейчас перед ней и, судя по тому, что видит его не только она, рассудок остался при ней. — Здравствуй, Виктория, — произнёс он знакомым бархатным голосом, моментально воскрешающим прошлое. — Чтоб я сдохла, — выдохнула Виктория. — Как живёшь? — спросил Отто, понимая насколько глупо звучит сейчас его вопрос. — Живу. В воздухе повисло напряжённое молчание. Первой его нарушила девушка за стойкой: — Добрый день, желаете снять номер? Прибыли новые постояльцы и нужно было возвращаться к реальности. — Идём, — произнесла Виктория, — туда, идём, — указала она на выход и сунула мешок Дитлефу, — сам решай, куда это деть. — Фу, чёрт, — он тут же закрыл мешок. — Добрый день, добро пожаловать, — поздоровалась Виктория с гостями, — если вдруг сойдёшь с места, загляни ко мне за расчётом, — вполголоса обратилась она к девушке. — Простите, фрекен Виктория, больше не повторится.***
Они медленно шли по парку, иногда случайно соприкасаясь плечами, иногда расходясь в стороны, чтобы пропустить отдыхающих. Хотелось так много друг другу сказать, но в то же время говорить было незачем, спустя столько лет слова вряд ли имели какое-то значение. Они будто бы двое выживших после страшного кораблекрушения. — Значит, фрекен Виктория — владелица престижного отеля, — первым нарушил молчание Отто. Виктория странно посмотрела на него, и он не знал, как истолковать этот взгляд, может быть, ей показалось, что он смеётся. — Я впечатлён, — поспешил объяснить он, — ты молодец. — Спасибо, — коротко ответила Виктория. Бесчисленное количество раз она представляла себе эту встречу, но теперь же будто закостенела, даже ноги с трудом переставляет. Отто в своём репертуаре, любит появиться неожиданно. — Так странно, — сказала Виктория, — увидеть тебя спустя столько лет. — Да уж. Не менее странно оказаться здесь спустя столько лет. Я думал, ты перебралась в город. — А я думала, ты сдох. Отто усмехнулся: — справедливо. — Боже, извини, просто я… Нет, мама перебралась в город, вышла замуж за доктора и теперь живёт счастливо, я тоже думала остаться с ней, но со временем поняла, что городская жизнь не для меня. А ты всё ещё на службе? — Да, всё ещё на службе. Но сейчас взял отпуск, нужно было съездить домой. Виктория указала на свободную скамейку и села, Отто сел рядом. — Как родители? — спросила она. — Перебрались за город, там им спокойнее. И дешевле. Отец разорился, но ты, наверное, слышала эту историю. — Конечно, кто же её не слышал. Сожалею, но деньги хотя бы пошли на благое дело. А как Шарлотта? Отто не стал сознаваться, что и с сестрой он не виделся несколько лет и как у неё дела ему не слишком-то известно. — Шарлотта уехала учиться в Англию, познакомилась там с каким-то художником, стала его натурщицей, а потом неожиданно выскочила за него замуж. Для матери это было ударом, она-то её за богатого наследника выдать планировала, а тут ускользнул единственный шанс вернуть себе красивую жизнь. — И правильно поступила. Уж нам-то не знать, чем заканчиваются подобные авантюры, — сказала Виктория. — Зато от меня наконец отстали, что теперь с меня взять. — Точно. Надеюсь, ты не милостыни пришёл просить, а то наши гости попрошаек не любят. — О, нет, я уже постоял с протянутой рукой на пристани. Сегодня даже поесть смогу. Виктория засмеялась. — Шарлотта была у меня прошлым летом. Отдыхали здесь с мужем, между прочим, очень приятный молодой человек, воспитанный и талантливый художник. Она — буря, он — затишье, идеальный союз. Вы давно не виделись, верно? — Угадала, стыдно признаться, скоро будет три года. — Да, срок. Сейчас они живут в Оксфорде и вовсе не бедствуют, его картины вполне успешно продаются. Отто ничего не ответил. Он смотрел прямо перед собой, а она напротив — изучала его взглядом. — Не видеть бы и мне брата три года, — вздохнула Виктория, — а потом бы он появился и всё бы снова стало как прежде. — А что произошло? — спросил Отто — Да так, просто небольшая размолвка, — ответила она, не считая нужным рассказывать ему целый отрезок из своей жизни. — Но как ты умудрилась всё это устроить? — Очень просто, на голом энтузиазме, желании независимости и силе пиара. За пиар, наверное, должна сказать спасибо Йоханнесу. — Что? — Разве ты не знаешь? Как он и планировал, его последний роман произвёл настоящий фурор. Правда неясно почему его не запретили, ведь по сути это просто подробная исповедь жестокого убийцы. Читая роман, ты смотришь на мир глазами душевнобольного человека и будто бы сам становишься таким же. Но людям понравилось. Думаешь, почему это место пользуется такой популярностью? Свежий воздух, море, красивые виды — это всё вторично, люди едут сюда, чтобы воочию посмотреть, где обитал легендарный «цирюльник» и познакомиться с непосредственной участницей событий. Не стану врать, что поначалу мне это казалось оскорбительным, диким. Я не понимала, ну как же так? Как же им совести хватает меня расспрашивать, почему же мне не сочувствуют? Но со временем я решила, чем ждать сочувствия от посторонних людей, лучше уж извлечь из этого выгоду. Я как-никак тоже заслужила свою порцию славы. Правда пришлось взорвать старую каменоломню, желающие посидеть в «темнице», часто травмировались и терялись в лесу. Но дом и мельница на месте, вернее то, что от них осталось. — То, что осталось? — Сразу после того, как мы с мамой покинули усадьбу, там случился пожар, уничтоживший дом и весь лес вокруг. Но мельница удивительным образом почти полностью сохранилась. — А его мать? — Не знаю, — пожала плечами Виктория, — никто не знает, думаю, это она устроила поджог, а потом сбежала. Оставаться на острове ей было небезопасно. Мельницу я тоже хотела снести, но постояльцы от неё просто в восторге. Боже, каких только историй я от них не наслушалась. Каждый второй непременно встречает там призрака. — Ты тоже в них веришь? — В приведения? Нет конечно. Это лишь сгоревший дом и плохая история. Перед смертью он прислал мне первое издание своего романа, я так и не осмелилась раскрыть книгу, но, когда роман обрёл популярность, сумела продать её за большие деньги, — помолчав, она добавила, — а ещё твоё кольцо. Вот и ответ, как у меня получилось всё устроить. — Поразительная история. — И врагу не пожелаю ввязаться в похожую, — она усмехнулась. — Прости, — сказал Отто, — прости, что свалился как снег на голову. Сам не знаю почему не додумался предупредить. — Нет, что ты, — она посмотрела на него удивлённо, — не извиняйся, я рада тебя видеть. — Знаю, ты думала, я сдох, Дитлеф тоже так думал. Я иногда и сам так думаю. — Все мы в какой-то степени сдохли. Нас прежних больше нет и, честно признаться, я по тому времени не скучаю. — Я тоже. Их глаза на секунду встретились, но это было уже лишним. Виктория поднялась на ноги. — Слушай, ты извини, у меня сейчас много дел. Я распоряжусь, чтобы тебе выделили номер, оставайся, сколько захочешь. Вечером спускайся к ужину, отметим твоё возвращение, — она улыбалась и постепенно ускоряла шаг. — Конечно, иди. — Дорогу найдёшь? — Заблужусь — позову на помощь.***
Вдалеке вспыхивала гроза, на землю опускались сумерки, становилось прохладно и оттого ещё приятней было находиться на тёплой веранде, освещённой лишь мягким светом подсвечников. На фоне тихо звучал граммофон, и собравшиеся люди говорили вполголоса, не желая нарушать царящее здесь умиротворение. Впервые за долгое время Отто чувствовал себя дома. Будто очень долго бежал и наконец остановился. Может это всего лишь иллюзия, но в данный момент уж очень хотелось в неё поверить. Вечер проходил на удивление спокойно. Они втроём, как раньше на летних каникулах, и никакой неловкости, никаких двусмысленных взглядов, болтовня не о чём, воспоминания, знакомые шутки, будто вовсе и не было этой пятилетней разлуки. Общаться со старыми друзьями — всё равно как залечивать раны. — Ну всё, ему больше не наливать, — сказала Виктория, когда Дитлеф начал рассказывать о своём будущем тесте и его финансовых махинациях. — Ну а что? Вот ты говоришь, она стерва, — крикнул он. — Боже, сядь на место. Прости, — она виновато посмотрела на Отто. — Да ничего, всегда любил слушать его пьяный трёп. Надо же как с двух рюмок унесло. — Пошёл ты, — отмахнулся от него Дитлеф, — так, я что хотел сказать? А да, ты говоришь она стерва, а я тебе вот что отвечу, да, она стерва. Моя будущая жена — стерва! — крикнул он ещё громче. Отто засмеялся. — Угомонись, — зашипела Виктория, оглядываясь на гостей, кажется, трёп Дитлефа забавлял и их, — повтори это, когда протрезвеешь, и я стану самой счастливой женщиной на земле. — И повторю, она стерва. Но я её люблю и ничего тут не поделаешь, любовь зла. И тебя я тоже люблю, хоть и язва ты редкостная, — он попытался её поцеловать, едва не опрокинув стол. — Ой, фу, избавь — поморщилась Виктория, — а ты Отто, женат? — спросила она. — Ну уж нет, мне и так неплохо. — Разве неплохо? Вообще-то да, совсем неплохо, — сказал Дитлеф, опустившись в кресло. — Тогда за свободу, — она подняла бокал. — И за встречу, — поддержал Дитлеф, — за то, что ты, несмотря на все наши опасения, всё-таки не сдох.***
Гроза всё же не обошла стороной остров, часам к десяти, когда постояльцы разбрелись по комнатам, начался настоящий ливень, смывающий напрочь дневную жару. Иначе в этих краях не бывает. Дождь застал Викторию врасплох, когда ей вздумалось прогуляться, возвращаться домой было уже бессмысленно, потому пришлось укрыться под крышей конюшни. Она вытряхнула воду из сапог, отжала курку и бросила на стог сена, присела на порог и расплела намокшую косу, и тут услышала чьи-то шаги. Виктория вскочила на ноги и схватила стоявшие рядом вилы. — Кто здесь? — крикнула она, всматриваясь в темноту и отступая назад, готовая в любой момент пуститься в бега. Сердце стучало набатом, звук шагов приближался. — Кто здесь? — повторила она громче и неловко запнулась о порог. — Осторожнее. Это всего лишь я, — из темноты появился Отто, — извини, не хотел тебя напугать. — Господи, — выдохнула Виктория, — ненормальный, что ты здесь делаешь? — Пережидаю дождь. Может опустишь вилы? — Конечно. Прости, — она воткнула вилы в стог сена и снова зашла под крышу, пытаясь унять дрожь в руках, –думала я здесь одна. Не спится? Отто встал напротив и, мотнув головой, закурил. — Захотелось пройтись. А тебе? — Мне тоже, — ответила Виктория, опираясь спиной о дверной косяк. — Тогда переждём дождь вместе. Если, конечно, ты не против компании. — Совсем нет, — ответила она, отжимая промокшие волосы. — Красивые, — сказал он. — Что? — Волосы. — Спасибо, — Виктория усмехнулась, и Отто почувствовал себя идиотом. Прежде такого не случалось, а сейчас он будто бы оказался на её месте. Они стояли молча, он курил, она слушала дождь, и в этот момент оба думали об одном. Удивительная штука — воспоминания, обрушиваются лавиной, подобно этому ливню, напрочь стирая долгие годы разлуки. Когда он приблизился к ней, она смотрела на него прямо и не мигая, никакого стеснения, никаких девичьих ужимок, только странная, едва уловимая грусть во взгляде, так смотрят люди, побывавшие на краю смерти. Отто знаком этот взгляд. Не стало той наивной девчонки, которую он когда-то так бессовестно оставил плачущей на пристани. И чертовски жаль ту прежнюю Викторию, все они понемногу её уничтожили. — Прости меня, — произнёс Отто. — Я простила, — шепнула Виктория. — Нет, прости меня за то, что оставил тебя, прости, что меня не было рядом. Его запах вскружил ей голову. А ведь он нисколько не изменился: всё та же безупречная солдатская выправка, тот же взгляд, тот же голос, а едва заметные морщинки в уголках рта только придавали его лицу больше мужественности. Всё та же преступная безупречность. Она надрывно вздохнула, когда Отто неожиданно коснулся её губ, и крепко обвила руками за шею. Он стиснул её в объятиях и вдруг понял, что пять лет его жизни были прожиты зря вдали от неё. Он, как дурак, долгие годы искал исцеления, а ведь всё было так просто. Кровь ударила в голову, внезапно ожившие чувства затуманили разум. Он прижал её к стене, жадно целуя плечи и шею, расстёгивая промокшую блузку, прохладными пальцами касаясь горячей кожи, но внезапно она будто застыла, а потом и вовсе отстранилась. — Нет… Хватит, Отто. Перестань… Не порти всё. Виктория оттолкнула его руки и, прикладывая ладони к раскрасневшимся щекам, отошла в сторону. — Прости, я… — Простить? — Она резко обернулась, и он заметил слёзы в её глазах, — думаешь, можно так просто исчезнуть на пять лет, а потом появиться и исправить всё одним словом «прости»? Нет, Отто, это так не работает и ничего уже не исправить. — Позволь мне хотя бы попробовать. — Попробовать? Что попробовать? Кажется, ты и так уже всё попробовал. А теперь тебе вдруг захотелось воскресить воспоминания? Для тебя это лишь игра, верно? Вот только я тебе не игрушка, и любовь моя была настоящей, я изо всех сил пыталась спасти тебя, помочь пережить потерю, я пыталась, но тебе всегда было плевать на меня. Плевать и теперь, просто шампанское вскружило тебе в голову. Нам обоим, — она вздохнула, возвращая былое самообладание. — Это не так. Ты никогда не была мне безразлична, Виктория, просто тогда исчезнуть мне казалось единственным верным решением. После гибели Луизы я был напрочь разбит, и ты не должна была жить вместе с моими воспоминаниями. Теперь я понимаю, что ошибался, и за это я прошу у тебя прощения. — Если так тебе будет легче, то я простила. Простила. Злятся те, у кого есть чувства, мои чувства давно угасли, я просто выросла из них, как выросла из платьев с оборочками. В моей жизни было два мужчины: ты и Йоханнес, и оба мне сделали очень больно, но я сумела простить вас обоих. Больше того, я даже вам благодарна, боль закаляет характер, ведь, останься я нежной кисейной барышней, разве смогла бы выжить во всех тех передрягах, которые случились со мной за пять лет. Ты глубоко заблуждаешься, если считаешь, что я просто сидела и ждала твоего возвращения. Отто снова закурил, возразить ему было нечего. — Знаю, прозвучит глупо, знаю, что слишком поздно, но ты нужна мне Виктория. Ведь мой дом там, где ты. — Ты прав, Отто, — она подняла куртку со стога сена, — слишком поздно. Мой дом там, где спокойно, а ты нарушаешь этот покой. — Просто хотел, чтобы ты это знала. Наверное, за этим и вернулся. Утром я снова исчезну, будто меня и не было. — Я тебя не гоню, оставайся сколько захочешь. И затуши сигарету, здесь сухое сено, а пожар нам не по карману. Виктория вышла на улицу, дождь лишь усилился, но лучше уж промокнуть до нитки, чем оставаться с Отто под одной крышей, столько лет она училась самообладанию, но стоило ему появиться, и все старания пошли прахом. — Куда ты, ненормальная, совсем замёрзнешь, — крикнул он ей вслед, но Виктория только махнула рукой и ускорила шаг.***
На её памяти это была самая долгая ночь. Как бы она не старалась, уснуть так и не получилось, воспоминания вихрем кружились у неё в голове, а кожа будто бы пропиталась его запахом. Вдобавок в охотничьем домике стало нестерпимо холодно и в половине третьего, в конец отчаявшись, Виктория вернулась в усадьбу. Тихо поднялась в кабинет, решив, что возникла крайняя необходимость разобрать документы, пересчитать выручку за несколько месяцев, запланировать, с чего бы начать ремонт, заняться хоть чем-нибудь лишь бы отвлечься от совершенно неприемлемых мыслей. Ведь её новой версии они совершенно несвойственны. Однако, сделать это оказалось не так-то просто, особенно, когда возмутитель спокойствия находился с ней под одной крышей, и, должно быть, сейчас в отличие от неё видел уже десятый сон. Виктория отшвырнула ручку и, откинувшись на спинку кресла, потёрла уставшие глаза. Да чтоб он пропал! Изменился бы хоть немного, неужели так сложно было измениться? Облысел бы или растолстел, отрастил бы усы, в конце концов. Неужели так сложно было стать отвратительным? Так было бы куда проще изображать безразличие. Ожидаемо, работа с бумагами не заладилась, и оставшуюся ночь Виктория провела в компании коллекционного коньяка, когда-то припрятанного отцом для особого случая. Утром её разбудил громкий звон, донёсшийся из коридора. Виктория вскочила и отлепила от лица прилипший газетный листок. Голова раскалывалась, шея болела, не стоило засыпать за столом. — Какого чёрта? — взлохмаченная, она высунулась в коридор и, щурясь от яркого света, не сразу разглядела горничную, собирающую с пола рассыпанные вилки и ложки, — с ума сошла, чего ты расшумелась в такую рань? Гостей перебудишь. — Простите, фрекен Виктория. Поднос из рук выскользнул. — Поднос у неё выскользнул, — проворчала Виктория, возвращаясь в кабинет. — А, да. Фрекен, Виктория. — Что ещё? — Ваш друг сегодня утром уехал. Её обдало неприятным холодом. — Уехал? — Да. И, похоже, он очень торопился. — О, ясно. Ну что ж, вероятно, куда-то спешил. А он ничего мне не передавал? — Ничего, — горничная мотнула головой. — Хорошо, — сказала Виктория, улыбнувшись, и заперла дверь. Она спустилась вниз и, накинув шаль, вышла на пустую веранду. Вдалеке раздался пароходный гудок. — Ну и проваливай, — шепнула она. Вазочка с зефиром, оставленная кем-то из слуг, пришлась очень кстати, вскоре она опустела, и на место обиды пришла тошнота. — Ох, какой кошмар, испортишь фигуру, — Ирма подвинула стул и села рядом с ней. Вдохнув свежий утренний воздух, она довольно улыбнулась, прикрыв глаза. — Будто меня это волнует, — произнесла Виктория с набитым ртом, — зачем ты встала? Тебе что-нибудь нужно? Доктор велел больше отдыхать. — Да, мне нужен свежий воздух, сидеть в комнате, всё равно, что в тюрьме. Виктория сняла шаль и накинула ей на плечи. — Спасибо, — ответила Ирма, улыбнувшись тёплой улыбкой, и Виктории вдруг стало её жаль. — Только недолго. Ладно, опасен любой сквозняк. — Перестань, так просто меня не свалить. — Ирма, повторения мне не хочется. — Вряд ли удар случился от холода. Виктория нахмурилась. — Хорошо, фрекен Виктория, недолго. Прозвучал ещё один пароходный гудок, Виктория вздохнула и потянулась к опустевшей вазочке. — Уехал? — спросила Ирма. — Кто? — Виктория плохо изобразила удивление, нервно постукивая пальцами по столу. — Отто, конечно. Не делай вид, что не знаешь, о ком я. Она усмехнулась. — Мне и дела до него нет, решил уехать — его право. — Неужели, а чего же ты тогда так встрепенулась, заслышав гудок. Между прочим, это только второй, у тебя ещё тридцать минут в запасе. — Ну вот ещё, бегать мне за ним что ли? — Когда-то бежала, помнишь? Чтоб попрощаться. — Когда-то я была глупой, а нужно было послушать тебя и проявить гордость. — Так послушай меня сейчас: хватит проявлять гордость, ты уже всё всем доказала. Он наказан, он понял свою ошибку, но если позволишь ему уехать, то до конца дней своих будешь несчастной. — Я вполне счастлива. Я давно это переросла. — Это невозможно перерасти, Виктория, — Ирма отодвинула от неё вазочку. — Ну что ты от меня хочешь? Чтобы я снова стояла на пристани и слёзно умоляла его остаться? Хочешь, чтобы я снова себя унизила? Ну уж нет, довольно с меня этой драмы. Да и не нужна я ему. — Думаешь, он вернулся, чтобы повидаться с Дитлефом? — Я вообще не думаю и мне наплевать, для чего он вернулся, хотел воскресить воспоминания, вероятно. — И ему это удалось, верно? Ты прямо сама не своя, так зачем над собой издеваешься? Неужели страданий было недостаточно? — Поверить не могу, — она снова придвинула к себе вазочку, — ты ведь всегда терпеть его не могла. Когда он уехал, не ты ли убеждала меня стать сильной? — И ты стала, тебе есть чем гордиться, но любовь — это отнюдь не проявление слабости. — Любовь, — фыркнула Виктория. — Назовёшь это другим словом? Она ничего не ответила. — Знаешь, людям свойственно менять своё мнение, когда-то Отто спас тебе жизнь, и за это я безмерно ему благодарна. Ты не обязана меня слушать, никогда и не слушала, поступай как знаешь, Виктория, но только когда прозвучит третий гудок, ничего уже не исправишь.***
Отто бросил мешок и опустился на скамейку, очередь у трапа его утомила. Может порядок с билетами здесь и навели, вот только местные остались такими же, приличиям они не обучены и сам принцип очереди им неизвестен. Каждый норовит проскочить вперёд, будто паром может уплыть без него. Из трактира вывалился, какой-то пропойца и наблевал себе под ноги. — О, кошмар, — поморщился Дитлеф, прикрывая рот платком, вчерашний ужин и так просился наружу, –давай проваливай. — Простите, господин, — промямлил мужчина, едва ворочая языком. — Катись к чертям, — отмахнулся Дитлеф и приложил к голове фляжку с холодной водой, — ну и куда ты теперь отправишься? — обратился он к Отто. — Куда-нибудь, пока не решил. — Не надоела такая жизнь? — Другой у меня нет, — Отто пожал плечами. Дитлеф усмехнулся. — Ну а чего ты ожидал? Думал, она бросится тебе в объятия, да как бы не так. — И в мыслях такого не было. Всё давно в прошлом. — Конечно, рассказывай. Только вот малышка Виктория теперь выросла, самостоятельной стала, палец в рот не клади — по локоть отхватит. — И что в этом плохого? — Ничего, только порой меня самого пугает, в какую редкостную стерву превратилась моя маленькая сестра. Да боже мой, слышал бы ты, как она спорит с местными торговцами, сквернословит так, что местная алкашня позавидует. Отто засмеялся. — Смешно? А ничего тут смешного нет, может оно и к лучшему, что не сложилось. На людях с ней теперь не появишься, если ей кто не понравится, обязательно что-нибудь выкинет, за что потом долго извиняться будешь. — Интересно, что же такого между вами произошло, откуда эта скрытая вражда? — Вражда? Да нет никакой вражды, с моей стороны так точно, пытался познакомить её со своей невестой и не сложилось… — Дитлеф замолчал серьёзно, уставившись вдаль, — мой будущий тесть очень влиятельный человек, хочет прибрать к рукам нашу усадьбу, а Виктория этого не хочет… — И что ты предашь родную сестру, ради какой-то девки? — Да господи прости! Спятил! Какое предательство? Это Виктория тебе сказала? — Она ничего мне не говорила, просто я вас обоих слишком хорошо изучил. — Разумеется, я знаю, что Виктория никогда на это не согласится, но у меня не остаётся выбора, не могу я не поспособствовать, раз просит будущий тесть. — Попахивает идиотизмом. — О, ещё каким. Вовсе я её не предавал, просто спектакль разыгрываю, а Виктория теперь во всём предательство видит, всех в чём-то подозревает, сложно с ней стало. — Её можно понять. — Можно. Но прошло уже столько лет, а она до сих пор спит с ножом под подушкой и обходит с ружьём территорию. Она боится и иногда мне кажется, что этот страх повредил её разум, — Дитлеф поднялся на ноги, морщась от боли в затылке, — какого чёрта я вчера так нажрался. Так что, поверь мне, друг, оставить её будет лучше, не нужна тебе эта проблема. — Это ей не нужны проблемы, потому и оставлю. — Ой, да ну вас. Пойду разведаю, скоро ли они там закончат, — Дитлеф спустился на пристань и вскоре затерялся в толпе. Отто достал сигарету скорее по инерции, чем по желанию, курить совсем не хотелось. Народу на пристани становилось больше, время близилось к отплытию. У билетной кассы образовалась ещё одна очередь, люди толкались и суетились, нервно поглядывая на часы и опасаясь услышать последний гудок. Вероятно, для них это было сродни концу света, и Отто нравилось наблюдать за их толкотнёй, стоя на высоком крыльце трактира, впервые за много лет он ощущал небывалую лёгкость и спешить ему уже было некуда. Анна была права, здесь он нашёл освобождение. — И снова ты уезжаешь, не попрощавшись, — раздался голос позади него. Отто обернулся и увидел Викторию. — Не хотел тебя будить, — ответил он. — Я бы как-нибудь пережила. — Пришла проститься? — Да, наверное. Я пока не решила, — она прикусила губу и отвела взгляд в сторону, — пришла признаться, что вчера я тебе соврала. — Когда это? — Когда сказала, что ты мне безразличен. На самом деле это вовсе не так. — Неужели. — Да, совершенно точно небезразличен, я тебя ненавижу. Искренне и всем сердцем, — её глаза будто вспыхнули, она вздохнула, набирая в лёгкие побольше воздуха, и продолжила, — ненавижу за то, что, с тобой я снова превратилась в бесхребетное существо. Я так долго воспитывала в себе твёрдость характера, так старалась изгнать ту глупую девчонку, но появился ты, и все мои старания насмарку. — Виктория… — Нет, не перебивай! Ненавижу за то, что ты меня бросил! А я ведь ждала, очень долго ждала, что ты вдруг вернёшься, поймёшь вдруг, что жить без меня не можешь, знаешь, как пишут в книжках. Чудо вдруг произойдёт. К чертям. Ненавижу тебя и за это! Ненавижу за то, что такой идеальный и за то, что, как бы я не пыталась, не могу найти в тебе ничего отвратительного, разве что, твой характер, но за это я тоже тебя ненавижу, ненавижу за то, что снова, разыгрываю перед тобой драму, — она отвела глаза в сторону, сердце бешено колотилось, к щекам прилила кровь, впервые за долгое время Виктория ощущала себя по-настоящему живой. — Закончила? — Да. Нет. Ненавижу за то, что ты можешь так запросто вторгнуться в мою жизнь. Я так гордилась тем, что освободилась, но появляешься ты и… — Вовсе я не покушаюсь на твою свободу. Виктория… — Не перебивай, я сказала! Отто снисходительно кивнул, стараясь не улыбаться. — Не покушаешься, но я так привыкла к тишине и стабильности, а ты чёртов возмутитель спокойствия, Отто, ненавижу тебя за это, но мой дом там, где ты, — она улыбнулась и вдруг обнаружила, что плачет. Отто подошёл и обнял её, она уткнулась лицом в его плечо. — И я ненавижу тебя, коротышка, — сказал Отто, — за то, что стоишь в луже рвоты и мне приходится стоять вместе с тобой. — О, чёрт побери! Проклятая матросня! — Виктория отшатнулась, с отвращением глядя на испачканные сапоги. — Я пытался предупредить, но ты не слушала. Виктория улыбнулась, вытирая глаза. — Знаешь, Отто, когда я говорила тебе, что ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь, я надеялась, что ты послушаешь. — Я больше не богат, коротышка, а проживание в твоём отеле вылетит мне в копеечку. Это ж натуральный грабёж. — Ничего, как-нибудь рассчитаешься. Может быть, натурой. — О, тогда придётся постараться. — Уж постараешься, — она обвила его руками за талию. — Ну и чего это у вас тут? Опять сопли разводите? Я даже не удивлён, — на крыльцо поднялся Дитлеф, — а пароход, между прочим, скоро отчаливает. Идём, Отто, всё остальное позже. — Он остаётся, — сказала Виктория. — Конечно остаётся, но мешки с удобрением сами домой не доедут. — Мешки с удобрением? — переспросила Виктория. — С удобрением. Ты с луны что ли свалилась? Давай, Отто, время не ждёт, эти кретины выбросят их за борт. Между прочим, из-за твоих выходок к нам такое гадкое отношение. Знаешь, как тебя теперь называют? — сказал Дитлеф, посмотрев на сестру. — И как же? — спросил Отто, спускаясь на пристань вслед за Дитлефом. Виктория шла позади. — Стыдно произносить при людях. Ты сама виновата. — Плевать мне, как они меня называют. Так это что же получается, ты уплывать и не собирался? А я тут перед ним… А всё дело было в удобрении? — Конечно не собирался, я что, дурак? Ну уж нет, коротышка, так просто я не сдаюсь, — улыбнулся Отто своей фирменной нахальной улыбкой. — Я, понимаешь, тут пред ним всю душу наизнанку, — она толкнула его в плечо, — вот же мерзавец! Расчёт натурой в твоём случае будет означать тяжёлый крестьянский труд, мне как раз не хватает рук. — Уже приступаю, фрекен Виктория. — Просто немыслимо! Ты снова превратил меня в сопливую мямлю. — Что ж, — Отто поставил мешок, отряхнул руки и выпрямился, — разрешаю ненавидеть меня и за это. — Ненавижу, — улыбнулась Виктория.