Love, sex and magic

Warning: секс в церкви, ничьи чувства оскорбить не планировалось, но все же такая фигня... [Однажды мне подсунули вырванный из контекста фрейм, где Джейсон рассказывает как получил в глаз от старушки в церкви, пусть и в совершенно другом контексте, но этот поезд уже было не остановить] Жара затопила Рим с самого утра, липкая и навязчивая, а вечером превратилась вдруг в ливень. В мраморном брюхе старой церкви можно было переждать, пока небо не успокоится — с точки зрения Джейсона это был единственный плюс этой богадельни. В воскресение церковь была пуста и давно закрыта на реконструкцию, но эта несущественная мелочь не могла их остановить. После сумрачного Готэма с его вечными катастрофами как по расписанию они заслужили немного времени и на отдых под спокойным небом Италии. Наскоро оглядев древние росписи под строительными лесами, мраморные статуи, завернутые рабочими в пленку для сохранности, Джейсон устроился на жесткой скамье и воткнулся в телефон. Звуки игрушки нарушили пыльную унылую тишину, перебив шорох дождя за толстыми стенами. — Эй, тебе совсем не интересно? — голос Затанны эхом отразился от стенок купола где-то сверху. Она парила в воздухе, внимательно изучая потускневшие от времени фрески. — Это же четырнадцатый век. Без энтузиазма Джейсон пожал плечами. — Не особо. — Никакого уважения к святому месту. — рассмеялась она, опускаясь ниже и аккуратно придерживая длинный подол платья, липнувший к ногам. Пыльные после пеших прогулок по местным улицам сандалии бесшумно коснулись мраморного пола. — Место чтобы каяться в грехах, и тут же грешить снова? — сунул он телефон в карман брюк. — Гребаное лицемерие. — Каждому иногда неплохо бы покаяться, Джей. Тебе уж точно не повредит. — Не вижу смысла, если совершенно точно собираюсь опять нагрешить всласть. — оскалился он в вызывающей ухмылке. — И ни о чем не жалею. С чуть ироничной насмешкой Затанна отбросила за спину свою длинную, непокорную копну волос, вдали от огней и блеска ее шоу отвыкшую от едкого лака и сложных укладок. — Безбожник. — А тебя пару веков назад вообще на костре бы сожгли. — заметил Джейсон философски. — За колдовство. — Иногда люди просто хотят почувствовать себя чуть ближе к богу. Разве ты никогда не хотел? В сумрачном воздухе танцевали пылинки, тусклый свет из витражных окон обрамлял ее оживленное лицо ореолом. В светлом легком платье ведьма обманчиво походила на ангела. — Ближе к богу, говоришь? — расхохотался Джейсон нарочито громко, и смех раскатистым эхом отразился от церковных сводов. Внезапный порыв обжег его изнутри сильнее злого итальянского солнца. Крепко схватив ее за тонкую руку, он втолкнул ее в первую попавшуюся дверь. В тесной исповедальне пахло пылью, ладаном и почему-то разогретым на солнце деревом. Ничего особенного, никакой святости и в помине. — Нет, Джейсон. — зашипела Затанна, упираясь ладонями ему в грудь. — Не смей. Снова засмеявшись, он накрыл губами ее сухие, потрескавшиеся от местного ветра губы. И следующее ее «нет» превратилось то ли в сдавленный всхлип, то ли в стон. Где-то снаружи раскатился над крышами гром — оглушительно и гневно. Без колебаний Джейсон стащил с ее сгоревших на солнце плеч тонкие бретельки платья и прижался губами к обнаженной груди. Молочно-белая кожа без намека на загар там была горячей и чуть солоноватой от пота. — Ты с ума сошел. — охнула она. Ощущая как она вздрагивает и тихо стонет, он не ощущал никакого раскаяния. Если бог и смотрел на них с осуждением — это было больше вызовом, чем причиной остановиться. Глядя ей в глаза, он потянулся к своему ремню. — Черт тебя возьми, нет! — упрямо замотала Затанна растрепанной головой. От ее неровно выгоревших волос все еще пахло дождем, и остатками солнца и пылью, и сладостью церковных благовоний. Прижав ее к деревянной стенке исповедальни, он зло и нежно целовал ее губы, щеки, шею, пока, наконец, она не сдалась, не запустила ладони ему под рубашку. Трусики ее уже валялись на полу испачканной в пыли белой тряпкой. Стиснув руками ее бедра, он поднял ее как пушинку, почти без подготовки толкнулся в горячую, влажную глубину. Все ее тело упрямо напряглось, словно в последнем отрицании. Но почти сразу она расслабилась, податливо обхватила его ногами за пояс. Каждый раз это мгновение было особенно сладким — когда она вот так все равно принимала его. Принимала неправильным, ошибающимся, злым, грешным — любви в ее сердце хватало и на это. Уже ради этого стоило нарушать любые запреты, любые правила и устои — даже свои собственные. Ради нее. Для нее. Двигаясь в ней нарочито медленными, ритмичными толчками, он вглядывался в ее лицо, ловил губами каждый стон ее удовольствия. Лицом она походила на тех мраморных мадонн, завернутых в полиэтиленовую пленку как в саван. Но была восхитительно живой и чудесной в своем несовершенстве. Бисеринки пота на ее лбу, след от зубов на нижней губе, поджившая ссадина на щеке— он жадно впитывал каждую черточку, каждую мелочь. Затопившее его изнутри ощущение близости было таким хрупким и таким неожиданно острым, почти болезненным — нечто большее, чем просто секс. Пусть бы оно никогда не заканчивалось. Где-то снаружи, за толстыми стенами церкви билась гроза, гром, кажется, грохотал все оглушительнее. Или это кровь колотилась в висках. То прерываясь на жадно-нежные поцелуи, то снова продолжая двигаться, он пытался как можно дольше сохранить эту близость. Но заставить себя отвлечься на мысли о чем-то кроме нее, кроме Затанны сейчас было совершенно невозможным. Удовольствие накатило неотвратимо как раскат грома. — Мой храм. — выдохнул он и сдавленно засмеялся, сжимая ее бедра до синяков. — Мое причастие. Моя исповедь. Вздрогнув всем телом, она обхватила руками его за шею, прильнула еще теснее, подхватывая быстрый и рваный ритм последних толчков. Рот ее приоткрылся, обнажая влажно блестевшую полоску белых зубов. Ее стон был последним, что он слышал прежде чем удовольствие утопило его с головой, словно ливень — этот город. А потом воцарилась пустота, на мгновение поглотившая без остатка, ослепительно-сладкая как блаженство и звенящая. Теплыми пальцами Затанна гладила его по щеке, по волосам. Широко распахнутые глаза ее казались на загорелом дочерна лице особенно светлыми до прозрачности и бездонными. Ощущение воплощенной и разделенной любви было настолько живым, что если бог есть любовь как о нем говорят иные святоши… — Ближе к богу чем когда-либо. — с хриплым смешком коснулся он губами ее влажного лба. В последний раз легко поцеловал пересохший, запекшийся рот, ощущая теплоту ее дыхания. Едва он опустил ее на пол, Затанна неловко и нежно на мгновение прижалась горячей щекой к его плечу. Грудь ее еще тяжело вздымалась, но дыхание потихоньку выравнивалось. — Не уверена, что церковь одобрит твою философию. — с лукавым блеском в глазах, наконец, сказала она, поправляя измятое платье. Сунув ее трусики в карман брюк, Джейсон хмыкнул. — Проблемы церкви. Когда они выбрались наружу, небо уже просветлело, и о недавнем ливнем напоминали лишь ручьи журчащие по улице. Проходящая мимо старушка с неодобрением покосилась на открытые летним платьем плечи и грудь выходящей из дверей церкви Затанны. Над ключицей у Затанны красовался шикарный засос: Джейсон в упор не помнил в какой момент успел так ее разукрасить, но выглядело чертовски гармонично. Он даже залюбовался. — Стыда у вас нет. — прошипела старуха на итальянском, сжимая зонтик в морщинистых руках. — Охальники! Джейсон весело подмигнул ей прежде чем неспешно переложить трофейные трусики Затанны из одного кармана в другой. — Не то слово, синьора. Не то слово. Сначала покраснела Затанна. Следом старушка едва не задохнулась от праведного гнева. А потом прямо на ступенях церкви зонтиком Джейсон все-таки получил прямо в глаз. Но и тогда ни в чем не раскаялся.