Прибрежье: новорожденное море.

Море было разным. Оно шумело, ворчало и дышало. Эхо его голоса разносилось в прибрежных камнях, баюкая темное побережье, а короткие волны суетливо трогали берег. Море было гладким, как стекло, по которому разлили молоко лунного света. Дорожка расплескалась тысячами брызг, и каждая из них стала маленькой серебристой лагуной в обрамлении темной ночной воды. Молочная пена собиралась в длинные ожерелья и ложилась на камни, как драгоценный свадебный дар. Море было черным и глухим. В толще непрозрачной воды пропадали звуки, темнота скрывала контуры, сглаживала грани, растворяла в себе все, что принимали волны. Холодная глубина полнилась непроглядным мраком и тишиной, от которой с непривычки звенело в ушах. Море было синим. И злым. И золотым, и смеющимся, и теплым. И зеленым, и бурным, и соленым, и серым. — Ты чего здесь? Эйдан ткнулся мягкими губами в его щеку и медленно перетек в человека. Дин подвинулся, освобождая ему место на камне возле себя. — Не знаю. Мне странно, Эйдан. Я чувствую себя… немым. У Дина не хватало слов, чтобы описать это. Узость человеческого восприятия рождает определенные клише, но теперь, когда он сбросил оковы ограничения вместе с земной жизнью, ему катастрофически сложно было подбирать слова для выражения своих чувств. Каждое из прежде виденных событий, мест и явлений оказывалось глубже и многограннее, чем он видел до того. — Тогда не пытайся говорить вовсе. Необязательно озвучивать все, что происходит вокруг, это человеческая привычка. — Боюсь, очень быстро я не отвыкну… от всего. — И не нужно. Но режим лучше не сбивай, хорошо? Ночь — время покоя, — Эйдан слегка толкнул Дина плечом. — А не сидения голышом на камнях. Это как минимум подозрительно. — Ты прав. Я что-то задумался… пока не представляю, как жить дальше, что делать. — Да пока ничего и не надо. Твоя смерть официально нигде не отмечена, живи под своим именем, пока позволяет возраст в документах. Сделай все, что хотел, дела в порядок приведи. А потом дед устроит тебе несчастный случай или что-то в этом роде. Эйдан говорил спокойно, как-то даже буднично, а Дин еще не научился нормально это воспринимать. Какая-то часть его человеческой натуры в нем противилась, шептала, что будет больно и тяжело, и близких это расстроит. Дин малодушно подумал, что очень рад, что время еще есть. Значит, ему не нужно принимать решение прямо сейчас, а можно подумать об этом позже. — Слушай, а пойдем в «Соловья», раз все равно не спится? — предложил Эйдан, будто почувствовал его настроение. — Ты же не был там с тех пор… ну, с тех пор. Оденемся только, ага? То место Дин помнил хорошо, словно совсем недавно они сидели там вдвоем, и он почти ничего не понимал, кроме неясных подозрений, а Эйдан не спешил раскрывать свои карты. Теперь же он сам был с другой стороны, и паб, конечно, сильно изменился. На вывеске торчал все тот же розовый соловей в клеверном венке, но сейчас Дин совершенно точно видел, что он шевелился и чистил перья, как живой. — Это место сбора не-людей, я правильно понимаю? — Вроде того. Но ты не думай: тут все по закону, никого не ущемляют, человечину не подают, — торопливо начал успокаивать его Эйдан. — Я бы тебя не повел сюда, если бы, ну, это опасно было. — Хорошо, — миролюбиво кивнул Дин. Возле двери кто-то невидимый копошился в темноте и душераздирающе вздыхал, а на каменной плите у самого входа сидел крохотный старичок, будто наспех собранный из очень кривых и уродливых картофелин, которые не прошли проверку даже в дешевом супермаркете, и позвякивал жестяной кружкой. — Подайте инвалиду полей, — скрипучим голосом тянул он. — Киньте, сколько не жалко. Лишился дома на ферме Дурифа, дом обрушили, жена ушла в холмы. Подайте инвалиду… — Не ведись, — сказал Эйдан, шикнув на попрошайку. — Это целая мафия. — Не мешайте делать бизнес, молодой человек, — обиженно проскрипел дед. — Проходите, если не подаете. — У меня все равно нет с собой ничего, — покачал головой Дин. — Но я не могу не чувствовать себя виноватым за тот разгром, что мы учинили на ферме Дурифа. Кто-то ведь и правда лишился дома... — Те, кто там жили, не могли не знать, что происходит на ферме, — успокоил его Эйдан. — Но никто не спешил сообщать об этом или что-то делать. Не жалей их, они сами виноваты и пострадали за дело. Внутри было людно. За игорным столом в дальнем углу расположились лепреконы из тех, что считались неблагополучными (как известно, успешные лепреконы не рискуют своими богатствами, и игры не одобряют), стойку заняли какие-то щебечущие личности неопределенного пола с длинными, многосуставчатыми пальцами и волосами, похожими на живые побеги. — Это лесные феи, дриады, — шепнул Эйдан. — Березовые и ивовые — те, что чуть темнее и пушистее. — Их пальцы выглядят интересно — Жутко, ты хотел сказать, — Эйдан поморщился. — Они такие и есть. Прорастают через что угодно за секунды. Отвратительное зрелище и дикая боль. — И что, люди не замечают этого? — Дин наблюдал, как дриады общаются между собой, используя кроме щебета еще и жесты, и не мог отвести взгляда. — Люди? — Эйдан фыркнул. — Они вообще ничего не видят. Ты вот в прошлый раз заметил кого-нибудь необычного? — Хм, дай подумать... возможно, здесь были лепрекон и такая заметная дама... не знаю, я решил, что она ведьма. — Вот видишь, — Эйдан покачал головой. — Почти ничего, а ведь ты О’Горман! — Я столького не знаю, — расстроился Дин. — Почему нет каких-нибудь курсов для надзорных, а? — Не парься, я когда переродился вообще бесполезным идиотом был. Если не веришь — деда расспроси, он тебе в лицах покажет. Эй, девчонки, дайте чего покрепче двум коням! Эйдан махнул рукой и выглянул из-за плеча Дина. Народ холмов и побережья вокруг продолжал шуметь, шептать и чирикать, обмениваясь новостями. — Я слышала, что новый надзорный очень деятельный, — рассказывала пожилая дама с лягушачьим лицом, одетая в зеленое и, кажется, мокрое. — Он так лихо взялся за работу: уже пристроил молодых лунных овечек, разобрал давнишнее дело феечек — мятной и вересковой, — задружился с этими, с маяка, и к Владыке Холмов в гости заглядывает. Ее собеседницы (одна в платье из травы, другая — с целой корзиной живых цветов с жучками, мухами и птичкой в волосах) одобрительно кивали. — Неужели это они про моего брата? Бретт такой молодец, — улыбнулся Дин. — Еще бы, — Эйдан принял у разносчицы две кружки с темным, резко пахнущим напитком и поставил их на стол. — Я же говорил, что это у вас в крови, и вы справитесь с этим. — Бретт гораздо лучше, чем я, — Дин пригубил напиток с опаской, но тут же заулыбался и приложился основательно. — Надо же, как вкусно! — Вовсе не лучше, — нахмурился Эйдан. — Глупости говоришь. Бретту повезло: он подготовленный, ему сразу библиотека досталась, и вообще… — Я просто хочу сказать, что он подходит на эту должность куда лучше меня, так что даже хорошо, что все так сложилось. Что мы пьем? — Это эль. Ну, то есть, это особый эль, конечно, рецепт для жителей моря. Я тебе состав попозже расскажу, как пообвыкнешься. Дин кивнул и глотнул из своей кружки снова. Над головами собравшихся, закладывая виражи и петли с риском впечататься в поддерживающие потолок балки, летали какие-то стремные типы размером с детскую ладонь, похожие на поделки из палочек и комьев грязи, оснащенные крыльями. Они совершенно серьезно сражались на иголках и металлических зубочистках: пронзенное длинной булавкой бездыханное тельце одного из них рухнуло с высоты в компот дамы в травяном платье. — Это нормально? — шепотом спросил Дин. — Я хочу сказать, не нужно ли вмешаться и прекратить это? — Неа. Ты просто не сможешь, они никого не слушают. Это древний народец, они были здесь до жителей холмов и первых коней, и живут по своим законам, только формально подчиняясь местной власти. Довольно злобные твари, если хочешь знать мое мнение. К счастью, их мало волнуют чужие дела — они только на празднования охотно ходят, а так живут обособленно. — Какая радость. Дин снова приложился к кружке, сожалея, что там осталось уже меньше половины. Напиток не был похож на привычный эль (хотя он уже сомневался, что правильно помнит прежние вкусовые ощущения), он растворялся в горле чуть пряным теплом с легкой горчинкой и сытным послевкусием, согревая изнутри и прогоняя неприятные мысли. Кружка еще не успела закончиться, когда рядом неслышно материализовалась еще одна; Дин прислонился спиной к стене и лениво наблюдал за посетителями. Ему было хорошо и спокойно, и немного радостно от того, как Эйдан смотрел на него темными глазами, раздувал ноздри и сглатывал. Дамы с соседнего столика ушли, их место почти сразу заняли шустрые молодые люди в беретах и цветных пиджачках; их коротковатые штаны открывали для всеобщего обозрения прекрасную коллекцию полосатых носков на любой вкус. Компания потребовала эля на всех и тут же развернула поле для какой-то настольной игры: Дин разглядел у них в руках фишки, многогранные дайсы и стопки карточек. — Во что они играют? — Понятия не имею, — Эйдан тоже наблюдал за молодежью. — Похоже, ставят овец… я вообще не знаю, кто эти типы, не местные они. Судя по выговору, они из центра страны. Вот наш прекрасный принц-сосед наверняка мог бы внести ясность. Они некоторое время понаблюдали за игрой, потому что компания оказалась не только веселая, но и азартная. Ставкой служили крохотные фигурки овец, раскрашенные в веселые цвета; они шевелили головами и медленно бродили по игровому полю, как живые. Дина особенно восхитило, что парни доставали их горстями прямо из карманов. В дальнем конце зала кто-то запел, почти сразу его поддержали с другой стороны. Многие курили трубки, длинные и короткие, и их ароматные дымы смешивались, образуя под потолком плотную облачность. Маленькие уродцы с крыльями наконец-то прекратили потасовку, и теперь качались на большом колесе, которое висело под потолком, заменяя люстру. — Мне здесь нравится, — расслабленно пробормотал Дин. — Я очень рад, — улыбнулся Эйдан, слегка краснея. — Мне нравится показывать тебе все это… я, знаешь, я так хотел бы показать тебе все, что я видел! Поделиться абсолютно всем, что у меня есть. Говорить получается коряво, внутри оно гораздо красивее. — Да я знаю, — Дин легонько толкнул его кулаком в плечо. — Я чувствую то же самое. Так, а туалет здесь есть? — Есть. Но в человеческом виде не особо удобно, поверь мне. Лучше выйти на берег и сделать все нормально. — Боюсь, я не могу так долго ждать, ведь уходить пока не хочется, — Дин встал и осмотрелся в густом сумраке. — Ага, вон там! — Давай недолго, а то я начну волноваться. Ты же знаешь, какое у меня богатое воображение, — сказал ему вслед Эйдан и пошевелил ушами с самым серьезным видом. Дин хохотнул и махнул рукой, тут же сосредотачиваясь на лавировании между столиками, стульями, чьими-то чемоданами, котлами и гигантскими ногами, уходящими куда-то в дымный потолок. Он вышел к барной стойке, обогнул ее и оказался в темном тупичке с несколькими дверями. На одной висело изображение танцующей феи, на другом — лепрекона с шикарной бородой; третья дверь была выше прежних вдвое и на ней красовалась картинка с дубинкой. Четвертая дверь оказалась совсем крохотной, примерно до колена Дину, и на ней был нарисован соловей с кольцом в клюве. — Наверное, эта для мальчиков, — решил Дин, толкая дверь с лепреконом. Едва он пристроился по своим делам, снаружи щелкнул замочек одной из соседних дверей. Другой посетитель вышел, гулко топая и покашливая, и принялся чем-то шуршать. Потом забормотал, и Дин не очень вслушивался, стараясь отвлечься на народную музыку из невидимых колонок, а потому не обратил внимания, когда к одному голосу присоединились еще два. — О'Горман, — услышал он в обрывке чьей-то фразы. — Я говорю только то, что слышал сам, Микаэль. У наших неспокойно, и виноват в этом только он. Прежний О'Горман вел себя смирно, в наши дела не лез, и все были довольны. А теперь говорят, что он сдался морю, и его место занял новый. А новый этот О'Горман — он человек холмов, понимаешь? Ходит везде, сует свой нос в чужие дела, слушает и разузнаёт про всех. Это не приведет ни к чему хорошему. Вот наступит лето, и сам понимаешь, какая заварушка тут может начаться. Мой отец застал последний передел территорий. Тогда он лишился всех своих братьев, сестер и сбережений, и до конца жизни боялся любого громкого звука. Смутные были времена, темные. И надзорные играют в этом не последнюю роль: они ведь имеют право принимать решения, Микаэль. Ты понимаешь? Если новый надзорный пронюхает про наши дела, не видать нам ни мельницы, ни запруды, ни спящего золота. Он водит дружбу с молодым королем, а тот навел такие связи, что нам просто так ноги не унести, если что. И против воинов-с-холмов мы не устоим, нас слишком мало. Говорили на распространенном севернее диалекте гэлика, и Дин понимал смысл с некоторым опозданием. Говоривший, скорее всего, был крупным и грубым, его голос звучал хрипло, свистяще и очень неприятно, немного гнусавя при этом. Кто-то рядом взволнованно попискивал, а третьим стал, наверное, тот тяжелый тип по имени Микаэль, вышедший из соседнего сортира. Этот говорил низким голосом, таким же тяжелым, как его шаги. — Можем убрать этого надзорного незаметно, пока не наступило лето. Раз он везде ходит и во все лезет — не будет странно, если с ним произойдет несчастье. Можно упасть в старый колодец или гробницу, разбиться в скалах, утонуть. Его могут порвать голодные из моря или закружить и завести в трясину красные колпаки… Ты говоришь, что нас мало, Ману. Мы можем созвать других, если потребуется. Пока есть время, нужно копить силы, чтобы когда холмы и море схлестнутся, мы могли забрать себе все, что нам причитается. — Но… но-но-но как же наши погреба? Пещеры? У меня одних квартиросъемщиков больше сотни, — пропищал третий собеседник. — Что я им всем скажу? — Подумай как следует, Рене. Гораздо выгоднее будет выселить всю эту шушеру и дать кров нашим братьям. Позже твое гостеприимство окупится сполна: едва только море схлынет, а холмы остынут, этим землям потребуются новые хозяева. И это будем мы, — почти прошептал тот, которого называли Ману. — Мы, — обрадовался Рене. — Это очень, очень хорошо. Дин едва не распластался по двери, чтобы лучше слышать. Ему казалось, что заговорщики за дверью вот-вот заметят его сосредоточенное сопение и стук сердца, но ничего не мог с собой поделать: речь шла о чем-то плохом, и о Бретте, и у него бы не вышло сделать вид, что он ничего не слышит. В основном зале послышались взрывы смеха, хлопки и громкая музыка. Заговорщики перебросились короткими фразами и вышли; Дин с замиранием сердца прислушивался к удаляющимся тяжелым шагам, и еще пару минут посидел в тишине, выжидая. Потом осторожно приоткрыл дверь и высунул наружу нос. Ничего не произошло, в закутке было пусто. Дин выбрался из туалета, закрыл за собой дверь и проскользнул в зал. Народу стало куда больше, а на маленькой сцене у стены вовсю наяривал живой оркестр из скрипок, арф и духовых инструментов в руках длинноволосых девушек, похожих друг на друга как близнецы. — Я уже начал волноваться, — пробормотал Эйдан, подталкивая Дину кружку с элем. — Все нормально? Ты чего такой бледный? — Потом, — мотнул головой тот. — Что я пропустил? — Да вот, русалки пришли. Петь будут. — Они кажутся одинаковыми. — Ну да, ведь рождаются из икринок. В одной кладке всегда все на одно лицо, — Эйдан втянул в рот полоску вяленого мяса и внимательно посмотрел на Дина. — Точно все нормально? Ты нервничаешь. — Потом расскажу, — Дин постарался улыбнуться, одновременно оглядывая зал. Микаэль, Ману и Рене могли быть еще здесь, но опознать их оказалось не так просто: посетителей стало больше, многие танцевали, кто-то выходил на улицу и приходил обратно. Явился заросший косматой бородой до самых глаз дед с корзиной, в которой шевелились зеленые листья, и принялся бойко торговать своим добром прямо посреди паба. Сидящих в темных углах просто так разглядеть не выходило из-за мельтешения гостей. — Добрый вечер, очень рад. Очприятно, правда, дивная борода, здрассьте, я в восхищении, ага, и тебе привет, — голос приближался вместе с обладателем, и спутать его с кем-то было невозможно. — Привет, Бретт. Тот показался из-за спины старика с корзиной, одетый в яркую цветастую куртку, из-за ворота которой выглядывала головенка любопытного ягненка. — О, здорово, родственнички! Пьете тут, значит, без меня? — он плюхнулся на свободное место, прочесал волосы пятерней и потянулся к кружке Дина. — Тебе не понравится, — предупредил тот. — Да брось ты, — Бретт отхлебнул солидный глоток и замер с надутыми щеками. Его глаза стали круглыми, лицо покраснело. Немыслимым усилием он сделал чудовищный глот внутрь и тут же принялся махать руками в разинутый рот. — Кошмар! Оно соленое и жжется! И сколько там вообще градусов? Пятьсот? — Я же предупреждал, — Дин покачал головой. — Людям не подходят наши угощения, — хмыкнул Эйдан. — Кого ты привел с собой, Бретт? — О, это Сиобне. Она потерялась и зашла куда-то в подхолмье, и когда вернулась, не смогла отыскать родных. Думаю, те погибли где-нибудь в тридцатых, пока малышка пробовала благословенный клевер. В общем, у нее никого нет, и я решил стать ей родной матерью. Вот, гуляем. — Отвратительная мать: привел ребенка в паб, — улыбнулся Дин. — Ну уж какая есть. Я вообще-то тебя искал, братишка. Не могу найти инструкции от техники в подвале, думал, может, ты знаешь. — Ага. Что-то лежало в коробке на чердаке, кажется. Надеюсь, мы их не выкинули после уборки. А чего не звонил? — Да я звонил! Раз сто точно, — Бретт взял с подноса официантки стакан воды и жадно его выхлебал. — Ты трубку не берешь. Дин вспомнил, что оставил телефон в доме на маяке и досадливо цокнул. — Ладно, я пойду тогда, — Бретт встал. — Сиобне давно пора спать. — Нам тоже пора, — засобирался Дин. — Идем все вместе. — Но… мы же совсем недавно пришли, — удивился Эйдан. — Я думал, послушаем русалок, пошумим. — Я немного устал, — Дин постарался сделать выразительные глаза, и Эйдан, похоже, догадался. — Хочу домой. — Конечно, идем. Я вообще не очень люблю шумные сборища. Он бросил на стол несколько старых монет и протиснулся вперед между танцующими, снующими туда-сюда, и просто торчащими посреди зала гостями, как ледокол, прокладывающий путь сквозь льды. Дин протолкнул за ним Бретта и пошел сам, поглядывая по сторонам. Нужно было разработать план, чтобы не волновать Бретта без нужды, но и не оставлять без присмотра. Если какие-то злоумышленники задумали против него недоброе, стоит быть настороже.