Джеймс Барнс

Баки шел по тротуару, пританцовывая и насвистывая какую-то одному ему известную мелодию. Ему было хорошо, невероятно хорошо. Вечер, проведенный в обществе знатной семьи Роджерсов, ему несомненно понравился. И хоть он понимал, что среди этих людей он чужой, ему так захотелось стать частью такого общества. Высшего. Благородного. Идеального. Его душа, выросшая среди грязи и бедности, стремилась к лучшей жизни и находила ее отражение в семье Роджерсов. Все члены этого семейства, хоть и в разной степени, но понравились ему. Артур, которого он вытащил из передряги и благодаря которому смог прикоснуться к привилегированной части общества. Он был студентом, учился в университете, апеллировал сложными терминами, от которых Баки впадал в ужас и восторг. Ученый человек. Быть может, в будущем станет изобретателем чего-нибудь или доктором наук. Баки считал, что он вполне на это способен. Руфь, милая и нежная девушка. Она тоже училась в университете, но не тем наукам, что ее брат. Руфь изучала культуру, а поэтому казалась еще более чудесной. Как Баки убедился, она прекрасно играла на рояле, читала стихи и немного пела. Вот она, культура! Были еще мистер и миссис Роджерс, люди крайне благородные и культурные. От них практически несло возвышенной интеллигентностью, от которой Баки задыхался, но все равно испытывал восхищение. И еще был Стивен. Самый невероятный человек в этом семействе. Почти все время, что Баки провел у Роджерсов, он находился рядом со Стивом. Ему совершенно не хотелось отходить от него и слишком долго слушать кого-то другого. Стив не говорил такими умными словами, как та же Руфь или Артур, но даже в его простоте и открытости чувствовалась образованность и интеллигентность. Как узнал Баки, Стивен был всего на год младше его самого, и, подобно брату и сестре, был студентом. Стив изучал искусство. Стив был искусством. Те немногие его картины, что Баки удалось увидеть, поразили его. Он не мог выразить свои эмоции, но ему казалось, что Стив прочитал все это в его глазах, потому что во взгляде Стива он увидел понимание. Хотя, быть может, ему это привиделось? Баки не знал. Не знал, но верил. Баки все думал, думал и думал о Стиве и совершенно не задумывался, почему. Почему этот юноша, которого он знает всего несколько часов, взбудоражил его мысли? Почему хотелось бесконечно его слушать, видеть огонь в его сияющих глазах? И почему так хочется снова с ним встретиться? Даже если бы Баки задумался, он вряд ли смог бы ответить на эти вопросы. Они бы просто его озадачили и смутили. Хоть он и считал себя зрелым человеком, в вопросе чувств он был таким же ребенком, что и Стивен, с его рассуждениями о чести и храбрости. Баки бы никогда не подумал, что навязчивые желания в общении и нахождении рядом – это следствие зарождающейся влюбленности. Он никогда никого не любил по-настоящему, тем более, кого-то из привилегированного класса и не противоположного пола. Он даже не знал, что так можно. Хотя, да, все же слышал от каких-то матросов, но особо на этом не концентрировал внимание. Баки бы никогда не признался ни в чем подобном даже самому себе. Впрочем, и это сыграло во всей истории свою роль. Вот так бездумно размышляя одновременно ни о чем и обо всем сразу, Баки направлялся домой. Точнее, в то место, которое он был вынужден считать неким подобием своего дома. Баки остановился перед до боли знакомым двухэтажным домом, украшенным горделивой вывеской "Розничная торговля Хиггинботама". Он какое-то время презрительно смотрел на вывеску, которая говорила больше, чем можно было на ней прочесть. Мелочностью, себялюбием и ничтожеством веяло, казалось, от самих букв. Бернард Хиггинботам был женат на сестре Баки, и он хорошенько успел его изучить, чтобы понять, что это за человек. Баки отпер дверь своим ключом и поднялся на второй этаж по узкой темной лестнице. Тут жил его зять. Лавка находилась внизу, но запах гнилых овощей проникал и сюда. Пробираясь по неосвещенной прихожей, он споткнулся об игрушечную тележку, забытую, должно быть, кем-то из его многочисленных племянников и племянниц, и с грохотом налетел на дверь. "Скряга, - подумал он, - жалеет заплатить два лишних цента за газ, чтобы жильцы не разбивали себе носы в темноте." Нащупав ручку, он открыл дверь и вошел в освещенную комнату, где сидели его сестра и Бернард Хиггинботам. Она зашивала его брюки, а он читал газету, вальяжно развалившись на двух стульях и вытянув вперед свои костлявые ноги в стоптанных ковровых туфлях. Когда Баки вошел в комнату, он взглянул на него поверх газеты своими маленькими хитрыми глазками. В Баки этот мерзкий тип всегда вызывал инстинктивное отвращение. Что могло привлечь сестру в этом человеке? Он казался ему каким-то гадом, которого нестерпимо хотелось раздавить башмаком. "Когда-нибудь я набью ему морду", – утешал себя Баки, и только эта мысль помогала ему выдерживать присутствие зятя. Сейчас злые и хищные глазки смотрели на Барнса крайне неодобрительно. — Ну, – спросил Баки, так же неодобрительно глядя на Хиггинботама, – в чем дело? — Эту дверь только на прошлой недели окрасили, – произнес Бернард своим мерзким скрипучим голосом не то жалобно, не то злобно. Впрочем, в его исполнении эти эмоции были неотделимы, – а ты знаешь, какую плату теперь дерут союзы. Можно было бы и поосторожнее. — Да, а еще можно было бы не скупиться на свет в коридоре. Подумай об этом на досуге, – безразлично бросил Баки и перевел взгляд с мерзкого зятя на хромолитографию, висящую на стене. Всегда эта картина нравилась ему, но теперь он словно увидел ее впервые. Это была дешевка, третий сорт, как и все в этой лачуге. Ему вдруг представился дом, который он только что покинул, великолепные картины, написанные изящной рукой Стивена, и сама эта рука, пожимающая его руку на прощание. Отвращение к своей жизни затопило Баки. Он забыл, где находится, забыл о существовании Бернарда Хиггинботама, который в эту минуту что-то злобно изрыгал в ответ на колкость Баки. Из ступора его вывел осторожный голос сестры: — Баки, милый, что с тобой? – тихо спросила она, обеспокоенно глядя на брата. — Да он опять надрался, не видишь что ли? – гаркнул Хиггинботам. – Пьяница! Какой он пример подает нашим детям? Твой братец уже сидит у меня в печенках, Гертруда! Я его выгоню отсюда к чертям, если он устроит такое еще раз! Баки лишь усмехнулся. Можно подумать, он особо держится за ту жалкую каморку, которую снимает в халупе Хиггинботама за пять долларов в неделю. — Спокойной ночи, Гертруда, – сказал он, чтобы наконец отделаться от мерзкого зятя, не удостаивая того своим вниманием. Он направился к двери и по дороге опять споткнулся и чуть не упал, зацепившись носком ботинка за складку пыльного ковра. — Не хлопай дверью, – предостерегающе окликнул мистер Хиггинботам. Баки кровь бросилась в голову и он с размаху приложил дверь к косяку. Бернард истерично взвизгнул. — Гертруда! Твой чертов братец портит мое имущество! Я его выгоню! Выгоню к чертовой бабушке! Баки снова усмехнулся. Картонные стены этой лачужки не спасали от визгов Хиггинботама, но ему уже было давно плевать на этого гада. Пусть себе орет. Пока Баки исправно платит за комнату и жалкий обед, зять может ограничиться лишь своими бессильными угрозами.