Паруса, паруса, паруса…

      Закатное солнце, ещё не поглощённое грозовыми облаками, бликами играло в волнах тёмного, непрозрачного моря. Может быть, Леон и мог часами наблюдать за внезапными искрами на воде, если бы не следил за стройной фигурой на карме арендованной яхты; белый пиджак стягивал гибкий стан, не сковывая движений, золотые молнии тихонько позвякивали в такт скачков судна на волнах, заколки на тёмной макушке блестели ярче солнечных зайчиков.       — Леон, — окликнул Бруно, устремив взгляд светлых глаз на горизонт, где клубились первые тучи. — Леон!       Подбородок бывшего полицейского соскочил с поддерживающей его руки, и лишь тогда он резко перевёл взор на Буччеллати.       — Кажется, скоро будет шторм, — его голос, мягкий и слегка взволнованный, наконец окончательно вывел мужчину из полудремы. Аббаккио подцепил один из стоящих на небольшом столике бокалов и пригубил оставшееся в нём красное вино. Терпко, кисло, оно слегка обжигает горло своей крепостью.       — Стоит возвращаться. Твёрдой, но бесшумной походкой Буччеллати неспешно подошёл к Леону и сначала положил свою руку на его крепкое плечо, а после устало опустил на него голову. Конечно, Аббаккио прекрасно понимал, насколько тяжело было Бруно, и насколько, в то же время, он был силён; не каждый сможет нести на своих плечах не только собственное бремя, но и часть Неаполя с гордо поднятой головой и уверенной улыбкой на губах. Леон кончиками пальцев проводит по спине мужчины, ведёт дорожку между лопатками, и кладёт руку на талию Бруно, нежно притягивая к себе. Утопающее в тучах зарево заката полыхало всё сильнее и сильнее. Любоваться заходящим солнцем вместе с недавних пор стало их традицией; в такие моменты можно было расслабиться и подумать о насущном в приятной компании. Аббаккио ставит опустевший бокал на законное место и подхватывает брюнета под руку, закручивая того в медленном танце.       — О, господин полицейский, — игриво хихикает Буччеллати, — неужели?       — Не зови меня так больше, — Леон закатывает глаза, но от Бруно не укрываются слегка приподнятые уголки густо напомаженных губ, которые тут же касаются загорелой скулы брюнета. Смазано, быстро, остро, будто бы лезвием. — У нас есть пять минут.       Шаг, другой; они чувствуют движения друг друга, мягко ступают по дощатой палубе под убаюкивающие шелесты волн и тревожные крики чаек. Аббаккио ведёт танец, и брюнету остаётся лишь расслабиться в его руках и прикрыть глаза, полностью полагаясь на партнёра.       — «Паруса, паруса, паруса, Превращённые в чудо-хлопушки, — Это ветер творит чудеса. Паруса, паруса, паруса, У причала, как будто в ловушке; Волны жалобу их приглушают, С плеском треск парусины мешают, Дружно рвутся взлететь в небеса. Паруса, паруса, паруса…» — тихо шептал Леон, вновь забывшись. Голос у него был глубокий, звучный, гулко отдававшийся в груди.       — Это Дино Кампана? — уперевшись руками в грудь партнёра, Бруно с заглянул в его глаза, отливающие золотом. Он не мог даже предположить, что мужчина, оказывается, увлекается поэзией.       — «Лодки у причала», если быть совсем точным, — ответил Аббаккио, чуть прищурившись.       Ветер крепчал, и солнце спичкой потухло в море. Сумерки заполняли пространство, растекаясь, словно густые сливки. Первые раскаты грома уже были слышны где-то там, далеко за горизонтом, а небо затягивалось тонкой пеленой облаков; линия между водой и небом слилась в сплошную бурлящую грозовую черноту. Совсем скоро на Неаполь обрушится шторм, грозящийся сорвать с самой небесной твердыни все звёзды. В портах суетились матросы, а редкие рыбаки затаскивали свои ветхие лодчонки на берег, чтобы их не унесло в открытое море. Бруно и сам вспоминал, как помогал отцу спрятать лодку, укрыть её грубым брезентом и перетащить весь промысел в дом. Когда-то давно, в такие длинные вечера, Буччеллати любил, присев около окна, слушать завывания ветра, стук дождя, рёв белого от пены моря и дребезжания стёкл от каждого удара грома.       И, пока яхта направлялась в порт, пока вода не разбушевалась сильнее, на палубе покачивались в объятиях друг друга, будто в последний раз, две фигуры. И не было для них ничего, кроме теплоты своих рук, нежных, трепетных вздохов и рваных всполохов белого паруса под солоноватым ветром.