слишком много красного на один этот серый город

— В том, что там, на улицах сегодня погибнут люди, будешь виновата ты! Бистбой пугливо жмётся к Мэган и закрывает лицо руками. Если достаточно крепко закрыть глаза и уши, можно убедить себя в чем угодно. Например, в том, что бывший друг только что совсем не пытался их убить, а нынешние друзья из-за него друг друга порвать готовы. Грудь у Затанны тяжело вздымается, тонкие пальцы с силой впиваются в ладони, оставляя багровые следы-полумесяцы. Ричард стоит у неё за спиной, но все равно недостаточно далеко, чтобы её слова остались неуслышанными. — Может, и к лучшему. По крайней мере, этой ночью они не продадут оружие, которым этой же ночью застрелят ещё парочку подростков. — Ты себя вообще слышишь? У Найтвинга острое желание схватить её за плечи и трясти, пока вся дурь из неё не выйдет. А ещё он предпочел бы выяснять отношения со своей девушкой без свидетелей, но, видимо, за один раз он хочет слишком много. Затанна остается отстраненно-безразличной, вперившись взглядом куда-то в пустоту тоннеля, в котором скрылся Красный Колпак a.k.a Джейсон, мать его, Тодд. — Справедливость не подразумевает однобокое суждение, Ричард. Ричарда коробит. Он ненавидит, когда на заданиях с него вот так бесцеремонно срывают маски, словно стоит душу свою обнажить, как тут же ударом весь дух из него и вышибут, стоит почуять его беззащитность. А Джейсону это нравилось. Он, в общем-то, не был против, когда она, смеясь, звала его по имени после очередного боя. Он, разумеется, охотно пошел бы за ней куда угодно и без того, но разве не грех упустить возможность услышать мольбы в её голосе, когда обычное имя приобретает совсем другие ноты, если позвать правильно? Ричард, по правде говоря, его ненавидит. Прямо здесь и прямо сейчас он будто вновь чувствует себя мальчишкой, — совсем ребенком, — словно этих пяти лет никогда и не было. Словно он всё ещё только часть Бэтмена, потому что только это в его жизни существует доподлинно. Словно он всё ещё боится сделать шаг в сторону и признаться самому себе, что просто тенью быть не хочет, что он готов, что может быть чем-то большим. В конце концов, ночную птицу в тени мышей не спрячешь. — Он убийца, Z. И то, что он убивает плохих парней, не делает его чертовым Робин Гудом! Говорят, отчаянные люди способны на отчаянные поступки. Глаза у Затанны больше совсем не голубые, в её взгляде нет ни капли любви и понимания, он будто смотрит в зеркало и чувствует, как от него отраженными волнами исходят презрение вперемешку с яростью. Он знает, что ещё немного и пропасть между ними больше никогда заполниться не сможет. Он проложил её сам, когда впервые убежал с Барбарой, потому что ему было скучно, потому что он устал, потому что Дик Грейсон обожает летать под небом и чувствовать что-то новое. — Но Роя Харпера с факелами и вилами ты не ловишь! Это и называется однобокое суждение, Ричард. — Это совсем другое. — Да? И в чем же разница, а? Может быть в том, что Роя Харпера не пытали, искореняя все, что делало его им, и не убивали? Может быть, разница в том, что его сознание не ломали, а после не пытались собрать осколки и наспех слепить из них что-то старое? Ты, и Тим, и… Барбара, и Бэтмен — вы все виноваты, потому что позволяли Джокеру убегать столько раз, но правда в том, Ричард, что следующим можешь быть ты или кто угодно, и когда твои руки обагрятся кровью вопрос будет в том, хватит ли у тебя духу посмотреть на себя в зеркало и признать, что иногда этой чертовой моралью стоит пренебречь! Ричард от злости с размаху ударяет кулаком о стену, сопровождая все это нечеловеческим криком. Ярость ярости рознь, они срываются куда-то в темноту, откуда прежними (откуда вообще любыми) уже не выберутся — он слышал об этом, он никогда не думал, что сам закончит также. Но всё это ничего, ровным счетом ничего не значит, потому что единственное, что он ощущает четко и ясно, глядя на изуродованную картинку уже-не-себя-прежнего в её глазах — ярость. Самое скверное, надо полагать, в том, что обвинения Затанны никогда не бывают беспочвенными. Самое обидное, что она права и сумасшедшего ублюдка давно бы стоило запереть в комнате, где мягкие стены поглощают любой звук, и прекратить навсегда плохую историю с психами раз и навсегда. Готэм и без того погряз во крови, к чему емё добавлять безумия? Но Бэтмен мыслит слишком узко, слишком заскорузло-правильно и убить безумца не позволит, как будто если допустить возможно его отсутствия он начинает чувствовать себя неполноценным. Самое скверное, надо полагать, в том, что Затанна имеет привычку попадать словами прямо в цель. Он бы, конечно же, и сам не смог его убить, даже если бы шанс представился. Он и убийц родителей убить-то не смог, так, немножечко покалечить, но разве это другие убийства предотвратить поможет? Ричарду хочется верить, что он поступает правильно. Что то, что он знает, истина, коею руководствуется, никогда не рухнет. Но этой уверенности он уже не чувствует. И он ненавидит Джейсона Тодда за то, что он и в былые свои времена сумел бы нажать на спусковой крючок, если бы ситуация того требовала. — Думаешь, я не хотел его вернуть? Он был моей семьей, моим братом, моим другом, черт возьми! Ричарду хочется сказать, что несмотря на то, что он его ненавидит — он бы вернул его, и, бог видит, в это мгновение Грейсон не врет ни капли. Тим Дрейк неосознанно хватается за края плаща и больше всего на свете ему хочется почувствовать на плече удивительно твердую руку Альфреда, который убедит его, что тот со всем справится. Но Альфреда здесь нет и, говоря откровенно, в пещеру к Бэтмену вернуться ему захочется совсем не скоро. Тиму с Джейсоном всегда удавалось проще найти язык. Он, помнится, как-то потащил его и Дэмиана в бар и предложил взять, что угодно. Тим угрюмо шмыгал носом, косился на всех из-за своих очков и всё бурчал, что ему сюда, как бы, ещё нельзя. — И кто же узнает? — шутливо спрашивал Джей, разражаясь смехом. — Дик? Расслабься, парень, попробуй хоть раз перестать быть паинькой. Затанна смеется нервно и в разыгравшейся ситуации это все кажется безумным фарсом, разыгранным неправильно. — Ну да, точно. «Быть Робином — значит быть частью семьи», — голос у неё смешно дрожит, когда она пытается сделать его ниже, подражая, как ей кажется, темному рыцарю, но смеяться никто не собирается. — Так вот, Ричард, за семью принято бороться до конца. — Ведь ты у нас такая чертовски правильная, такая ослепительно незапятнанная. Спустись за землю, Затанна, здесь правила твоих фокусов давно не действуют! Мэган от удивления прикрывает рот ладошкой, из которого успевает вырваться удивленный полукрик, Бистбой без остановки шепчет, чтобы они прекратили. Тиму хочется закричать, но вместо него кричит Затанна. Он не знает, на чью сторону встать, кого сейчас ненавидеть, кого бояться. Тиму хочется закричать, он опускается на колени и закрывает лицо руками. Правая щека Ричарда мгновенно наливается багрянцем. — Можешь винить меня сколько угодно долго в том, что я не пришел к тебе вовремя, но это не я сделал его таким, не я вложил ему в руки пистолет и отправил убивать людей на улицах! И не Джокер! Он сам, смирись с этим. Ему плевать на всех, на тебя плевать. От Джейсона, которого ты знала, не осталось ровным счетом ничего. Затанна заносит руку для нового удара, но Ричард успевает перехватить руку. — Я могла спасти его! Могла найти его прежде, чем он взлетел на воздух! Почему, Ричард? Почему ты не пришел раньше? Фраза «мне жаль» повисает в глотке неизреченным грузом, потому что, по правде говоря, ему не жаль. Совсем. И Грейсон отчаянно пытается понять, в какой момент все столь стремительно полетело под откос, в какой момент ненависть к Джейсону начала зреть подобно раковой опухоли в мозгу, сначала маленькая, практически незаметная, потом достигла размеров крупных гроздьев винограда. В душе он радовался, что больше Джейсон на пути не встанет, но признаться в этом самому себе он позволяет лишь сейчас, когда Затанну бьет крупная дрожь, а по щекам стекают слезы. Она бы нашла его и они бы спасли его, и все началось бы сначала, где по треклятому кругу они танцуют между собой в извечной борьбе за внимание: Затанны, Бэтмена, Альфреда, всего окружающего мира. А потом Джейсона не стало, но и внимания, о котором так мечтал, как будто бы не прибавилось. Дик Грейсон чувствует себя препаршиво. Он одергивает руку, в последний момент решая, что прикоснуться к ней сейчас — все равно, что добровольно поднести к виску дуло пистолета и нажать на спуск. — Я тебя ненавижу, Ричард. Я так сильно тебя ненавижу. Ричарда коробит. В её голосе больше нет желания защитить или уничтожить. В её голосе пустота, от которой веет могильным холодом, и в это мгновение бездна, в которую они летели, становится необъятной. — Я знаю.