Твоими руками

— Мне понравилось, — говорит Ал, развязывая неспешно пояс, и в его глазах отражаются горящие во тьме факелы, — может, научишь меня танцевать? Джинн с удовольствием научил бы — этот вечер принес ему помимо безобидного веселья совершенно странное, пронзительное, отчасти чарующее, отчасти пьянящее чувство управления чужим телом. Он думает отвлечься, может быть, сменить тему, но Ал ждет ответа. Ал — живое напоминание о пире. Джинн смотрит на Ала и видит его там, среди цветов и фонтанов, платков и фейерверков, танцоров и глотающих языки пламени факиров — картина маслом. Восторженный и расслабленный, податливый и грациозный, со своей вороватой и одновременно смущенной улыбкой, он производит впечатление, он движется в ритме барабанов, выгибается в свете костра, падает на колени и упорно отводит взгляд от принцессы — он всего лишь марионетка в крепких сетях магии, не ему выбирать, как вести себя на празднике урожая. Джинн немного в прострации от этих образов, в реальность его возвращает нагловатое «ну так что?», Абу что-то бормочет себе под нос, перебравшись коротким прыжком с одного плеча на другое, его хвост, тут же закрутившийся колечком, обнимает шею — очень ласково. — Это официальное желание? — Нет. — В таком случае, — Джинн вообще-то не делает одолжений, но туманная формулировка просьбы означает, что он может сыграть по своим правилам, и подготовленный было отказ, неуклюже споткнувшись, принимает форму согласия, — в таком случае, я могу показать тебе только один танец. — Замечательно! С тихим хлопком Абу исчезает, отправившись прямиком в сад. Джинн улыбается в предвкушении веселья. Бедный наивный малыш подвоха не заподозрил — ловит эту улыбку с нежностью. — Что ж, ты сам напросился. Отброшенный в сторону пояс, ставший вдруг цепью с монистами, юркой змейкой взбирается по ноге Аладдина, его руки вскидываются порывисто и элегантно, зазвенев взявшимися из ниоткуда тяжелыми браслетами. Разливающая с кровью магия не дает ему отвести взгляд от Джинна, но он отчетливо чувствует на себе юбку из тонкого-тонкого шелка. И на нем ничего больше, когда начинается музыка. Джинн творит что-то неуловимое, от движения его пальцев вздрагивают бедра, мелодичный звон украшений из декоративных золотых монеток, раздающийся от каждого шага, от каждого поворота и изгиба, сливается со звуками бубнов и цимбал, по теплым коврам неожиданно приятно ступать босиком, в горячем душном воздухе покоев — какие-то специи, вероятно, от них чуть кружится голова и самую малость тяжело дышать. Джинн смеется хрипловато и бархатно, хотя ему совсем не до смеха — перед ним сгорает со стыда Ал, которому кажется, что хуже и быть не может. У бедняги в глазах абсолютное замешательство, и Джинн, поддавшись соблазну, подводит его танцем все ближе и ближе, пока не касается уже по-настоящему его бедер, срывает с пояса украшения одно за другим, усаживает медленно и плавно себе на колени. Он хочет поцеловать его, хочет настолько, что забывает напрочь о своем вмешательстве в ход событий — грубое, напористое волшебство заставляет Аладдина покачнуться навстречу, но его ошалелый взгляд действует отрезвляюще, и Джинн вовремя прикрывает свои намерения шуткой, а лицо Ала прикрывает полупрозрачным синим хиджабом с вышитыми золотом созвездиями. В высшей степени забавная выходка, разве нет? — Ладно, довольно с тебя, — улыбка получается не слишком убедительной, но уж какая есть, — будешь знать наперед, что просить меня о чем-нибудь не в рамках желания себе дороже. А еще про формулировки помнишь? Выражаться надо четко и ясно... Он не сразу замечает, что от былого изумления в глазах напротив не осталось и следа. — От тебя пахнет кардамоном, — перебивает его Ал неожиданно спокойно и смело для своего положения, склоняясь над ним вместо того, чтобы отстраниться. Их разделяет лишь ничтожная завеса легкой как кружево ткани. Аладдин ухмыляется самодовольно, и колыхнувшийся от его дыхания шелк задевает губы Джинна. Джинн не колдует больше, он околдован сам.