Философские этюды

— Я так не могу, Господи, не могу! — воскликнул Аллен, утыкаясь в книгу, взятую из библиотеки. — Ни слова больше, парень, — тяжело вздохнул сосед, кисло смотря на лежавшую перед Уолкером книгу. — Грёбаный Кант, зачем ты вообще написал всё это! Нет, ты только послушай! «Созерцание и понятия бывают или чистыми, или эмпирическими. Эмпирическими — когда в них содержится ощущение (которое предполагает действительное присутствие предмета), чистое же — когда к представлению не примешиваются никакие ощущения. Ощущения можно назвать материей чувственного знания. Вот почему чистое созерцание заключает в себе только форму, при которой что-то созерцается, а чистое понятие — только форму мышления о предмете вообще. Только чистые понятия могут быть априорными, эмпирические же только апостериорными». Вот скажи мне, друг мой, Хамфри, что за хрень я только что тебе прочитал? — не унимался Аллен. — А ведь это только первый раздел из того, что он задал на завтра! Мне эту книгу вообще открывать страшно. — Я понял только то, что ощущения можно как-то философски оскорбить, — усмехнулся сосед по комнате. — Мой мозг откажется работать раньше, чем я прочту хотя бы половину из того, что он нам задал. — Этого я тоже не понимаю, — согласился Хамфри. — Окей, я не отрицаю, что в мире есть странные чуваки, которым нравится во всём этом копаться. Некоторые вещи, до которых они дошли, устроили мозговую революцию и просто изменили мир. Но почему бы не оставить на них всю эту философию? — И я о том же. И ладно, в нашей группе тоже есть такие чуваки, но ты скажи, почему он ко мне вечно цепляется? — Ну, не скажу, что прям цепляется, но ты стандартно страдаешь с отличниками. Мне кажется, ты ему просто не нравишься, ну или наоборот, так нравишься, что пройти мимо не может. — Ой, да иди ты!       Аллен вновь кинул унылый взгляд на «Критику чистого разума». Ну за что ему всё это? Он бы мог заниматься чем угодно, что угодно было бы объективно лучше, чем Кант, но не мог. — «Восприимчивость нашей души, т.е. способность её получать представления, поскольку она каким-то образом подвергается воздействию, мы будем называть чувственностью; рассудок же есть способность самостоятельно производить представления, то есть спонтанность познания. Наша природа такова, что созерцания могут быть только чувственными, то есть содержат в себе лишь способ, которым предметы воздействуют на нас. Способность же мыслить предмет чувственного созерцания есть рассудок». Как тебе, а? — Эй, читай про себя, я на это не подписывался! — возмутился сосед. — А если он спросит тебя? — Скажу, что я слишком тупой, чтобы понимать философию, — буркнул Хамфри. — Хорошо, тогда я тоже слишком тупой для этого.       Аллен понимал, что не должен забивать на задание Вайзли, — этот чёрт сразу же всё поймёт, только взглянув на него, но не хотел он Канта, ну не нравился он ему. А ещё этот контрольный срез. Уолкер готов был поспорить на что угодно, что сойдет с ума, просто читая вопросы. Вряд ли там будет что-то банальное, вроде: «Пять доказательств существования Бога по Канту», нет, это было бы слишком легко и слишком бессмысленно. А вот задать задачу, которая заставит половину группы ощутить себя безмозглыми баранами, не способными к банальному анализу и восприятию мира, — задаст обязательно, в этом был весь Визерс. Ещё и философия эта китайская. Как знать, вдруг правда прицепится, а он не знает ничего?       Вообще в университете стала происходить какая-то странная движуха. Аллена она не зацепила, но ощущение каких-то приготовлений буквально летало в воздухе. Было ли это хорошо? Кто знает, в любом случае, сейчас вся деятельность Уолкера свернулась вокруг предстоящей пары. И было смешно, что первой парой у него стоял профильный предмет, но о нем он едва думал, а вот о последней паре по философии переживал так, как будто всё его будущее зависит от того, поймет ли он чертового Канта.       Мысли носились от одного к другому. В пятницу они хотели встретиться с Линали: девушка что-то хотела показать ему, возможно, получится прогуляться и даже сходить в то кафе. С Линой было легко, даже обидно, что такая хорошая девушка решила обратить внимание на представительниц своего пола, но после знакомства с её братом Аллен не удивлялся.       В последнее время Уолкер ощущал себя как-то странно одиноко. Наверное, ему просто не хватало нормального живого общения, друзей, чего-то такого, что может забить голову, и кого-то такого, кто может понять. Было как-то странно жить так, как он жил, хотелось чего-то другого, но чего именно — юноша не знал. Он не строил великие планы на будущее, ему просто хотелось жить.       Хамфри предложил посмотреть фильм. Аллен отмахнулся — лучше он выспится, фильм начнётся тогда, когда они придут на пару.       Вайзли выглядел слишком воодушевленно, это никогда не было хорошим знаком. Может быть, вопреки всем законам вселенной у него случилось что-то невероятно хорошее, и это хорошее просто не позволит ему сосредоточенно вести пару и придираться к каждому, кого он видит, но это было слишком фантастично.       Аллен и Хамфри попытались схорониться, засев на самых неприметных местах, но места уже были заняты — вся группа выглядела так, будто решила, что все они слишком тупые для того, чтобы читать Канта. Уолкер мысленно пожелал всем удачи. Кажется, эта пара будет такой же удачной, как и первое плаванье Титаника. — Сегодня мы будем много разговаривать, но ещё больше анализировать, — мягко произнёс Визерс. — Мы постараемся понять разум по Канту, разобрать моральные и нравственные вопросы, определить те черты, которые, на мой взгляд, были бы важны именно вам. Итак, есть желающие ответить?       Желающих не оказалось. Отличники не справились с объемом Канта или же не были уверены в своих выводах, а все остальные лишь приоткрыли трактат для видимости, после чего посчитали, что сделали всё, что в их силах. — Вижу, немецкая классика вас пугает. Один знакомый музыкант, играющий на гобое, как-то сказал мне, что у них даже присказка есть — «немецкое барокко, не будь со мной жестоко», но боюсь, ни к музыкантам, ни тем более к философам немцы жалости проявлять не намерены. Вы в этом убедитесь, когда мы подойдем к Ницше. Что ж, вас пугает Кант, тогда зайдем с другой стороны. У всех есть экземпляр «Критики чистого разума»?       Студенты активно закивали, пораженные тем, что их, кажется, пронесло. Однако улыбка Визерса стала какой-то ещё более жуткой: они не знали, что Вайзли с самого начала был готов к такому повороту событий. — В таком случае, я хочу, чтобы вы все открыли аналитику понятий, первый раздел, который называется «О логическом применении рассудка вообще». Кто мне прочитает его?       Желающих читать философские книги оказалось куда больше, чем желающих на них отвечать. Вайзли внимательно слушал, как студент, запинаясь, читал две короткие страницы рассуждений Канта. Лицо философа не покидало какое-то хитрое, почти что лисье выражение, это было не к добру. — Хорошо. А теперь расскажите мне, что Кант имеет в виду, когда говорит «понятие тело означает нечто, что может быть познано через это понятие»? — Согласно Канту, — неуверенно начал студент, — тело есть функция, то есть представление, в основе которого лежат другие представления. Функции… они… — Вас, по-видимому, беспокоит понятие функции. Скажите, что это. — Это… — студент постарался скосить глаза в книгу, но Визерс нависал над ним, как статуя, почти пугающе улыбаясь, — понятия… общее понятие. — Прочитайте мне эту цитату из книги, — голос философа был властным и словно жестоким. — «Под функциями же я подразумеваю единство деятельности, подводящей различные представления под одно общее представление», — процитировал студент. — Хорошо. А теперь дайте же мне ответ про тело. — Под понятием тело подразумевается абстракция, любое тело. — Не верно. Вы сейчас говорите о теле, как о классификации. Кант же вкладывает несколько иное понятие. Но вы близки.       Аллен мысленно вздохнул: если так будет со всеми, то они просто не переживут пару, особенно он. Что ж, остается только надеяться, что у Визерса есть хороший знакомый в ритуальном агентстве, который сделает ему приличную скидку. — Ваша ошибка в слове «абстракция», — милостиво подсказал Визерс, видя, что теряет связь со студентом. — Свобода — это тоже своего рода абстракция. — Кант подразумевает любое тело, которое можно познать из опыта, — догадался нерадивый студент. — А дальше? Ну может он познать любое тело, но что он вкладывает в понятие тела? Что для него вообще понятие? — Совокупность знаний о теле? — Мимо. — Эмпирический опыт? — Уже интереснее. — Опыт и логическое суждение? — В яблочко. Итак, Вы готовы дать полноценный ответ? Или, быть может, Вы желаете написать мне небольшое эссе на тему чистых рассудочных понятий? — Я хочу написать эссе, сэр. — Хорошо. Тогда с Вас эссе, а я попрошу Ваших коллег продолжить чтение. — Итак, чтение продолжит мисс Сьюзен. У Вас недостаточно баллов, поэтому я хочу, чтобы Вы прочли нам второй раздел.       Девушка прочитала, сбиваясь несколько раз, после чего растерянно бросила взгляд на преподавателя. Атмосфера в аудитории нагнетала, как и сам Визерс, чей вид буквально кричал о том, что они попали. — Итак, расскажите мне, мисс Сьюзен, что же такое «бесконечные рассуждения» и в чем их отличия от простых утвердительных рассуждений. — Бесконечные рассуждения, — несмело начала девушка, — это рассуждения… в которых… отрицательные суждения… они, — студентка запнулась, беспомощно глядя на преподавателя. — Я, кажется, не очень поняла. — Хорошо, давайте я приведу Вам пример бесконечного суждения — «свобода есть нечто нематериальное». Итак, расскажите, почему данное суждение бесконечно. — Потому что понятие свободы нельзя вписать в рамки материи? — Вы спрашиваете меня? — Нет, я… я отвечаю. — И отвечаете неверно. Мисс Сьюзен, прочитайте отрывок про бесконечные суждения более внимательно. — «Что касается суждения — душа есть нечто несмертное, то несмертное, то по своей логической форме оно действительно имеет утвердительный характер, потому что я включаю душу в неограниченный объем несмертных существ. Но так как из всего объема возможных существ смертное занимает одну часть, а несмертное — остальную, то своим суждением я высказал лишь, что душа есть одна из бесконечного множества вещей, остающихся в том случае, если устранить все смертное. Этим бесконечная сфера всего возможного ограничивается в том отношении, что от нее отделяется все смертное и в остальной ее объем включается душа. Однако эта часть объема и при таком изъятии все еще остается бесконечной, и из нее можно устранить еще многие части, но понятие души от этого нисколько не обогатится содержанием и не сделается утвердительно определенным». — Итак, Вы готовы ответить на мой вопрос? — Да. Вы привели пример, аналогичный суждению Канта. Предикат «свобода есть нечто нематериальное» является составным. Оно бесконечно, потому что никак не определит понятие свободы, даже если мы исключим из понятия «нематериальное» многие объекты. — Именно так. Теперь поговорим про виды мышления. Мисс Сьюзен, Вы можете мне ответить, чем отношение предиката к субъекту отличается от отношения основания к следствию? — Нет, сэр. — Очень плохо. Что ж, вижу Вы совершенно не подготовились к паре. В таком случае я дам Вам несколько логических задач по данной теме, в рамках которых Вы отработаете понятие гипотетических, модальных и ассерторических суждений. — Да, сэр. — У нас остался третий раздел аналитики, — заметил Вайзли, — он больше других, кто готов рискнуть? Никто, что ж, посмотрим по журналу. Мистер Оливер? Давно мы Вас не слушали, приступайте.       Названный студент принялся читать, попеременно хмурясь. — Итак, расскажите нам, что же такое чистые понятия, каковы их основные категории и в чем их различия. — Я могу смотреть в книгу перед ответом? — поинтересовался Оливер. — Можете. Но я бы советовал этого не делать, иначе как же в Вашей голове поместятся все имена ваших учеников, вся учебная программа и куча иной информации, если Ваша не натренированная память не может запомнить только что прочитанное. — Моя память, сэр, действительно не столь натренирована, но на Вашей стороне годы практики. — Люблю дерзких студентов, — усмехнулся Вайзли. — Чистое рассудочное понятие — результат чистого синтеза, к которому Кант относит синтез, имеющий в своём основании априорное синтетическое единство. — А теперь то же самое, но так, чтобы Ваши коллеги поняли. После Ваших объяснений я спрошу любого, и, если он не ответит, вы получите вычет баллов, а тот, кто не ответил, продолжит. — Чистое понятие, как уже сказано, — это продукт синтеза, синтез же в свою очередь представляет собой создание понятия из различных понятий. — То есть, в Вашем понимании, это некий конструктор? — уточнил Вайзли. — Разве я не прав? — в голосе студента звучало напряжение. — Я лишь уточняю. — Синтез чистых понятий происходит из априорного синтетического единства, то есть аналитическое суждение, основанное на некой модели, а не опыте. Например, математические суждения являются олицетворением априорных синтетических суждений. — Приведите пример такого суждения. — У равнобедренного треугольника обе стороны равны. — Хорошо. Однако Ваш пример всё-таки не относится к чистому понятию. Приведите пример чистого понятия по Канту. — Понятие реальности. — Очень хорошо, а теперь объясните почему. — Я не могу, сэр. — Плохо. Прочтите всем вот этот отрывок, — Визерс положил перед Оливером свою книгу, указав пальцем на нужный абзац. — «Синтез вообще, как мы увидим это дальше, есть исключительно действие способности воображения, слепой, хотя и необходимой, функции души; без этой функции мы не имели бы никакого знания, хотя мы и редко осознаем ее. Однако задача свести этот синтез к понятиям есть функция рассудка, лишь благодаря которой он доставляет нам знание в собственном смысле этого слова. Чистый синтез, представленный в общей форме, дает чистое рассудочное понятие. Под чистым синтезом я разумею синтез, имеющий своим основанием априорное синтетическое единство; так, наш счет (это особенно заметно на больших числах) есть синтез согласно понятиям, так как он производится согласно общему основанию единства (например, в десятичной системе). Следовательно, при таком понятии единство в синтезе многообразного становится необходимым. Этим путем возникает ровно столько чистых рассудочных понятий, а priori относящихся к предметам созерцания вообще, сколько в предыдущей таблице было перечислено логических функций во всех возможных суждениях: рассудок совершенно исчерпывается этими функциями и его способность вполне измеряется ими. Мы назовем эти понятия, по примеру Аристотеля, категориями, так как наша задача в своей основе вполне совпадает с его задачей, хотя в решении ее мы далеко расходимся с ним». — Итак, если Вам будет проще, Вы тоже можете называть чистые понятия категориями. Так скажите же, почему реальность — это чистое понятие? — Не могу сказать, сэр. — Плохо. Записывайте тему доклада. «Разница между чистыми понятиями Канта и категориями Аристотеля». Даю две недели, результат отправите мне по электронной почте. Что ж, а мы едем дальше. У нас ещё не разобрана тема чистого разума и морали, однако ограниченность во времени позволит нам разобрать лишь что-то одно. Итак, господа студенты, что выбираете? — Мораль, — грянул нестройный гул голосов. — Как приятно видеть, сколько юных особ озабочены проблемами морали. Что ж, вы сами выбрали данную категорию. Итак. Понятие категорического императива по Канту. Отвечает мистер Корнуэлл.       Очередной тихий студент, предпочитавший отмалчиваться на занятиях Вайзли, был выдернут из сладкой зоны собственного комфорта и вынужден со смесью страха и надежды попытаться отделаться от преподавателя докладом. Студент неловко поднялся с места. — Итак, мистер Корнуэлл, в чём особенность морали Канта? — Боюсь, что я не готов ответить на этот вопрос, сэр. Я не готовился к данному занятию. — Осмелюсь спросить, по какой причине? — Я не понимаю тему, сэр. — В таком случае Вам следовало подойти ко мне перед занятием или после, чтобы получить подробное разъяснение данной темы. Что ж, Вы глубоко опечалили меня своими словами, но я постараюсь помочь Вам понять тему. Давайте я приведу Вам пример поступка, соответствующего Кантовским представлениям о морали, а Вы постараетесь на его основе синтезировать собственное суждение. — Хорошо.       Прекрасный план избавления от преподавателя не сработал, вмиг отговорив остальных от прямого признания факта собственного бессилия перед идеями Канта. — Итак, возьмём такой пример. Допустим, мистер Уолкер отчаянно хочет приобрести какую-то вещь. Скажите, Аллен, Вы не против, что мы так нагло используем Ваше имя в качестве примера? — Я не против, сэр, — согласился Аллен, думая о том, что с удовольствием отдаст свое имя и личность в рабство философических примеров Вайзли, если это гарантирует ему отвод преподавателя с каверзными вопросами и пожеланиями услышать собственно мнение Уолкера. — Так вот, — продолжил Визерс, — предположим, что мистер Уолкер отчаянно желает приобрести какую-нибудь вещь. Пусть это будет квартира, все молодые люди стремятся к собственному жилью, верно? Однако мистер Уолкер, не обладая достаточным количеством средств для таких покупок, иногда испытывает собственную удачу и играет в лотереях. И вот однажды мистер Уолкер выигрывает тысячу фунтов в лотерее, после чего обнаруживает, что произошла техническая ошибка, и выиграл вовсе не его билет, однако организаторы даже не подозревают об этом. Мистер Уолкер встает перед моральной дилеммой — я сейчас говорю только о моральной стороне вопроса, не о страхе перед разоблачением, а о нравственном выборе самого человека. Так вот, мистер Уолкер встает перед вопросом — как следует ему поступить? Забрать деньги, которых как раз хватит для покупки жилья, или же связаться с организаторами и честно заявить, что произошла ошибка и выигрыш вовсе не принадлежит ему. Согласно императиву Канта, мистер Уолкер обязан сообщить об ошибке и добровольно отказаться от денежных средств, даже не помышляя о том, чтобы получить за собственную честность какое-либо вознаграждение.       По аудитории прошлись смешки — в самом деле, Кант был слишком далёк от простой человеческой жизни, если считал, что любой человек должен был поступить столь честным, но совершенно абсурдным способом. — Насколько я могу понять, согласно моральной точки зрения Канта, человек всегда должен поступать правильно. — Что в Вашем понимании правильно? Почему Вы решили, что в данном примере Аллен поступает правильно? — Потому что он не присваивает себе то, что не принадлежит ему. Он поступает так, как должен. — Почему же он должен поступать подобным образом? Кто вообще решает, что подобное поведение олицетворяет нечто должное? Почему мы вообще говорим о долге? — Потому что, если люди поступают не так, как должно, а так, как им хочется, в мире происходит хаос, совершаются преступления. — И что же с того? Кому будет хорошо, если Аллен вернёт свой нечестный выигрыш? — Очевидно, что тому, кому он предназначался с самого начала. — Несомненно. Но что же станет с самим Алленом? Какие последствия повлечёт подобное поведение? — Ничего? Он лишь сделает то, что должен. — И Вы снова упираетесь в слово «долг». Подумайте хорошо, откуда вообще взялся этот долг?       Юноша замолчал, обдумывая слова философа. Вайзли же, решив, что аудитория успела порядком заскучать, повернулся лицом к студентам и сказал: — Этот вопрос я задаю всем вам. Если мистер Корнуэлл не сможет на него ответить, то эстафету перехватит любой из вас.       В аудитории воцарилось гнетущее молчание. Вайзли, видя, что студенты слишком глубоко ушли в созерцание собственного страха, решил прекратить эту муку, указав случайным образом на первые парты третьего ряда. — Вы. Мисс… Кларенс, верно?       Бледная, как полотно, девушка нервно кивнула, поднимаясь с места. И хоть она не была столь безнадежна в философии, как некоторые другие кандидаты, тон и общий настрой профессора вселил в неё страх неуверенности, с вполне реальным опасением получить в качестве наказания огромный доклад. — Да, сэр. Я полагаю, что понятие долга определяется общественным благом. — Верно. Давайте же разовьем эту мысль дальше. Долг определяется благом общества, но по какой причине мы вообще задумываемся о благе общества? Разве же само общество склонно заботиться о нашем собственном благе? — Будучи частью общества, мы должны ставить его приоритеты над собой. Мы можем обратиться для примера не к людям, а к клеткам. Все клетки образуют единый организм, и каждая выполняет то, что должна выполнять, за счёт чего существует весь организм. Если же клетки начнут делать то, что им хочется, — то есть питаться больше обычного или перестанут работать так, как им следует, — организм придёт в упадок, будет подвержен заболеваниям и даже смерти. Человек — эта такая же клеточка, и его действия влияют на общество. — Однако, — заметил Вайзли, вполне довольный представленным примером, — если пара клеток всё-таки начнет халтурить или не работать вовсе, это будет не так ужасно, разве нет? — Одна пара может повлечь за собой другую. — Может. Однако, говоря о клетках, нам легко рассуждать о долге уже в силу того, что они, не обремененные столь сильным разумом, а точнее не обремененные им вовсе, не способны делать подобного выбора: они лишь делают то, для чего в конце концов предназначены, и если клетка выходит из строя, то не от лени, а по иной причине. С человеком же всё куда интереснее. Мы не клетки, мы можем делать выбор и мы знаем, что своя рубаха ближе, а дом дороже. Почему же мы должны отказаться от того, что нам ближе и дороже, ради столь размытого понятия как общественное благо? — Потому что человек практически не способен к одиночному существованию. Ему необходимо оглядываться на общество и вносить в него свой вклад, чтобы в случае опасности знать, что и его дом, и его рубаха будут волновать кого-то так же, как и чужая. — Значит, Вы считаете, что человек обязан жить в согласии с обществом и делать то, что должно? — Именно. — Хорошо. Такое мнение исторически сложилось во многих азиатских странах, в которых так или иначе были популярны идеи Конфуция или раннего социализма. Однако, я задам Вам один очень каверзный вопрос. Точнее нет, пример. Мистер Уолкер, я могу снова использовать Ваше имя для примера? — Я не возражаю. — Отлично, Вы нам очень помогаете, мистер Уолкер. Не желаете принять участие в обсуждении? — Пока что мне бы хотелось воздержаться. — Ну что ж, пока воздержитесь, но думаю, если мисс Кларенс не справится, Вы, как благородный рыцарь, не откажете в помощи даме? — Не откажусь.       На самом деле Аллен бы с удовольствием отказался, но тон Визерса явно говорил о том, что он не примет никаких возражений. — Представим, что мистер Уолкер — солдат, и вот он сражается за интересы своей страны и защищает свою родину. Он выполняет долг, действует в соответствии с воинским уставом, но вдруг в одной из битв он спасает раненого солдата чужой страны. Этот человек такой же человек, как и он сам. Однако этот человек — враг его государства. Раненый солдат умоляет пощадить его. Он говорит, что так же, как и мистер Уолкер, выполняет свой долг, что у него есть семья и дети. И тут перед мистером Уолкером встаёт вопрос — должен ли он убить своего врага? Что будет общественным благом в данном случае? — Я не знаю, сэр, — обречённо произнесла девушка. — Это та проблема, которую я бы не смогла решить. — Но как бы Вы поступили сами? — Думаю, что если это война, а человек — враг, его придётся убить. — Но будь бы Вы этим врагом, Вы бы точно не хотели, чтобы Вас убили? — Не хотела бы. И всё же, благо страны стоит выше блага отдельного человека. — Мистер Уолкер, а как бы Вы сами разрешили столь сложный вопрос? — Я считаю, — начал Аллен, поднимаясь с места, — что человек должен всегда оставаться человеком. Мы говорим о благе страны, и, быть может, для правительства, которое эту войну развязало, благом будет смерть врага, но для мира в целом убийство останется убийством. — А Вы пацифист, мистер Уолкер, — улыбнулся Вайзли. — Но для мира, как Вы говорите, вовсе нет дела, что там происходит в отдельно взятом государстве, это мира не касается. Ваше общество, которое определяет Ваше благо, — это Ваша страна. Сейчас, конечно, мы можем говорить о человеческом сообществе как о чем-то едином в целом, но пока что интеграция наций и народов не может считаться достаточно успешной, как и создание единого мирового правительства. — И всё-таки для меня человечность выше государства. — Человечность и общественное благо, мистер Уолкер, слишком часто идут разными дорогами. И это тоже часть нашей натуры, нашей организации. Хоть, как и сказала мисс Кларенс, мы, люди, не можем жить по отдельности, мы вместе с тем не крысы, чтобы сохранять стремление к общему благу в столь огромном сообществе. Люди не могут жить слишком большими группами. Не зря самая естественная форма человеческого сообщества — небольшое племя. Нам свойственно уничтожать своих собратьев по виду ради того, чтобы наша собственная семья была лучше обустроена. — Вы спросили меня, как бы я поступил, я ответил. Я выбираю жизнь человека, даже если это вопреки интересам общества. — И этим Вы бы поставили Канта в неловкое положение, — усмехнулся Визерс. — Согласно Канту, человек должен совершать то, что велит ему долг, совершать общественное благо, не рассчитывая на собственную выгоду. Для Канта настоящее счастье состоит в том, чтобы вопреки собственному эгоизму и алчности выбирать то, что приносит пользу другим. Однако в данном случае даже самому Канту пришлось бы притвориться глухим, чтобы тот ответ, который он должен был дать, исходя из собственного определения блага, не шёл вразрез с его моральными принципами. Садитесь, мистер Уолкер.       Аллен сел, пораженный тем, что от него так быстро отстали. Вайзли же встал у кафедры и обратился ко всем студентам. — Как вы могли сегодня заметить, наше занятие немного отличалось от привычного вам, и на это имеются серьёзные причины. Я вполне принимаю тот факт, что вы можете не понимать некоторые вещи, однако массовое игнорирование моего предмета чревато ещё более опасными последствиями. С этого дня, если группа не будет готовиться к моему предмету, каждое наше занятие превратится в допрос с пристрастием, где я на полном серьёзе вознамерюсь донести до вас те вещи, которые вы не удосужились изучить сами. Свободны. Мистер Уолкер, мистер Кун и мисс Хоупс задержитесь.       Студенты единым потоком ринулись вон, будто опасаясь, что Вайзли вновь примется докапываться до них, желая получить ответы на свои вопросы. Аллен же как-то отстраненно подумал, что задерживаться после философии начинает входить в привычку, и привычка эта относится к той категории, от которой следует избавляться. — Вы все сегодня хорошо поработали, — заметил преподаватель. — Я искренне рад этому, однако я бы хотел поговорить о кое-чём другом. Через месяц в нашем университете будет проходить «Китайская неделя», в рамках которой преподаватели и студенты будут вести лекции, устраивать шоу и мероприятия, связанные с языком и культурой Китая. Как Вы могли догадаться, друзья, я буду одним из ведущих преподавателей, но мне нужна помощь студентов.       Аллен хотел было поинтересоваться, причём тут он, но вспомнив Комуи, который, вероятно, был коллегой Вайзли и мог иметь с ним дружеские связи, передумал. Ну, конечно же, ему снова досталось. Ну, что за мрачная жизнь! — Итак, кто желает мне помочь? Обещаю, что участники получат дополнительные баллы по моему предмету, а также благодарность от руководства университета.       Студенты согласились, и хоть Аллен первоначально планировал отказать, что-то подсказало ему — если он решится на это, то последствия не заставят себя ждать. Словно решаясь на последний рывок, он поинтересовался: — А господин Ли тоже будет участвовать? — Обязательно. Именно он попросил меня спросить у Вас, поможете ли Вы ему. — Да.       Наверное, голос Уолкера звучал слишком обречённо, но кто бы мог его винить? Вайзли лишь отвернулся, пытаясь скрыть лёгкий смешок. В глазах Аллена зажегся огонёк злости. Этот человек просто издевается над ним. Ну ничего, Аллен найдет способ вернуть все эти смешки, обязательно найдет, лет через десять…