Философские этюды

      Аллен действительно нервничал, стоя перед дверью коттеджа в небольшом пригороде, в двух часах езды от Лондона. Он очень хотел побывать в гостях у Линали, тем более, он обещал, но после всех этих ужасных историй о характере её брата ему было как-то не по себе.       Уолкер знал, что Комуи работает в университете на кафедре IT-технологий, увлекается робототехникой, а счастье находит лишь в двух вещах — литрах кофе и собственной младшей сестре. Было не ясно, откуда у Комуи взялась такая одержимость чистотой и нравственностью собственной сестры, но то, что этот человек готов был свернуть в бараний рог любого, кто только посмел бы обидеть Линали, было правдой.       Словно почуяв недоброе, дверь открылась, и на пороге появился высокий худой мужчина в белой рубашке и темных джинсах. Его лицо было серьёзным и спокойным, густые тёмные волосы были аккуратно собраны в хвост на затылке, на носу поблескивали очки. Даже и не подумаешь, что этот человек буквально довёл до истерики всех ухажеров своей сестры. — Здравствуйте, сэр. Я — Аллен Уолкер, друг мисс Линали.       От волнения голос Аллена получился слишком уж вежливым, да и сам он казался растерянным. Взгляд Комуи стал серьёзным и оценивающим. Что-то промелькнуло в его глазах такое, что становилось понятно: они и правда родственники с Кандой. — Линали, к тебе гости, — крикнул он, но пропускать не стал, дожидаясь, когда спустится сестра. Аллену показалось это несколько странным, но он не решился комментировать ситуацию: ему нужно было показать себя с лучшей стороны. — Аллен! — обрадовалась Лина, оттесняя брата от двери и почти что затаскивая бледного Аллена в дом. — Познакомься, это мой старший брат — Комуи Ли. — Очень приятно, сэр, — без запинки ответил Уолкер, немного несмело протягивая ладонь вперёд. Комуи сначала будто бы не заметил этого жеста, после чего сжал и весьма сильно, отчего Аллен едва не пискнул. — Приятно, — отозвался Комуи, но по его лицу было видно, что приятным это знакомство считать он не собирается. — Проходи, не стесняйся. Кофе? Чай? — спросила Линали, буквально затаскивая Уолкера на кухню. Комуи двинулся следом. — Налей и своему брату кофе, — попросил Ли, не сводя взгляда с Аллена. — Конечно, — лучезарно улыбнулась девушка, роясь по шкафам в поисках кофе для варки. — Аллен, тебе тоже кофе? — Если не сложно, — пробубнил юноша, сцепив пальцы в замок от неловкости.       Аллен присел за стол, почти что забившись в угол. Его нервировало то, как старший брат Линали смотрит на него, словно ожидая чего-то. Сейчас, искоса поглядывая на лицо Ли из-под пушистых ресниц, Уолкер не мог не заметить, что губы мужчины тонко сжаты, а брови слегка нахмурены. Да уж, не такой приём он ожидал.       Линали расставила кружки перед братом и гостем. Аллен с любопытством бросил в сторону Комуи взгляд: кружка с розовым кроликом показалась ему достаточно забавной для человека, прямо-таки источающего ауру смерти. — Чем занимаешься, Аллен? — сделав первый глоток любимого напитка, поинтересовался Комуи. Взгляд его стал более человечным. — Да ничем особо, так, студент, — пожал плечами Уолкер. — А Вы, сэр? — Чем-то очень особым, — криво усмехнулся Ли, и от этой усмешки Уолкеру стало не по себе. Похоже, старший брат не очень-то верил, что Аллен не собирается строить на его дорогую сестру какие-нибудь мерзкие планы. — Аллен очень интересуется философией Древнего Китая. Братец, покажешь ему свои свитки?       Уолкер опешил. Он совершенно точно не планировал интересоваться никакой философией, но если это было его единственным спасением, то он был согласен им воспользоваться. — Я был бы очень благодарен, мистер Комуи, — чуть склонив голову, подтвердил Уолкер. — Мисс Линали ещё во время нашей первой встречи на конференции по философии говорила, что Вы большой ценитель даосизма и дзен-буддизма, это показалось мне очень интересным, сэр. — Философия? Весьма не юношеское занятие, — с подозрением в голосе отозвался Ли. — Пожалуй, но наш преподаватель бы с Вами поспорил. Он просто одержим своим предметом, и эта одержимость заразительна. — И чем Вас заинтересовала именно китайская философия? — Она кажется мне более… чувственной? По крайней мере, мне куда интереснее слушать про культ предков, чем про иллюзорность бытия. Возможно, мне просто больше это подходит, а может быть, я не слишком умён для чего-то более… — Аллен едва не ляпнул «сложного», но вовремя одёрнул себя, — более немецкого. — Философия Древнего Китая только кажется лёгкой, — недовольно заметил Комуи. — Для человека западного мышления понять всё это будет весьма непросто. — Простите, если это выглядит как покушение, сэр, мне бы хотелось понять, но я не могу утверждать, что способен на это. Думаю, что окажись на моём месте мой профессор, он бы смог подискутировать с Вами на достойном уровне. Увы, наша программа не предусматривает изучение азиатской мысли так же пристально, как европейской.       Комуи вновь пригляделся к гостю своей сестры. Этот Аллен производил на него странное впечатление, впрочем, возможно мальчишка был слишком напуган встречей. Неужели у него и правда есть какие-то планы на Линали? Нет, этому не бывать. Уж точно не такой бесперспективный и чуть ли не припадочный должен быть рядом с его сестрой. — Канда сегодня будет? — поинтересовалась Линали, наблюдая за братом. Тот держался из последних сил, но вёл себя и правда весьма мило. — После девяти, у него тренировки. Скоро соревнования. — Канда просто молодец. Аллен, я тебе рассказывала, что мой брат обучается айкидо? — О, нет, никогда об этом не слышал.       Словно утопающий, Уолкер схватился за последнюю соломинку, пусть даже она и была связана с именем Канды. От грозного взгляда старшего Ли было просто ужасно, лучше уж и правда думать о Юу. Линали принялась щебетать об успехах второго брата, стараясь заполнить своим веселым, звенящим голосом неловкую тишину. — Вот как. Так мне не показалось, и он действительно носит с собой деревянный меч! — воскликнул Уолкер, дослушав рассказ Линали. — Да, это правда. Он назвал его Мугеном, — улыбнулась Линали. — А что означает «Муген»? — О, я не могу сказать. Канда будет ужасно зол, — захихикала Линали. — Скажу лишь то, что это имя он взял из сказок, которые брат читал нам в детстве. Я ведь родилась в Шанхае и долго жила там.       Аллен кивнул. Он мало интересовался прошлым подруги, считая, что это дело каждого, но сидя рядом с её братом, что так по не-доброму поглядывал на него, он готов был выслушать из её уст всю историю Китая: от древних царств до современной расстановки сил. — Обожаю вспоминать, как вкусно братик готовил баоцзы! — улыбнулась Линали, прикрыв на пару мгновений глаза. — Даже уличные торговцы не могли бы приготовить что-то более вкусное! — Разве я теперь плохо их готовлю? — дрогнувшим голосом спросил Комуи, и в этом голосе было столько неподдельного ужаса, что Аллену захотелось рассмеяться. — Конечно, хорошо! Но ведь то — вкус детства, его не повторишь. — Я смогу! Я всё смогу, если моя дорогая сестра захочет этого! — Было бы чудесно снова поесть твои чудесные баоцзы, брат, — ласково произнесла Линали, потрепав мужчину по голове. В глазах того буквально загорелся огонь. — Тогда, я немедленно займусь этим!       Линали тихонько взяла Аллена под локоть, отводя от кухни, — кажется, её горячо любимый брат не заметил этого маневра. Оказавшись в небольшой гостиной вдали от цепких глаз Ли, Уолкер ощутил невероятное облегчение. Если это именно то, через что были вынуждены проходить потенциальные ухажеры Линали, то он действительно им не завидовал. — Прости, Аллен, мой брат несколько беспокойный, но он добрый и хороший человек. Просто ему тяжело понять, что не всё в мире желает мне зла. — Да, я уже понял, не волнуйся, — вымученно улыбнулся Уолкер. — Спасибо, что спасла. Никогда бы не подумал, что буду обязан своим спасением философии. — Брат в самом деле в этом разбирается. У него много увлечений и талантов, так что свиток посмотреть всё-таки придётся, но это ничего, просто слушай его и сосредоточенно кивай. Он не злой человек. И гэгэ тоже, скорее они сложные. — Гэгэ? — Да, Канда. Прости. Привычка с детства. Он терпеть не может, когда его называют Юу или гэгэ, хотя в детстве мне всегда нравилось звать его старшим братом. — Вы разговариваете на родном языке? — Не часто. Обычно мы просто смотрим фильмы или сериалы на родном языке, это позволяет не забывать его. Брату пришлось тяжело, когда мы переезжали. На родине у него не было шансов выбиться в люди, поэтому, когда один не последний человек, получивший его резюме, впечатлился мыслями и успехами брата, мы решили переехать. Это было сложно. Мы с Кандой были ещё детьми. Родители наши погибли, а многочисленные тетушки и дядюшки почти ничем не могли помочь.       Аллен кивнул. Похоже, что Комуи был и правда необыкновенным человеком, но это не делало его даже вполовину менее страшным.       Беседа перешла в менее печальное русло — Линали многое говорила о своих надеждах и мечтах, рассказывала забавные истории из прошлого, а с кухни доносился приятный аромат. Комуи периодически заглядывал, бросая на молодых людей подозрительные взгляды, но Аллен сидел достаточно далеко от Линали, чтобы весь разговор выглядел невероятно благопристойно. Однако, Ли не был бы собой, если бы каждым случайно брошенным взглядом не обещал бы Аллену мучительную смерть. — Ему просто нужно привыкнуть, — вздохнула Линали после того, как брат снова вернулся на кухню и обжёг взглядом Аллена. — В конечном итоге, пусть сейчас я всё еще его младшая сестрёнка, я не смогу жить так вечно. — Конечно. Но твоему брату это действительно сложно даётся. Возможно, если бы у него кто-то был, то он был бы не так бдителен. — Я и сама много об этом думала, но брат не хочет никого замечать. Его голова забита совсем другими мыслями, и я даже не знаю, есть ли на свете женщина, которая бы их разделила.       Эти слова натолкнули Аллена на мысли о встрече философов. Наверное, ему не стоило рассказывать об этом Линали, но он не удержался. Ли была хорошей девушкой и уж точно бы не стала распускать слухи, тем более, ей было интересно услышать о других людях, что могли бы составить компанию её брату.       За разговорами они не заметили, как в дверном проеме напряженно застыла фигура Комуи, закончившего с готовкой. На горе Аллена, вся их поза утратила былую благопристойность и сейчас Линали находилась слишком близко к нему, впрочем, в этом всё ещё не было ничего предосудительного, но не для Ли. — Я приготовил ужин, прошу к столу, — холодно отозвался Комуи, после чего, нахмурившись, обратился к Линали. — Не могла бы ты сварить нам кофе? А я пока покажу твоему другу свитки. — Ты уверен? — в голосе девушки зазвенело беспокойство. — Абсолютно, разве мистер Уолкер не желал взглянуть на них? — Я буду искренне рад, если Вы покажете мне их, — выдавил Аллен, понимая, что загнан в угол. — Вот видишь, — просиял Ли, — мы скоро вернёмся.       Стоило двери в зал закрыться, как в комнате воцарилась гнетущая атмосфера. Аллен давно не ощущал себя так напряженно. Комуи молча пошёл в сторону спален, приглашая Уолкера следовать за собой. Кажется, ему совершенно не нравилась идея впускать мальчишку в свои покои — то, как он хмурил брови и жевал губы, более чем выдавало его искреннее беспокойство.       Интерьер комнаты был достаточно прост, почти что аскетичен. Темные тона преобладали над светлыми, но пространство было грамотно разделено. Мебель и полки выглядели удобными и представляли собой полёт мысли современных дизайнеров, отчего старые пыльные фигуры дракона, веера и свитков казались чем-то совершенно невообразимо странным. Особенно внимание юноши привлек то ли бамбуковый коврик, выкрашенный в красный цвет, то ли тяжелая ткань, на которой были выведены золотые иероглифы. — Это один из отрывков основополагающих работ даосизма, — с гордостью произнёс Ли, указав на висевший на стене коврик. — В нем говорится об устройстве вселенной и великом равновесии ци. — Ци? — переспросил Аллен. — Духовная энергия, образующая светлое и темное начала, известные как инь и ян. Энергия ян — олицетворение мужского начала, света и неба. Энергия инь — олицетворение женского начала, энергия темноты и земли. Из энергии ян было создано небо, а из инь — земля. Обе энергии находятся в вечном равновесии и сменяют одна другую, переходя из движения в покой и из покоя в движение. — А, дуализм, — с видом знатока кивнул Аллен, вспомнив пары по философии. — Верно, дуализм. Но куда более глубокий, чем тот же дуализм Сократа. Мир рожденный из хаоса. — Думаю, что так говорить несколько нечестно. Ведь и греки верили в то, что мир рожден из хаоса. Все древние религии ссылаются на него как на первоисточник. Это всегда казалось мне интересным.       Губы Комуи скривились, и Аллену на пару минут показалось, что сейчас его просто убьют на месте, но вместо этого произошло нечто ещё более страшное. — И каковы же Ваши мысли по этому поводу? — тоном профессора по философии поинтересовался Комуи. Сердце Уолкера едва не пропустило удар. — Думаю, что древние были весьма близки к сути вещей, однако их незнание реального устройства мира заменяли знания на иллюзии и мифы. Скажем, та легенда про Зевса. Люди не понимали природы молнии, придавая им божественное происхождение, но даже так, что мешает видеть в обыденных вещах нечто более глубокое, верно? Есть две точки зрения — одна состоит в том, чтобы не приукрашать мир, другая же, наоборот, — в том, чтобы наполнить его иными значениями. Мы можем не верить в духов, но это не мешает нам испытывать необходимость в них, допускать их, потому что этого желает наше сердце. И если наше допущение нам не вредит, то зачем же стирать его?       Комуи впился в лицо юноши каким-то сосредоточенным, серьёзным взглядом — от этого взгляда по спине Аллена пробежался холодок. — Кем Вы желаете работать, Аллен? — Преподавателем, сэр. Я не уверен, что это моя дорога, но пока что она самая удобная для меня. — Удобная для Вас, — что-то неприятное кольнуло в глазах мужчины. — А моя сестра тоже удобная для Вас? — Что? О чём Вы говорите, сэр! — О, даже не думайте отрицать, юноша! Моя меймей только и говорит, что о Вас! — начал злиться Ли. — И то, как она смотрит на Вас. Да я бы выкинул Вас через порог этого дома только от того, что Вы смеете так невозмутимо мне лгать. Я! — Брат! Брат! — закричала Линали за дверью. — Подойди ко мне.       Комуи бросил злой взгляд на парня, уносясь на зов сестры. Уолкер тяжело выдохнул, кажется, это будет сложнее, чем он думал. Вообще, ему хотелось послушать, о чем говорят Ли, но понимал, что если будет пойман, то угроза Комуи будет приведена в исполнение и он действительно полетит с лестницы. — Это возмутительно! — ударив тонкими ладошками по столу в своей комнате, крикнула Линали. — Как ты обращаешься с моим гостем! — А как ты на него смотришь! — перешёл в нападение брат. — Уже все дыры в нем проела! А своего брата и взглядом не удостоила. Да чем этот мальчишка так вскружил тебе голову! — Я уже говорила, что Аллен — мой друг! — Я заметил! Друг, как же! Да он небось только и думает, как бы запереться с тобой в этой комнате. — Ну уж нет! Комуи Ли! Немедленно извинись перед Алленом, а не то я… Я обижусь и никогда не буду с тобой разговаривать!       Комуи замер, словно поражённый молнией. В его груди клокотал гнев, ещё никого и никогда его дорогая меймей не защищала с таким отчаяньем и яростью. Да неужели этот щенок… — Я знаю, о чем ты думаешь. Мой брат — идиот! Аллен вовсе не имеет на меня виды. Он вообще гей!       Выпалив последнюю фразу, девушка смутилась. Вообще-то, она была уверена, что Уолкер был натуралом, но ситуация столь сильно вышла из-под контроля, что пришлось прибегнуть к самому тяжелому аргументу. — Гей? — не верящим тоном повторил Ли. — Да, гей! И он очень этого стесняется! Его жестокий дядя чуть не превратил его жизнь в ад, желая исправить ситуацию, а ты… ты… — Дядя? Что? — Да! Аллен совсем один, из семьи у него остался только ужасный дядя, который постоянно издевается над ним и пьет, а ты… ты! — Я… Я…       Комуи ощущал себя идиотом. Его младшая сестра срывалась в слёзы, а виновата его глупая ревность, да ещё и необоснованная, как оказалось! О, небеса, какой же он дурак! — Ну… ну… не плачь, я извинюсь перед мистером Уолкером, обещаю. И заглажу свою вину. — Не загладишь. Он расстроится, если поймёт, что я тебе рассказала, я же обещала, что не скажу. — Прости меня, — мечась между желанием прижать сестру к груди и удавиться, шептал Комуи. — Я извинюсь перед ним, как подобает. И больше не буду давить. Совсем нет. То, что Аллен… в общем, я рад, что он твой друг. Я не буду против, если он будет иногда навещать нас.       От волнения мысли мужчины путались, скача от одной к другой. Что ж, он и правда не был против, раз уж… ну, ничего не поделать. Так даже лучше, если подумать. Линали было бы полезно подружиться с кем-то ещё…       Девушка едва сдерживала улыбку, наблюдая за страданиями брата. Ничего, ничего, он заслужил. Обращаться так с её гостем, а ведь он обещал, что не вытворит никаких глупостей. Ничего, пусть ощущает себя виноватым. Лишь бы Аллен не узнал, к каким средствам ей пришлось прибегнуть, чтобы успокоить брата. — Ладно, я всё ещё злюсь, но нельзя оставлять Аллена одного в чужом доме, тем более, после той сцены. Сейчас мы все спустимся вниз, и ты будешь более приветливым, брат. И если снова что-то выкинешь, то я обижусь так, как никогда до этого. — О, я больше не скажу и не сделаю ничего такого, правда, — ободрился Ли. — Пойду приготовлю всё к ужину.       Линали выдохнула. Иногда Комуи вёл себя, как маленький ребёнок, а ведь он был одним из самых умных людей, которых она только знала, и дело было не только в том, что он её брат. Всё же, великих людей и правда губят маленькие слабости. — Всё хорошо, не волнуйся, — ласково произнесла Линали, подойдя к Уолкеру. — Брат пообещал, что извинится. Он слишком… ты и сам видишь. Я сказала ему, что ты… не рассматриваешь меня как девушку, и попросила не поднимать эту тему. — О, ничего, думаю, его можно понять. Я ведь говорил тебе про моего дядю? Так вот, приведи бы он в дом милую девушку, я был бы в таком же бешенстве, как твой брат. Всё хорошо.       Комуи извинился. Все его действия отдавали сильной нервозностью, но он действительно старался исправить ситуацию, впрочем, было видно, что деятельная натура этого человека жаждет узнать какие-то тайны. — Мистер Уолкер, — сказал Комуи после сытного ужина, который оказался воистину божественным, и только за одну стряпню Ли, Аллен был готов простить тому абсолютно всё, — вы ведь знакомы с нашим Кандой? — Можно сказать, что так, — кивнул юноша, не совсем понимая, к чему этот разговор. Он взглянул на Линали, но та прожигала дыру в брате. На самом деле, находись бы в этот момент в её руке чашка чая, то она бы обязательно его пролила. — И… что Вы могли бы сказать о нём? Он довольно непростой человек. — Верно, — кивнул Аллен, по-прежнему не понимая, к чему разговор, — но я не думаю, что он плохой человек. Замкнутый, даже грубый… Я мало что могу сказать о нём, разве что, он беспокоится за Линали. — Да, это так.       Взгляд Ли наконец наткнулся на угрозу, написанную на лице сестры, после чего поспешил замолчать. Он никак не мог перестать думать о том, что раз Аллен — гей, то, быть может, ему нравится Канда? В это верилось с трудом, но всё же. За младшего брата Комуи не переживал, даже более того, он почти что спал и видел, представляя, как какая-нибудь сильная и смелая девушка накинет на этого оболтуса крепкую петлю брака и утащит к себе. Комуи любил своего младшего брата — диди казался ему слишком одиноким. И… быть может, не так плохо, если петлю накинет не прекрасная девушка, а милый юноша, да ещё с таким интересом к миру. Кажется, Линали сама догадалась в какую сторону потекли мысли брата, так что сделала страшное лицо, грозя тому обидой. — Заходите к нам ещё, — на прощание выдавил Ли, пожимая руку Аллена. — Обещаю, что подобных недоразумений больше не повторится. Я обязательно приготовлю что-нибудь ещё… Может быть, к нам даже заглянет Канда.       Аллен кивнул, так и не поняв, почему Ли выделил имя своего младшего брата, но решил, что на сегодня с него достаточно странностей этой семьи.

____

      Вайзли с очаровательной улыбкой повернулся лицом к студентам, написав на доске тему лекции. Вид его был настолько предвкушающим, что, глядя на него, хотелось выйти из окна, — когда профессор выглядел столь добродушно, стоило ждать проблем, ведь, как показывал опыт, чем сложнее и тяжелее тема, которую они изучали, тем более лучезарный вид принимал Визерс. — Прежде чем мы преступим к одному из самых сложных, фундаментальных и, не побоюсь этого слова, величественных разделов философии, я бы хотел обратить ваше внимание на некоторые детали. Немецкая классика, будь то музыка или литература, как никакая другая обладает рядом отличительных, тяжелых черт, которые вы, господа, обязательно увидите в немецкой философии. Это сложная система понятий о сути вещей, долгие размышления о нравственном, в конечном итоге, это вопрос о реальности. Немецкая философия громоздкая, как произведения Баха, величественная и пышная, как Моцарт, и высокодуховная, как Бетховен. Будьте готовы к тому, что вам предстоит узнать.       Наверное, первыми неладное почувствовали студенты, коим не посчастливилось отхватить в детстве уроки музыки, и, хоть Аллен был слабо знаком со всей этой классикой, даже ему стало не по себе от столь величественных сравнений. — Прежде чем мы перейдем к самому интересному, давайте рассмотрим структуру немецкой классической философской мысли. Основоположником немецкой философии принято считать Иммануила Канта. Запомните это имя, леди и джентльмены, запомните, ещё не раз вы будете встречать его, и чем больше будете узнавать его идеи, тем больше станете замечать его следов вокруг. В конечном итоге, ваш мир станет кантовским и вы просто потеряетесь в нём.       Слова Вайзли больше походили на угрозу, и большинство студентов не могли не признать этого. — Итак, почему же, когда мы говорим о немецкой философии, мы не можем сдержать внутренний трепет? Всё просто. За сто лет своего существования она смогла совершить нечто грандиозное — совместить в себе все основополагающие концепции философии, существовавшие до неё, изучить вековые проблемы так глубоко, как не могли бы все стоики и платоники Греции вместе взятые, определить развитие всей будущей философии, в том числе философии науки, возвысить гений человеческой мысли на те высоты, о которых было невозможно и подумать. Немецкая философия обратилась в глубину, она постигла тонкость человеческой природы, заглянула в суть вещей, постигла мораль и нравственность, связала обрывки истины, сплетя их крепкой логической связью. Античность и новизна сплелись в мыслях Канта, Гегеля, Шеллинга, Фейербаха и породили нечто иное, великое, как Альпы.       Аллен кисло поморщился. Не то, чтобы ему было совсем скучно, — просто, когда Визерс говорил о философии с таким воодушевлением, становилось не по себе. — Классическая немецкая философия делится на четыре этапа: идеализм, материализм, иррационализм и, так называемая, «философия жизни». Все эти этапы вылились в создание трех равносильных направлений: объективный идеализм, субъективный идеализм и материализм. И начнём мы, конечно, с идеализма. Стоит заметить, что понятие идеализма во многом связывают с именем Канта, что вовсе не удивительно. Это был восхитительный человек — точный, размеренный, спокойный. Кант был вскормлен и воспитан догматической философией, что с рождения погрузила его в сон. Подобно монаху, он жил идеалами и догмами, подчинялся неустанным правилам. Когда он выходил на прогулку, люди заводили часы — так был точен Кант. И это не преувеличение, а факт. Философия Юма отрезвила его, пробудила его от догматов, правда не надолго, потому что, получив столь сильный толчок, господин Кант сам создал новые догмы. Это был человек высокой морали, насколько высокой вы узнаете и сами, и при этом это был человек чистого разума, однако, допускающий возвышение сердца над разумом в некоторых случаях. Кант был либералом. По его мнению, в мире не было ничего ужаснее, чем подчинение одного человека воле другого. Человек же и его жизнь были для него самоцелью. Каждый человек ценен сам по себе.       В голосе Вайзли звучала удивительная, почти что мелодичная нежность — девушки млели от его тона, поглядывая на философа с восторгом. — Кант удивителен не только своей высокой мыслью — он начал с науки, первые его труды относились к физике и географии. Его самый значительный труд на поприще науки — «Всеобщая естественная история и теория неба», которая предвосхищает гипотезу Лапласа о происхождении Солнечной системы из туманностей и устанавливает возможное происхождение Солнечной системы. А ведь по тем временам подобная гипотеза ещё оставалась дерзкой. Интересны и рассуждения Канта о мистицизме. Выросший почти что в монастырской среде, он глубоко в душе восхищался мистикой. Его забавлял Сведенборг — Кант называл его теории ортодоксальной метафизикой. Романтичность же натуры Канта привела его к предвосхищению мира. Как и каждый в то время, он написал трактат о возвышенности и красоте. Ночь — возвышена, день — прекрасен, море — возвышено, земля — прекрасна, мужчина — возвышен, женщина — прекрасна. Кантовская возвышенность — это почти что восточное откровение, услада глаз и души. Сияние чистоты и нравственности, полёт птицы в бесконечно голубом небе.       Аллен неловко покрутил головой. Тон профессора был таким, будто бы он говорил не о Канте, а о человеке, которого любил и которым искренне восхищался. Впрочем, может шутки про то, что вместо жены Вайзли предпочитает философию, были вовсе не шутками? — Понять Канта сложно: немецкий педантизм и особенности самого языка усложнили концепцию его философии, однако я постараюсь разложить основы по полочкам. Основной труд Канта — «Критика чистого разума», в котором представлена вся сложность и величие его мысли. Сейчас мы пройдемся по основным концепциям, но на паре я попрошу каждого иметь при себе хотя бы электронную версию книги.       Студенты уныло закивали: похоже, это будет хуже, чем они ожидали. — Чем велик и сложен Кант в первую очередь? Он серьёзно задумался о вопросе познания, как и почему мы познаём мир. Он выработал систему аналитических и синтетических суждений, о возможности априорного знания. Пожалуй, вам стоит записать термины, иначе через десять минут вы не только забудете, что я говорил, но и как вас зовут. Запишите. По Канту любое понятие не представляет собой познание. Познание выражается соединением понятий. Человек как объект — это не знание, но человек — добр, это уже знание. Знание того, что человек в сущности добр или какой-то конкретный человек добр. Суждения бывают аналитическими и синтетическими. Аналитическое суждение — это изложение факта. Например, вороны чёрные. Это факт, основанный на анализе, однако, выражение «философия — это наука» является синтетическим. Потому что наука — это объемная категория, которая мало связана с философией в принципе. Мы добавляем к одному понятию другое, отличное от него. Синтетические суждения приводят к знанию. Вода — холодная. Это синтетическое суждение, основанное на нашем опыте, то есть синтетическое суждение, выведенное из эмпирического знания. И если прямо сейчас вы всё еще способны понимать, что я говорю, я хвалю вас, потому что примерно с этого момента у моих студентов начинается гиппопотомонстросескиппедалофобия.       Вайзли довольно улыбнулся, заметив, что некоторые студенты вздрогнули: тот, кто придумал этой фобии такое длинное название, был невероятно насмешливым человеком. — Однако не всякое синтетическое суждение, пусть даже оно и выведено эмпирическим путем, может образовать знание. Одним из самых важных критериев для знания является истинность. Только истинное суждение может стать источником знания. Более того, связь между предикатом и объектом не должна быть случайной или носить временный характер. Например, сегодня холодно. Это истинное суждение, основанное на опыте и логически верное, однако может ли оно считаться знанием? Совершенно нет. Ведь что такое сегодня? Момент речи, промежуток времени? Какое это будет иметь значение завтра? А через год? Очевидно, что обладая истинностью и логикой, это суждение не может претендовать на роль знания. А может ли знанием быть такое суждение: «При низкой температуре вода замерзает»?       Вайзли оглядел аудиторию, желая выискать смельчаков, что решатся с ним подискутировать, но похоже его лёгкое благоговение перед Кантом смутило даже отличников. — Вижу, вы несколько напуганы. Не стоит пугаться сейчас, самое сложное впереди, мне лишь интересно, кто думает похожим образом? Никто, ну что ж, видимо мне вновь придется брать на себя роль злого критика и поборника истины. Итак, да, мы знаем, что вода замерзает при низкой температуре. Об этом нам говорит наш опыт, но всегда ли опыт дает стопроцентный результат? Здесь Кант признаёт доводы Юма. Опыт, имея в своей власти только ограниченное число случаев, не может давать ничего необходимого и всеобщего. Следовательно, апостериорные суждения, то есть основанные единственно на опыте (a posteriori), не могут давать научного познания. Итак, сейчас я призываю всех услышать разницу, чтобы вы не ляпнули схожие по звучанию, но разные по смыслу понятия. Апостериорный — это основанный на опыте. Априорный — независимый от опыта. Запомните это хорошо, господа, потому что именно сейчас мы подойдем к одному из самых массивных кантовских понятий — понятие «априори», или же «априорное знание».       Пока Визерс чертил термины на доске, по рядам студентов разбегались обречённые стоны. Именно такую философию стоило бояться. — Чтобы суждение было научным, оно должно быть истинным, чтобы имело корни как в разуме через логику, так и в опыте через наблюдения. Познание есть синтетическое априорное суждение. Но как же мы его получаем? Говоря очень просто, мы складываем его из некого конструктора — из чувственных суждений, опыта и чистых суждений. Есть чувственное познание — сенсуализм, есть сугубо рациональное — рационализм. Кант же проводит черту между этими двумя сводами, объявляя, что друг без друга они не возможны. Развивая свою мысль дальше, он создаёт критику чувственных ощущений (трансцендентальную эстетику) и критику мыслительной способности (трансцендентальную логику).       Визерс ненадолго замолчал, выписывая аккуратным почерком на доске сложные для студентов слова. Пожалуй, они бы любили его предмет больше, используй он меньше греческих и латинских понятий, но увы, не всегда о сложном можно сказать просто, не породив невежество. — Начнём мы с трансцендентальной эстетики. Итак, чувственное познание, которое Кант называет прекрасным словом «созерцание», возможно лишь при определённых условиях. Наше чувственное познание не пассивно, оно не берет материал познания в неизменном виде, а добавляет к нему что-то от себя. Таким образом, наше созерцание обусловлено двумя элементами: нечто чистое, априорное и уже прошедшее своеобразную обработку нашего восприятия, апостериорное. У нашего знания есть форма и содержание. Кант обращает наше внимание на форму, лишенную восприятия, на чистое, априорное познание. Итак, сейчас будет сложно понимаемая фраза: «Пространство — форма внешней чувственности, и время — форма чувственности внутренней». Что это означает? Пространство и время — плод нашего умственного труда, эти категории не материальны, а поэтому выведены нами искусственно, они априорны. Кант говорит об идее времени, не как о периоде, который можно зафиксировать, а как о некотором допущении. Можно сказать весьма грубую фразу: «По Канту времени и пространства нет», — но это не совсем верно. Оно есть, но оно не материально. Разве может смена фаз солнца быть временем в общем смысле? Конечно же, нет. Время — это не ориентир, мы связываем его с ходом солнца, мы выстраиваем его систему. Другая планета — другая система, но суть всё равно одна. Времени нет, есть часовые стрелки, придуманные для удобства. Пространства тоже нет. Это не пейзажи и не длина дома, пространство — это нечто необъятное, нечто, что мы можем конкретизировать, но всегда ли? Ведь есть внутреннее пространство, чем измерить его? Закройте свои глаза, погрузитесь в мысли, создайте свой мысленный образ — разве не будет он находиться в пространстве? И чем же оно тогда ограничено? Объемом вашего мозга? Нет. Пространство — такое же априорное понятие, такое же интуитивное знание, как и время. Стоит заметить, что к априорным знаниям Кант записал и иные понятия, например, «свобода», но мы к этому ещё подойдем.       Вайзл бросил заинтересованный взгляд на дальние ряды — студенты выглядели крайне уныло. Ну, ничего, пусть привыкают, с герра Канта философия уже никогда не вернётся к лёгкому, полубеззаботному греческому тону. — Неверно полагать, что пространство и время составляют предметы восприятия. Мы видим все вещи в пространстве и воспринимаем все вещи во времени, но не можем видеть самого пространства и ощущать время, помимо его содержания. Запишите эту фразу: «Время и пространство не предметы восприятия, а формы восприятия предметов». Вот и подходим к знаменитому понятию — «вещи в себе» («вещи сами по себе»). Если время и пространство не зависят от нашего восприятия, то они независимы от нас, то есть сами по себе. Если наши чувства показывают нам предметы во времени и в пространстве, то они вовсе не показывают, каковы они сами по себе («в себе»), но только, как они покажутся нашим чувствам через их очки, одно стекло которых называется временем, а другое — пространством. Вот вам любопытная цитата Канта о том, как он описывает вещь в себе: «Нам остается совершенно неизвестным, что делается с предметами самими по себе, независимо от нашей чувственности. Мы знаем только тот способ, каким мы их воспринимаем, способ, какой обычен нам, способ, который не должен принадлежать каждому существу, но обязателен для человека. Только с этим способом мы имеем дело… До какой бы высшей степени ясности мы ни довели наше представление, мы не приблизимся вследствие этого к свойству вещей самих по себе».       Аллен ощутил острое желание съехать по скамейке и застонать в голос. Он почти ничего не понимал. Каждый раз, когда ему казалось, что в его голове промелькнуло понимание, Вайзли сбивал его новыми терминами и сравнениями, и, кажется, так было не только с ним. — С каждым годом психическая устойчивость к Канту у первокурсников куда слабее, чем у предыдущего года, — пошутил Визерс, смерив аудиторию насмешливым взглядом. — К паре всем подготовиться. Буду спрашивать и мучить всех. Весной у нас будет огромный контрольный срез по немецкой философии, пощады не дам.       Студенты принялись тяжело вздыхать. Что ж, Кант не казался тем, что было легко понять, и, судя по тону профессора философии, впереди их ожидал ад.       Аллен с какой-то отстранённостью собирал вещи — он и правда пытался понять всю эту муть, но, кажется, философия была просто не для него. Его слишком отстранённый вид заметил и сам Визерс — впрочем вряд ли другие студенты выглядели много лучше. — Вы здоровы, мистер Уолкер? — мягко спросил Визерс, поднявшись к месту, которое занимал юноша. — Кант оказался мне не по зубам, — честно признался Аллен, понимая, что от него не отстанут. Вайзли и так ни к кому не цеплялся целую пару — это было поразительное достижение. — Так говорят все мои студенты до определённого времени, — согласно кивнул Визерс, — да и что говорить, я и сам так думал когда-то. Наша программа была куда сложнее, и то, как нам говорили о Канте… Что ж, думаю, на первой лекции ваша группа услышала бы не больше пяти знакомых слов в одном предложении.       Аллен почти физически ощутил, как по спине пробежали мурашки, спасибо всем богам, что его не занесло на философию, он бы точно не справился с этим. Вайзли понял это, потому что его лицо вновь исказила насмешливая улыбка. — Не буду Вас задерживать, мистер Уолкер. Хотел лишь сказать, что не знал, что Вы увлекаетесь философией Древнего Китая. — Древнего Китая, сэр? — почти что с ужасом произнёс юноша. — Да. Профессор Ли недавно хвалил мне Вас. Вы произвели на него невероятное впечатление. Но будьте осторожны, молодой человек. Я ведь теперь тоже желаю поговорить с Вами о даосизме. Увы, — тут же добавил Вайзли, видя, что Аллен вот-вот потеряет сознание, — у Вас сейчас другая пара, так что я не буду настаивать.       Кажется, Аллен вылетел из аудитории, как стрела. Чёртов Комуи Ли, как же он его ненавидит!