В двух словах

Губы Джоселин беззвучно шевелятся. Она стоит на коленях, закрыв глаза и молитвенно сложив ладони перед собой. Хрупкая, излучающая бесконечное отчаяние и яростную веру в благополучный исход — Макс Вулф невольно замирает на целое мгновение, обнаружив этого прелестного падшего ангела на своем заднем дворе, неподалеку от бассейна, в котором плещутся очередные богемные гости его отцов. Джосс… О, эта Джосс! Макс знает ее не так хорошо, но испытывает к ней то особое темное притяжение, которое завладевает им именно в те моменты, когда Джоселин оказывается рядом. Ее яркая беззащитность, ее невыразимый надлом — они манят так же неудержимо, как и отталкивают. Невозможно находиться рядом с Джосс и не поклоняться ей: она имеет необъяснимую власть над людьми, но власть эта рассеивается подобно предрассветной дымке, стоит лишь оказаться подальше. Она молится… Да молится ли? Этот изящный и вместе с тем капризный изгиб губ искажен страданием… Макс не может позволить себе проигнорировать ее и пройти мимо. Как не может позволить себе и оказаться втянутым в игру, в которой не сможет выиграть. А Джосс, он знает, уверен в этом, никогда не играет в игры, в которых бы не оказалась победительницей. Прекрасная, потерянная, одинокая Джосс, которую нужно спасать снова и снова — она настоящая змея, пригретая на груди. Так говорил о ней Тедрос, жалкий и униженный, едва способный поднять голову из плена наркотического бреда. Тедрос умолял Макса никогда не верить молитвам и слезам Джоселин. Макс был слишком хорош, чтобы вот так легко купиться и поддаться на чужие манипуляции — хотя порой он, как вот сейчас, жаждал стать чьей-нибудь марионеткой, чтобы забыть об Одри и Аки, которые то нуждались в нем, то чурались его, будто дьявола. Быть может, ответить молитвам Джоселин и спасти ее, погубив себя тем самым?.. — Ты слишком долго просто смотришь и молчишь, Макс Вулф, — Джоселин распахивает абсолютно сухие глаза, хотя на ее щеках все еще заметны дорожки слез. Она смотрит на Макса снизу вверх — так невинно и вместе с тем порочно, как умеет лишь она одна. — Мне нечего сказать, Джоселин, — роняет Макс небрежно. — Так что я просто любуюсь видом. — Ты наслаждаешься страданиями хрупкой девушки? — губы Джосс изгибаются в почти хищной усмешке. — Страдания прекрасны тем, что их можно утолить, моя прелестная певчая птичка, — Макс протягивает руку, и Джоселин медленно вкладывает пальцы в его ладонь. Так доверчиво, так искренне. Макс приобнимает ее за талию, увлекая к уличной барной стойке. — Думаешь, выпивка реши мои проблемы? — с сомнением спрашивает Джосс, но покорно идет рядом. — Думаю, нет. Но ты по крайней мере расскажешь, каким богам и во имя чего молилась на моем заднем дворе. Кто из моих отцов позвал тебя? — Меня привез Хаим. Ты же в курсе, что он?.. — Драма моих отцов у меня уже поперек горла, если честно. Если им нужен третий, мне плевать. Главное, что я знаю, это то, что им не нужен я. Ты, я полагаю, тоже… Так зачем ты здесь на самом деле? Джоселин не расскажет ему правду, но Макс поймет ее сам. Не сегодня, впрочем — сегодня он просто попробует сделать вид, что падший ангел в самом деле нуждается в нем. Нуждается так, как не нуждаются Одри и Аки.