Love, sex and magic

Warning! Упоминание Дик Грейсон/Затанна Затара Она приходит к нему, когда в их с Грейсоном отношениях случается очередной пиздец — к сожалению, всегда поправимый. Их обычно не хватает надолго — на месяц самое дольшее, а потом они снова сходятся, слипаются, склеиваются до следующего раза как собаки в случке. И здесь их тоже хватает на месяц, не больше. Но в такие дни, когда боль ее, похоже, переливается за края, она и приходит к Джейсону, безошибочно и безжалостно находит его даже в самое глухой заднице мира. И все случается как в первый раз, когда они случайно столкнулись в баре, и она была очень зла и слегка пьяна, а он — слегка (как обычно) зол и пьян в доску. Со злой усмешкой он давит ей на плечи, заставляя опуститься перед собой на колени, и так же усмехаясь, ведьма ему это позволяет, хотя могла бы превратить его в порошок одним движением чувственно алых губ. Они никогда не целуются — словно бы это что-то меняло или значило что-то. Стащив зубами перчатку, Джейсон кладет тяжелую руку ей на затылок, путается пальцами в темных, гладких как самый дорогой шелк волосах. Сверху вниз глядит завороженно, как на картину из какого-нибудь блядского Лувра. Такие как она остаются порочно-царственными даже когда на коленях отсасывают. Господи, видел бы это Грейсон, думает он, и обычно кайф этот ничуть не менее острый, чем от ее умелого, влажного рта. Но с каждым разом удовольствие от этой мысли все отчетливей превращается в злость. Невыносимую, жуткую злость — и внезапно Джейсон с силой тянет ее за волосы, заставляя подняться. Рвутся колготки в крупную сетку, зацепившись за его тяжелый ботинок, Затанна насмешливо смотрит на него снизу вверх так, словно сверху вниз. Как принцесса со стен своей заколдованной башни — недоступная, далекая принцесса, которую он столько раз уже драл как хотел словно суку дешевую. Невыносимо. Он роняет ее грудью на пыльный стол с невытертыми кофейными кольцами. Белизна блузки пятнается грязными разводами. От неловкого взмаха ее руки чашка с остатками гущи летит на пол, острые осколки хрустят и ломаются жалко под его ботинками. Под ее сдавленные всхлипы и стоны Джейсон вламывается в ее податливое тело как она в его жизнь, грубо и зло, без приглашения. Трахает ее в этот раз без всякой резинки — назло. Жаль, уже не насухую. Ему хочется сделать ей больно, разбить ее на куски как чертову чашку, разломать — и это не сложно. — Он не будет любить тебя так как ты хочешь. — с ненавистью шипит он ей на ухо. — Никогда не будет твоим. Не захочет смотреть в твою темноту. Не поймет. Ядовитое «так как я» остается несказанным, жжет ему рот. Спина Затанны под тонкой тканью блузки напрягается, он не видит, но чувствует как она кусает губы. Руки с тонкими наманикюренными пальцами добела сжимают край столешницы. — Да пошел ты! — давится она бессильной злостью. На всякий случай Джейсон ненадолго зажимает ей рот, лишая бесценной силы слов. — Все кончится ничем. Ты всегда будешь с ним несчастной. Бесполезной. Ненужной. Жалкой. Дурой. — с каждым словом толкается он в нее все злее, уже не понимая кому причиняет больше боли — ей или себе самому. И даже рискуя превратиться в пепел под каблуками ее модельных туфель или в кровавые ошметки на ее одежде и обнаженной коже, Джейсон все равно отнимает ладонь от ее рта только чтобы слышать ее голос. — Нет. — выкрикивает Затанна на каждое слово, на каждый грубый толчок, от которого ножки стола дрожат и шатаются. — Нет! Нет, нет, нет… Испачканной в ее же помаде рукой он сжимает ей шею, по-звериному прихватывает зубами до ярких на фарфоровой коже синяков. Обычно Джейсон не оставляет на ней, чужой, следов, но сегодня в нем, кажется, сломалось что-то уже давно надтреснутое. — Это не любовь никакая уже давно. — издевательски смеется он сквозь стиснутые до хруста зубы. — Не любовь. Болезнь. Ебучая, блядь, болезнь. Зависимость. Но если они с Грейсоном и вправду безнадежно друг другом больны  — самая жгучая, самая дурная зависимость здесь, похоже, совсем не у них. Пальцами он скользит по влажным, горячим складкам добираясь до самого чувствительного местечка. По всему телу ее прокатывается дрожь удовольствия, она вскидывается под ним и чертово это лживое «нет», наконец, превращается в такое же отчаянно громкое и сладкое «да». Колючие и ослепительные звезды вспыхивают у Джейсона перед глазами. Он грубо сжимает в кулаке ее длинные волосы, заставляя выгнуть спину, прижаться еще теснее к его груди. Так же безжалостно она сжимает в своем кулаке его чертово сердце. Кое-как Затанна выпрямляется на подкашивающихся ногах, делает шаг, другой и спотыкается: сломался каблук. По обнаженным бедрам стекают белесые потеки, на бледной коже наливаются синяки. Губы на сером как пепел лице болезненно яркие. С трудом заставляя себя дышать, Джейсон усаживает ее прямо на стол. Лицо ее почти незаметно кривится, когда бедра касаются жесткой столешницы; он был груб, незаслуженно груб с ней, ревнивый мудак. Долго и пристально она смотрит ему в лицо своими колдовскими прозрачно-голубыми глазами, словно в первый раз видит. Словно в первый раз услышала правду, в которую он столкнул ее с высоты стен ее придуманной башни - прямо в грязь или в кучу осколков. И с вызовом Джейсон заставляет себя не отводить взгляд. Все равно ведь ни в чем не раскаивается. Даже если теперь она будет его ненавидеть. Даже ненависть лучше. Все что угодно лучше, чем раз за разом безвольно ей позволять понемногу разламывать себя изнутри. — Может хватит? — со злостью он нависает над ней. — Вот этого всего — хватит, черт возьми? Помедлив, она кивает, и внутри у Джейсона все почему-то обрывается. Интересно, как скоро он начнет выть от тоски, когда Затанна больше не придет, не найдет его в очередной заднице мира, безжалостно и безошибочно? Тонкие руки с холеными, наманикюренными пальцами вдруг ложатся ему на плечи, губы, припухшие, искусанные, прижимаются к его губам изгиб в изгиб, как детали головоломки. На вкус это так же хорошо как он множество раз представлял себе, и еще лучше. И, наверное, надо бы бежать от нее, от своей разбитой теперь-ядовитой любви на другой край света пока не поздно. Но она прижимается теснее с отчаянной, жадной нежностью, и бежать уже некуда. Да и незачем. От себя все равно далеко не сбежишь. — Прости меня. — говорит Затанна тихо. — Я тебя совсем измучила. Я и себя совсем измучила тоже. Дурацкая, непрошеная и опасная надежда вдруг поднимает в нем голову: может быть, в этот раз для них с Затанной что-то будет иначе? Что-то изменится, наконец? Молча Джейсон касается губами ее растрепанного затылка — потому что все равно уже простил.