Джеймс Барнс

Едва пробравшись через темную переднюю и войдя в свою комнату, - тесную клетушку, в которой помещались только кровать, умывальник, стол и один стул - Баки плотно притворил за собой дверь и выдохнул. Вынужденное общение с зятем, неизменно сопровождающееся перепалками, отягощало и злило его. По своей природе Баки не был конфликтным человеком, но этот мерзкий человек не мог не поднимать в его душе волну ненависти всякий раз, когда он видел его злые, хитрые глазки, которые становились маслеными, слащавыми, заискивающими, рабски-угодливыми, когда их хозяин втюхивал тухлые овощи в своей проклятой лавке. Баки набрал в легкие воздух и выдохнул. Этот гад настолько скуп, что отказывается нанимать служанку, раз его жена может работать. Хиггинботам совершенно не уважает его сестру, терроризирует, взваливает на ее плечи всю работу по дому и воспитание огромного выводка детей. Однажды Баки непременно с ним рассчитается, но пока у него нет возможности вызволить Гертруду из когтей ее жадного муженька. Снова вдох и тяжелый выдох. Ему нужно успокоиться. Баки закрыл глаза и попытался отвлечься на что-нибудь. И вдруг он внезапно вспомнил, что Стивен перед уходом вручил ему сборник стихов Суинберна. Баки о нем никогда не слушал, но Стив заверил, что ему обязательно понравится. Он вытащил кижечку из внутреннего кармана и положил на стол, затем быстро стянул пиджак и сел на кровать. Пружины жалобно заскрипели под весом его тела, но он не обратил на это внимания. Нагнувшись, чтобы снять башмаки, он вдруг уставился на противоположную стену, где на белой штукатурке остались темные полосы от просочившегося сквозь крышу дождя, и замер. На этом грязном фоне он вдруг ясно увидел роскошный дом Роджерсов, Руфь, Артура, их отца и мать. И Стивена. В его душе что-то затрепетало. Ему стыло нестерпимо тесно в этих убогих четырех стенах, захотелось вырваться, закричать изо всех сил. Он забыл про башмаки и долго смотрел на стену. Внезапно Баки встал и заглянул в засиженное мухами зеркало над умывальником. Он тщательно вытер его полотенцем и смотрел на себя долго и внимательно. В сущности он рассматривал себя впервые в жизни. У него был зоркий и наблюдательный взгляд, но до сих пор он всегда был поглощен пестрым разнообразием внешнего мира, и у него не оставалось времени взглянуть на себя. Теперь он видел перед собой лицо молодого, двадцатилетнего парня. Раньше он думал, что симпатичен, ведь это ему говорили все знакомые девушки и даже мужчины, но теперь он стал сомневаться. Это их мнение, но не его. Сам он не мог решить, красив ли, ведь у него не было критерия для подобной оценки. Да и что такое красота в своем истинном виде? Баки не знал, и никто не мог бы ответить на этот вопрос. Он знал, что у него светлые глаза, но он даже не задумывался, что вокруг зрачка радужка небесно-голубого цвета, который бледнеет к ее концу. Он не знал, что его глаза отражают синее море в пасмурный день, что длинные черные ресницы обрамляют глаза так густо, что свет не попадает на них, и от этого они кажутся бархатными. Баки знал, что у него темные волосы, но он не догадывался, что на солнце они отливают шоколадом, что от ветра они завиваются на макушке и что на ощупь они мягкие, такие, что приятно перебирать их пальцами. Он знал, что у него чувственные губы, всегда изогнутые в легкой полуулыбке, но не знал, что они ярко-вишневого цвета и что их хочется целовать. Знал о ямочке на подбородке, о густых темных бровях, об острых скулах, но никогда не собирал их в единый образ и не анализировал его. Никогда не задавался вопросом, привлекательны ли они. Он спрашивал себя, видна ли его душа за этим лицом? И какова она, эта душа? Достойна ли она общения с такими людьми как Роджерсы? Баки тяжело вздохнул, приподнял руку и поскреб пальцем мозолистую ладонь, глядя на грязь, которая, казалось, въелась в кожу так, что не соскоблишь и щеткой. А какая ладонь у Стива? Такая, что даже вспоминать приятно. Нежная, словно лепесток розы, не видевшая никакой тяжелой работы, державшая только книги и рисовальные кисти; прохладная и легкая, как снежинка. Он никогда не подозревал, что рука мужчины может быть такой приятной и мягкой. Он невольно подумал о том, как приятна должна быть ласка такой руки и, поймав себя на этой странной мысли, покраснел и смутился. Эта мысль была страшной и ужасающей. Почему он думает о руках другого мужчины?... Он резко сжал свою ладонь, сел на кровать и стал остервенело снимать чертовы башмаки. Лицо горело. Он не понимал, что с ним происходит. Совсем с ума сошел, увидев достойных людей, подумал он. Он вздохнул, взял в руки сборник Суинберна и бережно погладил обложку. А все-таки, Стивен звал его снова приходить... Взглянул на себя в зеркало, сказал громко и торжественно: - Джеймс Бьюкенен Барнс, первое, что ты сделаешь завтра утром, - это пойдешь в бесплатную библиотеку и почитаешь там что-то о правилах хорошего тона. Понял? После этого он погасил свет, и пружины жалобно заскрипели, приняв груз его тела. - А главное, Баки Барнс, ты должен поменьше чертыхаться. Слышишь, старина? Заруби это себе на носу! С этими словами он крепко заснул, и сны его по смелости и необычайности могли сравниться разве что с грезами курильщика опиума. К счастью, утром он не вспомнил ничего из этого.